1
Стальной сердечник бронебойного снаряда вонзился в стену пятиэтажного дома.
Торчит, как бельмо в глазу.
Валентин Севастьянович отсутствующим сухим взглядом посмотрел на него, будто на космического пришельца, ощупал покрученными болезнью пальцами, собрался с духом и со всего маху стукнул по звенящему полотну кувалдой.
– Вот, зараза! Впился, что клещ! Четвёртый этаж!.. Невдобняк выковыривать!
Жилистый, волевой, восьмидесятый год на излёте, но ещё держится, не даёт старости верх взять.
От худобы синий спортивный костюм висит на нём, как на пугале. Глаза – ястребиные, в сталь упёрлись. И хочется старику поскорее сковырнуть эту штуковину со стены, чтоб душу не мозолила!
Жара спала, всасывая в себя суету дня. Постепенно и люди угомонились. Только в вечереющем просторе степи далеко слышались тяжёлые удары кувалдой, похожие на звон колокола.
2
Когда уже совсем стемнело, стену удалось высвободить от настырного «гостя».
Валентин Севастьянович отнёс кувалду в кладовку и облегчённо вздохнул. Очень захотелось есть. Пошарил на кухне по кастрюлям – пусто. Воды в ведре осталось на донышке. Высыпал в чугунок остаток гречки, сварил кашу.
– Вот и вся каша – радость наша! – грустно проговорил, шкрябая по дну ложкой. С сожалением вспомнил, как месяц назад из России в белых КаМаЗах пришла гуманитарка. Все ринулись к машинам, а он не пошёл. У него ещё был запас. Посчитал, что он – получит, а тому, кому она нужней – не достанется. В сумке ещё сухарей горстка и полтора пакета муки – на пару недель протянуть можно. Коржиков пресных напечь: до газопровода ещё вражеские снаряды не добрались!
Он – старый писатель, ещё с советских времён, лауреат солидных премий, открыл общую тетрадь, в которой, не взирая ни на какие ситуации, с давних пор каждый день старался записывать то ли свои беспокойные размышления, то ли интересные мысли, вычитанные в умных книгах.
Прочитал последние свои записи:
* * *
«Синтез верований Востока и Запада, устранение вражды – только это спасёт Украину».
Олесь Гончар.
* * *
… Приснился сон. Будто со своим сверстником, который с началом боевых действий укатил в Америку, иду старыми заплесневелыми коридорами то по лестницам, опираясь на перила, то по заброшенным замусоренным дворам. Мой напарник каждую улочку комментирует с большим разочарованием, мол, когда-то всё это было обыденным и не раздражало его.
Вот проходим мимо забора, сделанного из бронзовых и бетонных памятников видным деятелям революции и советской власти, свергнутых с пьедесталов. Я застываю в недоумении, а он говорит:
– Мерзавцы, проливавшие народную кровь, как и нынешние ополченцы, а ты своей книгой их поддерживаешь.
Я с ним не могу согласиться, но и не знаю, что ответить.
Вдруг перед нами возникла Божья Мать. Лицо – красивое, молодое, покрытое то ли белой шалью, то ли белым шёлковым платком.
К груди рядом с иконкой прижата моя книга, предупреждающая братоубийственную катастрофу.
– Вот, – сказала она, – люди пожертвовали много денег, чтобы она вышла в свет. Нужная вещь! Помогает нам приобретать уверенность в борьбе со Злом, на примере павших ополченцев учит нас быть мужественными, благочинными, честными, мудрыми и милосердными.
Потом возникли курганы. На одном из них, самом пустынном, – белый-белый Дворец в матово-сказочном освещении фонарей, пробивается сквозь метель.
Весь белый, и всё – белое!
Белое олицетворяет чистоту. Значит, всё-таки за мной правда! – проснувшись, подумал я.
* * *
… Украина рвётся в образованную Европу, а по сути – к гнилым переродившимся ценностям: однополым бракам, кровопролитию, оголтелой лжи и наживе любой ценой.
Это ли путь к процветанию?
Хотя в сегодняшнем дне нет ничего нового.
Ещё в XVII веке царь Алексей Михайлович, попав под влияние Ватикана, пожелал руками Никона отцов духовных перековать на свой лад, т. е. – латинизировать страну, что явилось непоправимой растратой духовной энергии народа и огромным несчастьем в жизни России.
Там вера испроказилась повсюдно
прельщеньями безбожных агарян.
