Последние сражения войны в силу их скоротечности и практически полного отсутствия даже незначительных неудач всегда казались и до сих пор кажутся многим исследователям, а особенно публицистам, журналистам этакой блестящей победной прогулкой от Балканских гор до самого Константинополя. Между тем это была война, стратегическая наступательная операция всей Дунайской армии с неизбежными трудностями наступления большой массы войск, потерями, в том числе не вынужденными, окончившаяся великой победой, но «со слезами на глазах».
Начинал операцию Западный отряд генерала Гурко, в который входила вся гвардия трех пехотных дивизий, 1-й стрелковая бригада, пришедший из Плевны 9-й армейский корпус с бригадой 3-й пехотной дивизии, 2-я гвардейская кавалерийская дивизия с 3-й конной бригадой. А это 71383 штыков и сабель и 318 орудий. Самая мощная у нас за все время войны группировка. Стоявшая против Гурко турецкая группировка Шакира-паши насчитывала 42150 человек и 87 орудий. Но она сидела на хорошо оборудованных Лютаковской, Араб-Конакской и Златницкой позициях. Так что, несмотря на наше превосходство в живой силе в 1,5 раза, а в артиллерии – в 3,5 раза, Шакир имел все шансы уверенно сдерживать русские войска на дальних подступах к Софии.
Гурко разработал очень дерзкую и рискованную операцию. Основная идея ее состояла в том, чтобы сковать турецкие силы на их основных позициях атаками пехоты 9-го армейского корпуса и методичным артиллерийским огнем всех тяжелых орудий Западного отряда. Главный же удар предполагалось нанести между Лютаковским и Араб-Конакским оборонительными районами турок. Прорвавшиеся здесь войска сразу выходили на тылы турецких позиций и прямую дорогу к Софии. Риск же состоял в том, что прорываться через хребет между турецкими позициями предстояло по трем довольно слабо еще освоенным перевалам, которые и в летнее время были, мягко говоря, трудно проходимыми. Зимой это всякому здравомыслящему человеку считалось просто невозможным. В этом не сомневались не только Шакир-паша со своими командирами и аскерами, но и местные жители. Они ни за какие деньги не соглашались идти проводниками с «безумными русскими». А Гурко со своими командирами и чудо-богатырями не просто верили, а и не сомневались в успехе этого смертельного перехода через горы.
Войска, предназначенные для сковывания турецких сил на позициях, разбивались на четыре отряда: под командованием командиров бригад генералов Н.П. Брока (Лейб-гвардии Гренадерский полк и батальон Ингерманландского полка); принца А.П. Ольденбургского (Лейб-гвардии Семеновский и Егерский полки); командира 2-й гвардейской пехотной дивизии генерала графа П.А. Шувалова и командира 5-й пехотной дивизии 9-го корпуса хорошо нам знакомого генерала Ю.И. Шильдер-Шульднера. Общее командование возлагалось на хорошо нам знакомого, генерала Криденера. Этим войскам с началом операции было приказано начать усиленный беспокоящий артиллерийский огонь по турецким позициям и долбить турок до тех пор, пока они не начнут отходить. Тогда, немедленно организовать преследование, не отпуская от себя противника ни на одну версту.
Основные войска Гурко разбил на три отряда. Из них главным по силам и средствам был отряд под командованием генерал-лейтенанта В.В. Каталея в составе Лейб-гвардии Преображенского и Измайловского полков, всей 3-й гвардейской пехотной дивизии, гвардейской стрелковой бригады, и Козловского пехотного полка 31-й пехотной дивизии – всего 31 батальон пехоты, 16 эскадронов и сотен Астраханского драгунского полка и Кавказской казачьей бригады, при 44 орудиях гвардейских артиллеристов и казаков.
59-летний генерал-лейтенант Василий Васильевич Каталей был сыном простого обер-офицера, учился в Нежинском лицее, кстати, вместе с отцом будущего путешественника Миклухо-Маклая, но сразу после окончания ушел добровольцем юнкером в Якутский пехотный полк. Армейским офицером служил настолько успешно, что уже в 40 лет без протекции и связей, специального образования дослужился до командира Днепровского пехотного полка, а через четыре года принял в командование сначала Кексгольмский гренадерский и потом и Лейб-гвардии Литовский полк. В нашу войну он уже начальник 3-й гвардейской пехотной дивизии, генерал-лейтенант, уважаемый в войсках и при дворе военачальник. Во время последней операции перехода через Балканы вместе с командиром бригады генерал-майором Д.А. Философовым под деревней Марковицы попадет под залповый огонь турецкой пехоты. Оба будут убиты наповал. Обоим потом поставят бюсты в Софии.
