***
Нам досталась такая страна,
что к душе прирастает, как кожа, –
где кругами идут времена,
а иконы – на близких похожи.
Где не с каждою шуткой смешно,
и не всякая слава сгодится.
Где достаток иметь не грешно,
а богатства – привыкли стыдиться.
Здесь у нас выпивают легко:
с полведра ухлебнут – и не охнут.
А по рекам течет молоко,
только рыбы от этого дохнут.
И какой-то родительский свет
насыщает деревья и травы.
Но в пророках – Отечества нет,
а спасатели – вечно не правы.
Выйдешь ночью – большая луна
за леса свои зарева прячет.
У вокзала гулянка хмельна
под советскую музыку плачет.
Задевая за кроны дерев,
ходят звезды по вечному кругу.
И какой-то неясный припев
добавляется каждому звуку.
И глядишь, как с осенних дубрав
прилетает листва золотая.
И стоишь, как последний дурак,
непонятные слезы глотая…
* * *
Вот оно, Господи, позднее время мое!
Знала ли юность, что с нею случится такое?
Печка дымит, и тепла не идет от нее.
Сердце дурит. И товарища нет под рукою.
Время зимы, выдающей себя за весну,
снег января замесившей войною и грязью.
Время зеркал, затаивших свою кривизну,
чтоб человек привыкал к своему безобразью.
Время предателей. Время пролаз и подлиз,
деготь вранья услащающих ложкою меда.
Время деревьев, повернутых кронами вниз.
Время кротов, научающих птицу полету.
Время убийц, ощущаемых каждой спиной.
Время, когда, опустевшие души калеча,
сленг иноземный срастается с феней блатной,
чтоб мародерствовать в русской болеющей речи.
Старых знамен и орлов геральдический бред.
Странных законов почти несваримые брашна.
Время солдат, у которых Отечества нет.
Время наград, удостоиться коих страшно.
Время свободы, которой уже через край:
хлеба добудешь, а чести себе не алкаешь.
Не привыкай, – говорю себе, —
не привыкай! —
в этом и подлость, что ты ко всему привыкаешь.
Не привыкай, – я себе говорю, – удержи
совесть от сна и сознанье свое от распада.
Сядь за бумагу и правнуку письма пиши.
Голос твой слаб, но надсаживать горла не надо.
Только бы выстоять, только бы духом не пасть,
не разрешая себе ни навета, ни лести.
Шут с ней, другая – но только бы честная власть:
стерпится-слюбится, если женилка на месте.
Печка пошла. Продолжается день не спеша.
Падает снег, проходящему дню не мешая.
Слышится стон – приближается чья-то душа –
или – в полях электричка проходит к Можаю…
* * *
Я помню первый год от сотворенья мира.
Царапинами пуль помечена стена.
«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…» –
учительница нам читает у окна.
Нам трудно постигать абстрактную науку.
И непривычен хлеб. И непонятен мир.
И Витька, мой сосед, приподнимает руку,
и задает вопрос: «А что такое сыр?..»
То было так давно, что сказка современней,
сквозь годы протекло, растаяло в судьбе.
Но бабушка и внук однажды в день осенний
вошли за мной в трамвай, бегущий по Москве.
Бульварами идти им показалось сыро.
Ребеночек шалил. И бабушка, шутя,
«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…» –
прочла, чтобы развлечь игривое дитя.
Я опустил глаза, и память, будто внове,
пересекла крылом родительский порог…
А мальчик, перебив ее на полуслове,
потребовал: «Скажи, а что такое Бог?»
* * *
Накаркали снегу вороны.
Простуда в любом сквозняке.
И листьев в обтрепанных кронах
как денег в моем кошельке.
Пустыми идут электрички,
верша свой назначенный круг.
И смотришь скорей по привычке
на все, что творится вокруг.
Как банки, артели, картели
сшибаются в смертном бою.
Ведут телесъемки в борделе.
Убийцы дают интервью.
Как стынут на уличных водах
мазутная сажа и вонь,
и днем в городских переходах
голодная плачет гармонь.
И кажется: это – разлука,
и время – совсем на краю.
Но чувствую женскую руку,
крестящую спину мою.
Неприбыльно время земное,
и ноша моя нелегка,
но, словно бы крылья за мною –
крестящая эта рука…
* * *
В суете, суматохе и дыме,
За работой своей дотемна,
Мы б, наверное, стали другими,
Не вспаши наше детство война.
Откровенно признаемся в этом:
Наши судьбы в масштабах страны
Освещались естественным светом,
Отраженным от молний войны.
Ни вины, ни обиды здесь нету,
Ни к чему привставать на носки.
Под горячим светилом Победы
Наше поле давало ростки.
Мы спешили, спешили, спешили,
Но в душе понимали одно:
Совершить, что они совершили,
Нам, наверно, не будет дано.
Отрешимся от праведной блажи,
Воздавая почет старикам, –
Ведь История наши поклажи
Не фасует по равным тюкам.
Мы за спинами их постарели.
Но, наверное, логика есть,
Что о тех, кто в огне не горели,
Нам заботиться
выпала
честь.