Здесь – в русских землях паче просияла
святых Отцов ученьями…
Так, кажется, писал мой добрый друг Иннокентий…
То есть, отказались от лучшего в пользу худшего.
Раскол церкви – это глобальная идеологическая диверсия, разработанная Ватиканом.
…Украине, так же, как и России, снова подсовывают испроказившиеся европейские ценности.
Валентин Севастьянович покрутил в пальцах ручку, напряг морщинистый лоб, и… вымотанный удалением со стены бронебойной части снаряда, оставил на бумаге место пустым.
3
В могучую крону старого развесистого клёна ворвался дождевой вихрь. Взбудораженная листва подняла рассыпчатый тревожный шум.
В дверь постучали.
Валентин Севастьянович оторвался от письменного стола, щёлкнул ключом.
– О-о-ох-хо-хо! Вот это явление… Христа народу! Иннокентий, ты? – замер, сдерживая волнение. В глаза бросилось аскетически измождённое лицо его младшего собрата по перу Иннокентия, проживающего за линией соприкосновения, в районе, где орудовали карательные батальоны.
– Что, не узнал? – треснул сухой до неузнаваемости голос, – пришёл с того света искать у тебя временного убежища, – гость прошёл в комнату и, не спрашивая разрешения, рухнул в кресло.
– Сегодня трудно понять, где тот свет, а где этот, – ответил хозяин квартиры, усаживаясь на диван с противоположной стороны. – Рассказывай, что это за эпопея с тобой стряслась?
– Да, что рассказывать!.. Нечего рассказывать. Всё, как в кино, получилось. Так просто и не придумаешь. – Иннокентий бессмысленно пошарил по комнате острым взглядом. – Пришли, руки скрутили и – в Службу безопасности.
– Ты писал эту статью? – под самые мои очи сунул газету прошлогодней давности курчавый молокосос с помятым, как застиранная простыня, лицом. В ней я резко осуждал нарастающие националистические проявления в нашем крае.
– Ну, я! В статье ничего нет предосудительного. Считаю своё мнение правильным. Созидательная сила – в терпимости и уважении всех наций друг к другу. Иначе – развал!
– Я у тебя, козлина, не спрашиваю о твоём мнении. Заткни его себе в одно место. – И со всего маху – трись! Чуть челюсть мне не свернул, скотина. Неделю газету мне под нос тыкал и разглагольствовал о элитарности украинской нации. Потом наклёп на председателя райсовета подсунул. – Подпиши! На суде выступишь, как свидетель.
– Нет, – думаю, – чтоб в осиное гнездо рыло своё совать!..
– Я ничего плохого о нём не знаю, потому и не собираюсь подписывать.
– Буду бить, пока не подпишешь!
Курчавый представитель уголовного розыска бросил на меня безжалостный, заплесневелый взгляд и давай тузить с каким-то неутолённым ожесточением. Сначала я не мог поверить в его серьёзное намерение. Я ведь ему в деды гожусь. А потом, когда он увлёкся, ну, думаю, хана! Если не подпишу – правда, убьёт! Решил на хитрость пойти. Поставил подпись. А на суде при всём народе – отрёкся. Сказал, что вынудили под пытками подписать. Вышел вроде в туалет, а сам как чкурнул по верболозу, куда глаза глядят, только и видели!
В окно заглянул нежный луч солнца. Осветил осунувшееся лицо гостя, глаза – угрюмые, упирающиеся не то в стену, не то куда-то в запредельную даль. У Валентина Севастьяновича сжалось сердце от ощущения той боли, которую пришлось испытать его другу.
– Ничего, столкнём и эту напасть. Главное – дьявола обхитрить удалось! – Сказал подбадривающе, с лёгким задором. – Пошли на кухню, поскребём по сусекам… гляди, и червячка заморим. Каша. Сухари. Чай… У нас сейчас то ли студия, то ли новый союз писателей образовался. Так… – самозваный, но у Главы пользуется авторитетом. Сказать по правде – личности неизвестно откуда взявшиеся, думаю, ставленники либеральной элиты. Отношение у меня к ним осторожное, хотя по сегодняшнему случаю обратиться придётся – гуманитаркою заправляют. Говорят, многим дают, даже и не предлагают в ведомости расписываться. Один из них меня хорошо знает. Первые его стихи я в газете публиковал – вроде как в литературу путёвкою обеспечил. Неплохой парень, совестливый. На него и возлагаю надежду. Думаю, не откажет нашим сединам… Завтра с утреца и прошвырнёмся.