Гурко намеревался сам идти с этим отрядом через Чурьякский перевал из местечка Врачеш. Начало движения 5 часов 30 минут утра 13 декабря с задачей к исходу 14 декабря выйти на Софийское шоссе.
Справа движение главных сил обеспечивал отряд генерала Н.Н. Вельяминова, состоявший из Тамбовского и Пензенского полков 31-й пехотной дивизии, 1-й и 2-й бригад 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Всего 5 батальонов и 16 эскадронов при 18 орудиях гвардейской конной артиллерии. Отряд должен был выступить в то же время из Врачеша через Умургашский перевал и выйти к Желяве.
55-летний генерал-лейтенант Николай Николаевич Вельяминов, в отличие от Каталея, воспитывался в Пажеском корпусе, по окончании которого вышел в Лейб-гвардии Преображенский полк, в котором дослужился до командира батальона, и флигель-адъютанта. Генерал-майором получает в командование Лейб-гвардии Павловский полк, с которым будет усмирять восставших поляков и уйдет в армию начальником 31-й пехотной дивизии. С ней он начнет войну, достойно повоюет во всех трех Плевнах, а потом вернется в гвардию в отряд генерала Гурко. Выше всяких похвал воевал под Ташкисеном, за что получит орден Св. Георгия 4-го класса и будет назначен военным губернатором Филиппополя. Доживет до 70 лет и умрет генералом от инфантерии.
Слева наступал отряд генерала В.Д. Дандевиля, в составе 2-й бригады 3-й пехотной дивизии, Воронежского пехотного полка и Екатеринославского драгунского полка. Всего 9 батальонов и 4 эскадрона при 12 орудиях. Отряд шел от Этрополя через перевал у Баба-горы на Буново.
Удивительна судьба 50-летнего генерал-майора Виктора Дезидериевича Дандевиля. Сын французского военнопленного 1812 года Дезире де Андевиля, принятого в русскую службу в Оренбургское казачье войско, он заканчивает Неплюевский Оренбургский казачий корпус и выпускается хорунжым в казачью артиллерию в Оренбург состоять при знаменитом губернаторе, друге Пушкина графе В.А. Перовском. С ним, а потом и с генералом К.П. фон Кауфманом пройдет Туркестанские походы и станет первым начальником штаба Туркестанского военного округа, наказным атаманом Уральского казачьего войска, генерал-майором. Растеряв в Средней Азии здоровье, уезжает по приказу из Туркестана. С началом Балканского кризиса в 1876 году отправится в Белград, где будет вплотную заниматься приемом русских добровольцев и формированием из них отрядов для сербской армии.
В начале нашей войны геройски командует бригадами в 37-й и 3-й пехотных дивизиях. С бригадой 3-й пехотной дивизии войдет на усиление в отряд генерала Гурко. С бригадой прославился еще при взятии Этрополя, а потом и при переходе через Балканы. Воевал так, что за Филиппополь получит чин генерал-лейтенанта и орден св. Георгия 4-го класса «За переход через Балканы». Именно он сменит 29 декабря убитого начальника 3-й гвардейской пехотной дивизии генерала Каталея и будет потом командовать ею более 10 лет. Удивительно и то, что ему, как немногим вообще, уже в апреле 1878 года дадут орден Св. Георгия 3-го класса по кавалерским спискам. «В боях под Филиппополем 3, 4,5 января 1878 года, овладев сперва северною частью города и выдержав в течение дня яростные атаки турок, желавших пробить себе выход к отступлению, дал возможность войскам нашим окружить неприятеля с трех сторон и заставить его, бросив всю артиллерию, искать спасения в неприступных горах»Удивительно и то, что ему, как немногим из военачальников его ранга, поставлены памятники сразу в двух болгарских городах Асеновограде и Паначюриште. Герой! Будет потом командовать 5 и 10-м армейскими корпусами и умрет 86-летним генералом от инфантерии.
