Давно хотела написать этот текст, но всë не было времени. Сейчас – призрачно-появилось. Их много. Ранений и бойцов. Заметила одну закономерность: чем больше человек бегает от смерти, старается «косить» здесь, у меня на медпункте, тем сильнее его «накрывает» там, на позициях. Один боец косил около полугода, он жаловался на боли в позвоночнике и тазу, ныл и занудствовал, при том, что на объективном осмотре, УЗИ-исследовании тазобедренных суставов, МРТ-позвоночника никаких нарушений выявлено не было. Испробовав все вариации противовоспалительных, обезболивающих, сдобренных старым проверенным дипроспаном, я поняла точно, что передо мной «косарь, коса, кошу». Дико выводил из себя скорбный вид. В итоге, мы докатились до наклеивания перцовых пластырей, которые, о, чудо, стали панацеей.
Командование долго смотрело на все эти танцы с бубнами, потому что людей для отправки хватало, да и я его никогда не вносила в штат небоеспособных, но однажды, на позиции Николай всë же попал. Как итог: множественные слепые осколочные ранения рук, ног, лица и невозможность эвакуировать. Он жив, мы сбрасываем ему воду и медикаменты, но достать пока не можем. Проскакивает мысль: «Да хрен бы с тобой, лучше бы ныл здесь, только что уж теперь говорить…»
Бывают и противоположности. К сожалению, сейчас последнее слово остается за мной, как за врачом не всегда, но на построениях перед отправкой ребят на позиции, я стараюсь отстоять каждого, кого знаю и лечу, серьезно, ответственно. Командиры мне верят. Каждый раз картина комична, но печальна. Называют фамилию. Боец молча выходит из строя, и я, мелкая пигалица, иногда расталкивая старшин, просачиваюсь к комбату или замначальнику штаба, для того, чтобы тут же сказать почему кого-то нельзя отправлять. Все к этому привыкли. Я по-прежнему удивляюсь. Но так «везет» не постоянно. Случается то, что болезнь серьезна, но задача, ненавижу это слово, «нарезана», человек идет, и получает ранения. Много ранений. Настолько серьезных, что попадает в госпиталь. И теперь никто из моих командиров не скажет, что «херня с ним, молодой-де, уже здоров».
Ранения меняют людей, но не всех и не в лучшую сторону. Иные начинают хвастаться и бахвалиться: «Вот я должен лежать в больнице, а бегаю, значит, и вы все пойдете.» – Смотришь на таких, думаешь: «Какое тебе лежать? Поверхностные царапины, но всë внутреннее дерьмо вылезло наружу, хоть заклеивай пластырями, хоть нет.»
Страшнее всего то, что такие людишки имеют власть и право распоряжаться чужими судьбами, бойцы между собой шепчутся: «Мало тебя, мало…»
Вижу то, как быстро забывают людей. Пока был в строю, полезен, нужен и важен — честь-хвала, уважение, получил ранения, попал в госпиталь, надолго, возможно, «под списание» и оказался сломанным, выброшенным винтиком. Тогда становится тошно от пафосного: «Своих не бросаем» и хочется спросить: «А кто для вас свои, дорогие товарищи командиры?»
Но какими сладкими были многообещающие речи в начале больничного пути: «Брат, любая помощь, связи, холодильник в палату, гуманитарщики, личный контроль твоего дела-только позвони, только свистни.»
А человек… не звонит. И о нем никто не вспомнит. До той поры, пока он опять не понадобится, хотя, впрочем, это уже совсем другая история…
Из ДНР с любовью
Анечка