В распахнутое окно кухни несло едучей гарью резины и от того в квартире казалось душно и жарко. Где-то в травянистой рытвине скулил пёс. Валентин Севастьянович закрыл створки окна. Стал рассуждать дальше:
– Никак не могу постигнуть корень людской жестокости, хоть и прожил немало. Почему, звери и те на много добрей бывают? – Валентин Севастьянович поставил на плиту чайник, подсунул гостю остатки гречневой каши, положил на стол пригоршню сухарей. – Так вот, рассказывал мне один приятель из Кременной:
После Великой Отечественной в ихнем крае столько волков развелось, такого вреда стали наносить хозяйству, что пришлось издать Указ: «… Отыскивать волчьи логова и разорять их за хорошую плату». Один смекалистый, бойкий такой охотник много волчат уничтожил: выжидал, когда волчица уйдёт на промысел и со всей профессиональной деловитостью за дело брался.
И вот однажды, удовлетворённый солидным заработком, домой шёл. Поздний вечер только-только в ночь превратился. Идёт, с травы сапогами дождевую росу сбивает. И вдруг, не доходя до крайних дворов улицы, выныривают из темноты ему навстречу четыре волка. Метнули на убийцу их потомства опасный блеск глаз. Потом два волка зашли к нему с правой стороны, а два – с левой. Угрожающе потёрлись ощетинившейся шерстью о бёдра и, в жутком молчании, будто бы под конвоем, повели охотника к его усадьбе.
Охотник так помертвел, что от страха и перекреститься не мог. Заскулил. Зубы застучали слюняво и отвратительно, а под взмокшей рубашкой забегали мураши.
Взошли звёзды. Беспомощным убиенным волчонком выплыл месяц. И так, казалось, завыл, что волосы на голове дыбом встали.
Волки сначала помурыжили охотника за большими деньгами возле калитки, и, не причинив вреда, на удивление, отпустили. Стали ждать, когда в окнах свет вспыхнет.
Трудно сказать, какой ужас испытал конвоируемый молчаливыми мстителями, но свет в доме так и не загорелся. – Валентин Севастьнович вылил в кружку остаток чая, с усталым отвращением добавил к сказанному: – Страх ужалил в самое сердце удачливого промысловика и разорвал его.
Не знаю, о чём думали эти четыре зверя, сопровождая убийцу их детей, но мысли их наверняка были намного благороднее человеческих.
4
Откуда-то взявшееся смутное волнение не давало уснуть Валентину Севастьяновичу. Мысли о муках Иннокентия в застенках СБУ и неисправимое человеческое невежество притягивала, как магнитом. Голова отяжелело ёрзала по подушке и не находила места. «Если бы сейчас наши отцы и деды встали, то поумирали бы со стыда за своих потомков» – думалось ему, представляя весь ужас 2014 года. Эгоизм и жестокость через край хлынули. И никто не согнулся под тяжестью своей совести.
В соседней комнате слышалось спокойное посапывание Иннокентия. Слава Богу выбрался из клещей. Теперь бы ещё голодуху перетерпеть. Жизнь пошла непривычная и безразличная к чужому горю: нужда у многих, можно с утра до вечера находиться среди людей и от истощения умереть.
Уснул в три часа ночи, когда в частном секторе закукарекал первый петух.
А с первыми лучами солнца – уже на ногах.
– Может, повременим с походом… Перебьёмся… Каждое утро к соседнему дому машина с хлебом приезжает. Правда, очередь надо с полуночи занимать. Сколько там в ней буханок, а людей – сотни! – Колебался Валентин Севастьянович.
– Я не возражаю, но в очереди постоять всегда успеем, – размышлял Иннокентий.
– Сон дурацкий приснился, – пытался оттянуть время Валентин Севастьянович. – Будто иду я к себе домой по улице, а за мной увязалась какая-то бабка кривая с клюкой и в рванье. Я к себе во двор – и она следом, я на крыльцо – и она тут, как тут! Только вошёл в свою комнату, а рядом уже не бабка – курица какая-то облезлая! Со зла схватил её и как швырну на улицу! А вместо курицы – стая голубей поднялась. А потом вроде стою я на вершине громадного террикона – «Великан» называется, а где-то далеко внизу люди копошатся, похожие на букашек. Во, – думаю, человек, какой малюсенький, а сколько из-под себя земли вырыл! Значит, не букашка он, а действительно великан!..