На рассвете 13 декабря главные силы Гурко выступили из Врачеша, и сразу стало понятно, что реальность никак не совпадает с хорошо продуманными планами. Хочу еще раз отметить, что вся победоносная зимне-весенняя наступательная операция наших войск, последняя кампания войны, многим не только обывателям, но и профессиональным военным казалась и кажется до сих пор почти легкой прогулкой, из-за своей стремительности и поразительных успехах практически в каждом боевом столкновении. Между тем, это были кровавые бои в тяжелейших зимних условиях со значительными потерями не только от огневого поражения, но и от мороза, голода, болезней во время невероятных по сложности маршах, переходах. О них написано и сказано много. Не буду повторяться. Приведу лишь несколько уточняющих деталей.
Во-первых, все три отряда неожиданно попали в сильнейший буран, сопровождающийся сильным морозом. Так что через перевалы войска шли со значительным опозданием до трех, пяти суток. А это значит с ночевками в палатках в горах без возможности хотя бы нормально обогреться. Главный отряд весь собрался у Чурьяки только 18 декабря.
Во-вторых, у отряда генерала Вельяминова возникла проблема при спуске с гор, который из-за крутизны был просто невозможен, да еще с орудиями. Гурко приказал Вельяминову вернуться и тоже идти через Чурьякский перевал. Вельяминов занял Желяву только 17 декабря.
В третьих, отряд Дандевиля, поднявшись через Баба-гору, неожиданно встретил здесь не только мощное огневое противодействие турок, но их отчаянную контратаку. Войска остановились и залегли в глубоком снегу. Контратаку отбили, но на горе разыгралась такая сильная снежная буря, что оставаться на месте означало одно – замерзнуть. И Дандевиль отдал приказ отступить. Мы отошли, потеряв 813 человек, включая 18 офицеров, обмороженными и 53 человека замерзшими насмерть. Только через сутки, приведя себя в порядок, отряд прорвался через Балканы, но уже через Златицкий перевал и присоединился к главным силам Западного отряда.
Какие уж тут прогулки? Вот какова оценка лучшего военного историка А.А. Керсновского: «13 декабря в жестокую бурю и метель полки генерала Гурко двинулись в поход на Балканы. Люди имели на себе довольствие на 6 дней, батареи были в 4-орд. составе. Местные жители с ужасом смотрели на выступление русских войск, считая их обреченными на верную гибель… Переход длился целых восемь дней вместо предположенных двух. Позиция турок на Орханийском перевале была взята двойным охватом. 19 декабря гвардия, атакуя выше колен в снегу, сбила турок у Ташкисена, а 20-го у Горного Бугарова авангард 9-го корпуса отбил контратаку значительно сильнейшего турецкого отряда. В этот день большая часть Западного отряда расположилась в Комарцийской долине, по ту сторону Балкан. Воля генерала Гурок, энергия его офицеров и выносливость их солдат победили природу».
А вот отрывок из донесения генерала Вельяминова Гурко: «Что-то титаническое было в этом движении. По сотне людей втаскивали на перевал каждую пушку, а их в отряде было восемь. Малейшее ослабление передних канатов и – орудие всей своей тяжестью подавалось назад и начинало сползать книзу. Словно из-под земли около него вырастали десятки новых людей; кто плечом, кто грудью, кто спиною сдерживали они ползущие салазки. Десятки рук отталкивали его от края бездны. Пар поднимался над кучами измученных людей. Менее сильные падали и умирали на месте от утомления, но вместо жалоб, ропота всюду за первым подъемом только и было слышно что: «эх дубинушка, ухнем, эх, зеленая, сама пойдет!»
А вот как описывает этот марш поручик Лейб-гвардии Преображенского полка уже нам знакомый Н.А. Епанчин: «К ночи на 13 декабря дорога была разработана, несмотря на все трудности; особенно тяжело было, что горячую пищу невозможно было давать нам, офицерам и солдатам, чтобы не возбудить внимание турок разведенными кострами; пищу готовили только в манерках, укрывая огонь складками местности, да к тому же люди, крайне утомленные работой, поневоле довольствовались одними сухарями.
15 декабря Преображенский полк был двинут для занятия последних уступов Балкан, у подошвы которых пролегало шоссе к Софии. С большим трудом карабкались мы по крутым скалам. Как только мы поднялись на открытую вершину, турки открыли ружейный огонь; нам было хорошо видно, как по шоссе двигался обоз по направлению к Софии. До сих пор помню ясно это зрелище, как будто это было вчера, весьма недавно. Еще помню, что от постоянного пребывания на морозном воздухе почти все люди страдали катаром дыхательных путей, вследствие чего общий кашель в полку был несмолкаем; казалось весь полк непрерывно кашлял. Железное нужно было здоровье, чтобы перенести все эти тяжелые испытания; но нужна была и сила воли, и безропотное перенесение всех трудностей и лишений – эти люди были те же суворовские «чудо-богатыри».
Итак, пусть и с опозданием, Западный отряд решил ближайшую задачу – перешел Балканы. Впереди была София. Здесь хочу еще отметить тяжелейшие бои, которые выдержала наша гвардия во время турецких контратак в Районе Ташкисена и Петриче. Ушедшие со своих позиций в горах, турки отчаянно оборонялись и контратаковали. Тот же Епанчин вспоминает взятие Ташкисена: «В начале второго часа пополудни все наши роты поднялись и вышли из мертвого пространства, где они лежали с утра, двинулись вперед с большой стремительностью, несмотря на глубокий снег и сильный ружейный огонь. Турки не выдержали удара и в беспорядке бежали из первого редута, а затем второго и третьего». Самый краткий итог этого турецкого сопротивления, как всегда принадлежит А.А. Керсновскому: «Бой при Ташкисене велся по колено в снегу, в трудной горной местности и в сумерки короткого зимнего дня. Турки (4000 при 8 орд.) были сбиты с очень сильной позиции, потеряв 800 чел. Наш урон 562 (развернуто 15000 чел. с 22 орд.). У Горн. Бугарова 4000 русских с 6 орд. отразили 9000 тур. с 8 орд. Наш урон – 8 оф., 261 н. ч. В метель с 16 на 17 декабря в Западном отряде обморожено 813 чел., из них 70 насмерть. При Петриче убиты н-к 3-й гв. д-ии ген. Каталей и к-р ее 1-й бр. ген. Философов». Какое же это самоотвержение, какой ужас – атаковать по колено в снегу прорываться сквозь прицельный ружейный огонь в стремлении как можно быстрее войти в убийственную штыковую атаку. Вот что такое русский солдат, вот что такое для него «легкая прогулка».
Гурко выделил для взятия Софии мощный отряд в 15 тысяч человек пехотинцев гвардейцев и кавалеристов Кавказской казачьей бригады. 23 декабря в 11 часов утра к ночевавшему на хуторе у села Врождебна генералу Гурко прискакал вестовой казак с донесением от командира ушедшего к Софии авангарда генерала Рауха. Гурко медленно прочитал донесение, снял фуражку, перекрестился и объявил стоящим рядом офицерам штаба: «Господа! Поздравляю! Турки оставили Софию, и мы войдем туда без боя»Первой в Софию вступала Кавказская казачья бригада. Гурко поспешил к Софийскому шоссе, по которому в город маршировали Преображенцы генерала Рауха, Измайловцы, гвардейские стрелки.
– Здорово Преображенцы! Здорово стрелки! Здорово Измайловцы! – приветствовал пехоту Гурко и двинулся впереди колонны к городу, минареты которого казались совсем рядом. За ним неслось дружное и восторженное «Ура!». У ворот Софии его встретил Крестный ход тысячной толпы во главе с духовенством. Гурко с офицерами спешились и последовали в древний православный храм Св. Екатерины по дороге усыпанной миртом на благодарственный молебен. После молебна Гурко, приказал готовить приказ по Западному отряду от 25 декабря 1877 года, в котором проникновенно отметил: «Занятием Софии окончился этот блестящий период настоящей кампании – переход через Балканы, в котором не знаешь чему удивляться храбрости ли и мужеству вашему в боях с неприятелем или же стойкости и терпению в перенесении тяжких трудов в борьбе с горами, морозами и глубокими снегами. Пойдут года. И потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: «Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей».
Сам Бог велел остановить войска для оперативной паузы. Турки оставили в Софии огромные запасы оружия, боеприпасов, продовольствия, материальных средств. Все госпитали были забиты турецкими ранеными, к которым присоединились и русские страдальцы. Наш санитарный отряд лечил всех одинаково. Кстати, при этом преодолевая сопротивление болгар, предлагавших немедленно выбросить турецких раненых на улицу, на мороз.