– С одной стороны великан, а с другой – козявка! – Сказал Иннокентий, одевая пиджак. – Толку, что столько земли нарыл! Не на пользу свой гений употребляет, на снаряды, танки и бомбы.
Как ни отпихивали от себя мысль о походе за гуманитаркой ветераны художественного слова, а всё ж пошли.
Секретарша впустила в кабинет председателя новоявленных писателей сразу. Узнав, что пришёл сам Валентин Севастьянович – старейшина литературного цеха края, всё правление сбежалось. Окружило с выжидательным любопытством, словно к стене прижало. Лица – лоснящиеся, упитанные. У одного пузо до того огромное – чуть ли не по полу волочится. Взгляды вцепились так хищно, словно от злачного корыта их отгонять пришли.
Взор Валентина Севастьяновича из всех присутствующих сразу выхватил своего ученика.
– Собственно, чего вы так насторожились, мы к вам без претензий, рулите себе на здоровье, мы пришли спросить о гуманитарке… вдруг, у вас есть такая возможность… – не сводя глаз со своего ученика, стыдливо сказал Валентин Севастьянович.
Наступила недоумённая пауза.
– Мы этим делом не занимаемся, – самовлюблённо ответил симпатичный юноша с длинными волосами, на затылке собранными в пучок. – У нас другая задача. Мы те, с кого начинается настоящая литература Донбасса!
– Почему же… – занимаемся! – перебил его более зрелый голос. – Только вам она не положена.
– Вы – члены вражеской украинской организации. И вообще, в современной литературе – просто пыль на плечах новой Народной республики, – неожиданно резко добавил ученик Валентина Севастьяновича. – Вы тянете всех в тёмное прошлое, а мы рвёмся – в светлое будущее!..
– Да!.. Да! – тявкнул длинноволосый. – Вам надо учиться писать.
От услышанной дерзости у ветерана-писателя пересохло в горле. Он растерялся, предательская слеза перекатилась через бледное веко. Въедливо застряла в морщинке. Пошатнулся. Но Иннокентий удержал его за предплечье.
– Пошли, брат! Скорее… на свежий воздух. Кажется, мы не туда попали.
– Да!.. Да! Действительно, не туда! Как там у Грибоедова: «Шёл в комнату, зашёл в другую»!
Переждав в сквере на лавочке пекучую под лопаткой боль, Валентин Севастьянович от обиды чуть совсем не раскис.
– Ну, успокойся! Не то у них в голове!.. Может, и поумнеют!.. – Иннокентий обнял друга со всем радушием. – Подумаешь, сосунки нас бортонули! На этом жизнь не кончается. Вороны клюют сокола, потому что боятся. Не мы первые, не мы последние…
– Бортонули!.. Если бы только нас – чаяния всего народа!.. За них многие ополченцы отдали свои жизни… и отдают. А – эти!.. воспользовались ситуацией и жируют на их крови! – Старый писатель в беспомощном отчаянии замахал трясущимися руками. – Без прошлого вздумали светлое будущее построить. Нет! Без уважения к сединам старших ничего не получится! А я!.. Я – старый дурак! Какой из меня учитель?! Творческую искорку, хоть и слабенькую, распалить сумел, а о нравственном фундаменте не подумал… Искусство без духовного начала – губительно!.. Ожидал: встретят с радушием, предложат подать список всех писателей, оставшихся на нашей территории, и хоть как-то их поддержать. А они – вражеская организация!
Душевная горечь растеклась по всему телу.
– Ну, брат, ты меня удивляешь. – Иннокентий изо всех сил старался успокоить своего старшего друга. – Это же пена! Время пройдёт и всё уляжется.
– Не пена, друг мой, не пена – ароматы сточной канавы. Ты бы послушал, какие маты загибают они в «настоящих» своих творениях. Одни фаллосы. А ведь слово!.. В нём сокрыта самая великая энергия, известная на земле… Формирует человеческое сознание!.. Не воробей – вылетело, не поймаешь.
– Правильно, брат. Лучше ловить чужие слова. Эти птички – сами в нашу клетку летят! – Иннокентий пытался перевести разговор в другую плоскость. – Каждый, достигший хоть какой-нибудь власти, старается перестроить мир под себя. Разве это тебе не ясно?
– Да, Иннокентий, да! – с грустью выдохнул Валентин Севастьянович, глотая колючий поток ветра. – Только не власть греховна, а упоение властью.
Июль 2016 г.