Между тем, именно в этот день начал движение через Балканы самый малочисленный отряд генерала П.П. Карцова. Всего-то одна бригада из его 3-й пехотной дивизии с 8 орудиями.
56-летний начальник 3-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Павел Петрович Карцов был сыном известного адмирала Петра Кондратовича Карцова, но из-за склонности к морской болезни вместо флота после кадетского корпуса вышел в Лейб-гвардии Семеновский полк, а дальше вместе с гвардией долго служил, воюя с Венгрией, Польшей со всеми положенными орденами и ранами. В нашу войну, командуя 3-й пехотной дивизией, удачно воевал даже в неудачных боях под Плевной, но особенно прославился зимним переходом через Балканы. Действия его отряда были отвлекающими, и, конечно, мало значимыми, но своего ордена «Белого орла»он заслужил по праву. Проживет долгую жизнь и умрет заслуженным 71-летним генералом от инфантерии. В военных кругах он прославится еще и как военный писатель, автор исторических очерков, книг воспоминаний. Кстати, будет счастливо женат на двоюродной сестре П.И. Чайковского, отец 11 детей В городе Трояне до сих пор стоит его прекрасный бюст.
Именно из его воспоминаний мы и узнаем о так сказать «легкой прогулке»через Троянов перевал отвлекающего отряда: «По показаниям летописцев там бесследно гибли римские легионы, а турки, покорители Византии и Болгарского царства, искали других путей, считая Троянов перевал непроходимым… Фельдмаршал Мольтке говорил: «Тот генерал, который вознамерится перейти через Троян, заранее заслуживает имя безрассудного, потому что достаточно двух батальонов, чтобы задержать наступление целого корпуса…Русским пришлось передвигаться до пояса в снегу, проваливаясь в огромные ямины, скользя по оголенным плитам…Идти было настолько тяжело, что при 17-градусном морозе люди обливались потом, а дышать было почти нечем; воздух, скованный стужей на высоте 5000 футов был настолько разрежен, что у некоторых показалась кровь из носа ушей и горла».Своему командиру вторит в воспоминаниях Н.Лешков: «От устали в ушах шум, перед глазами красные круги, грудь болит и каждая мельчайшая вещь кажется страшной тяжестью».
Перевал оборонял действительно небольшой, но отборный отряд турок, сидевший на неприступной позиции и способный удерживать в узком дефиле любые значительные силы. Это и показала атака наших войск сходу. 24 декабря. Карцов остановил атаку и двое суток искал пути подхода к турецкой позиции. Нашел со стороны правого фланга и утром 27 декабря атаковал турок с фронта и в обход их правого фланга. Удар с правого фланга, причем сразу штыковой атакой, турок ошеломил, они не выдержали и побежали. Карцов спустился с гор в районе Карлово и доложил об этом в главную квартиру.
Все шло с некоторой задержкой, но по плану. Пришло время и отряду генерала Радецкого у Шипки. К началу операции Радецкий сумел сформировать группировку в 58823 штыков и сабель при 83 орудиях. Противостоял ему на то время, пожалуй,самый способный турецкий военачальник Вессель-паша, у которого в подчинении было 35000 человек и 103 орудия. По всем законам военного искусства сил вполне достаточно для уверенной обороны. К тому же, его войска сидели на давно и хорошо оборудованных рубежах обороны. Передовые позиции отстроены на господствующих высотах севернее деревни Шипка. Их занимали постоянно меняющиеся с зимних квартир в той же деревне сытые и по-зимнему обмундированные таборы аскеров. Основные же силы Вессель-паша сосредоточил в хорошо укрепленном в инженерном отношении лагере Шейново с 14 редутами. Вессель-паша не сомневался в своих силах и докладывал в Стамбул, что «устроит русским вторую долгую Плевну».
Радецкий понимал всю сложность стоящей перед ним задачи и видел ее решение в коротком, неожиданном и сокрушительном концентрическом ударе по туркам сразу с трех направлений. Предполагалось фронтальным наступлением малой частью сил сковать турецкую группировку на занимаемых позициях, а основными силами обойти их с флангов и одновременным ударом навстречу друг другу разбить турок в окружении.
Для этого он и разделил свою группировку на три колонны – среднюю, правую и левую. Средняя колонна под его командованием насчитывала 12 тысяч человек с 24 орудиями в первой линии и общий резерв отряда с 20 орудиями. В нее входила 14-я пехотная дивизия и 8-я кавалерийская дивизия с задачей сковать на Шипкинском перевале группировку Весселя-паши с фронта.
Правая колонна под командованием генерала Скобелева численностью 16 тысяч человек при 16 орудиях состояла из его 16-й пехотной дивизии, 3-й стрелковой бригады и 1-й кавалерийской дивизии с задачей перейти Балканы через Имитлийский перевал и к исходу 26 декабря сосредоточиться у Имитлии. Далее наступать навстречу левой колонне одновременно с ней.
Левая колонна, численностью в 19 тысяч человек при 24 орудиях под командованием генерала Святополк-Мирского в составе его 9-й пехотной дивизии, 30 пехотной дивизии и 6-й стрелковой бригады должна была пройти Балканы по Травненскому перевалу и тоже 26 декабря развернуться в Гюсово, с последующей задаче наступления навстречу Скобелеву.
44-летний генерал-лейтенант князь Николай Иванович Святополк-Мирский – сын русско-польского аристократа Томаша-Яна (Ивана) Святополк-Мирского и известной в то время в узких кругах аристократки и писательницы Марцианы начинал службу, как и полагается, в Пажеском корпусе. Закончил его в 1853 году с отличием камер-пажом, но в гвардию не пошел, а отправился воевать на Кавказ сразу поручиком Эриванского карабинерского полка и поспел к началу Восточной (Крымской) войны. В первый же год заслужил «клюкву на саблю»– орден Св. Анны 4-го класса, а позже и мечту каждого обер-офицера Св. Георгия 4-го класса. После войны продолжились схватки с горцами и к 1860 году он уже 27-летний подполковник, флигель-адъютант с орденами Св. Св. Анны, Станислава, а через год уже командир хорошо нам знакомого лермонтовского 77-го Тенгинского пехотного полка, которым командовал четыре года. Получил еще два ордена, чин генерал-майора с вхождением в свиту государя, и вернулся в гвардию командиром Лейб-гвардии Семеновского полка. Через два года командир 1-й Петровской бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии, генерал-адъютант с лентой ордена Св. Станислава. Чем не баловень судьбы, но все по заслугам и военному таланту. 9-ю пехотную дивизию примет прямо перед войной у самого Ф.Ф. Радецкого, в корпусе которого и воевал всю войну очень уверенно, хорошо.
Отметим, что это был один из достойных соперников самому Скобелеву. До его славы не дорос, но за Плевну, бросок через Балканы, за Шипку-Шейново заслуженно повесил на шею орден Св. Георгия 3-го класса, а на перевязь Золотое оружие «За храбрость»«В воздаяние отличного мужества и распорядительности, оказанных при переходе через Балканы и в бою с турками 28 декабря 1877 года у Шипки».
После войны еще три года командовал геройской 9-й пехотной дивизией, пока в 1881 году неожиданно для себя был назначен новым государем Александром III Войсковым наказным атаманом войска Донского. На Дону его встретили сначала настороженно, но уже скоро казаки благодарили Бога за такого атамана, зачисленного по традиции в казаки станицы Калитвинской. Именно он увеличил область войска Донского, открыл Донской кадетский казачий корпус, Донское офицерское собрание, 7 военно-ремесленных и технических училищ. Наконец, ввел в жизнь «Положение об общественном управлении станиц казачьих войск». Вот тебе и князь! Посетивший Новочеркасск государь император наградил своего слугу орденами и чином генерал от кавалерии. Умер заслуженным героем в своем имении в 1898 году. Герой нашей войны, без всякого сомнения.
Казалось, Радецкий предусмотрел все. Поскольку колонна Святополк-Мирского была сильнее колонны Скобелева, а ее маршрут через Травнинский перевал в 30 верст был на 10 верст длиннее перехода через Имитлийский перевал, он назначил выход левой колонны на раннее утро 24 декабря, а правой колонне через несколько часов после обеда. Оба отряда должны были одновременно выйти 26 декабря на свои рубежи навстречу друг другу, развернуться в боевой порядок и одновременно с колонной Радецкого атаковать передовые позиции турок на Шипке и мощный укрепленный лагерь под Шейново. К сожалению, Радецкий не учел два существенных момента.
Во-первых, из-за отказа болгарских проводников идти в зимнюю опасную разведку на перевалы, точно рекогносцировать маршруты не удалось. На деле оказалось, что переход через Травненский перевал, несмотря на более длинный маршрут окажется менее трудным, чем переход через Имитлийский перевал. Это уже ставило под вопрос одновременный выход колонн на рубежи развертывания.
Во-вторых, зимой в горах, да еще в условиях цейтнота времени, практически невозможно было организовать устойчивую прямую связь между всеми колоннами, а значит синхронизировать начало атаки и ведение боевых действий в реальном режиме времени.
Эти два существенных недочета и станут «ложкой дегтя в бочке с медом»в целом блестящей по ходу и итогам операции. Вообще говоря, переход отряда Радецкого через Балканы и разгром Весселя-паши окажется более афишированным, чем действия Западного отряда генерал Гурко, хотя тот воевал не хуже, да еще командуя популярнейшей гвардией. Тому было потом много объяснений, в том числе и наличием в колонне Скобелева писателей, художников, журналистов военных агентов, а также некоторым скандалом, который разразился опять же вокруг имени Скобелева. Слов нет. Скобелев любил, как сейчас говорят пиариться, но и воевал так, что стал главным творцом победы наших войск под Шипкой-Шейново. И это главный факт.
На рассвете 24 декабря, а рассвет в декабре поздний, двинулась вперед колонна Святополк-Мирского. Переход проходил по глубокому, но довольно утрамбованному с подветренной стороны снегу. Спуск в долину тоже оказался сравнительно легким. Все это мало напоминало жестокий переход гвардии Гурко через Балканы двумя неделями раньше на правом фланге нашего фронта. Да и на выходе в район развертывания войска Святополк-Мирского столкнулись со столь незначительным турецким заслоном, что тот при первых же наших выстрелах поспешно ушел в Шейново. Святополк-Мирский не только во время успел вывести свои войска в Гюсово, но и летучим отрядом начальника 30-й пехотной дивизии генерала Н.Ф. Шнитникова выбил противника с юга из Маглижа. Святополк-Мирский свою первичную задачу перевыполнил.
54-летний генерал-майор Николай Федорович Шнитников ветеран боев Крымской войны, герой Севастополя, начал войну начальником штаба 9-го армейского корпуса у генерала Криденера. Воевал не в пример лучше своего командира, и уже во время Второй Плевны принял в командование 30-ю пехотную дивизию, с которой и вошел в отряд Святополк-Мирского. За Шипку-Шейново получит чин генерал-лейтенанта и орден Св. Владимира 2-го класса с мечами. Кстати, через несколько лет будет в Ахалтекинской экспедиции воевать уже под началом генерала Скобелева и даже замещать того временно в командовании 4-м армейским корпусом.
Другое дело колонна генерала Скобелева. Он должен был выступить в 17 часов пополудни. Зимой это фактически в сумерках. Скобелев хотел, не смотря на утвержденную диспозицию, выступить раньше, но к его колонне присоединили три бригады Болгарского ополчения под командованием уже нам знакомого генерала князя Вяземского, и вечером вперед ушел только авангард колонны. Скобелев вынужден был переформировать элементы боевого порядка, лично еще раз проверить амуницию, обмундирование, продовольственный паек солдат. Уже ночью к нему присоединился старый друг художник В.В. Верещагин. Как всегда Скобелев был красочен в приказе, который сам и зачитал прямо перед праздничной Рождественской литургией:
«Нам предстоит трудный подвиг, достойный испытанной славы русских знамен: сегодня мы начнем переход через Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь на виду неприятеля через глубокие снеговые сугробы. В горах нас ожидает турецкая армия. Она дерзает преградить нам путь, не забывайте, братцы, что нам вверена честь отечества, что за нас теперь молится сам царь-освободитель, а с ним и вся Россия. От нас ждут победы. Да не смущает вас ни многочисленность, ни стойкость, ни злоба врагов. Дело наше свято с нами Бог!»
Не забыл и болгар: «Болгары-дружинники! В сражениях в июле и в августе вы заслужили любовь и доверие ваших ратных товарищей – русских солдат. Пусть будет так же и в предстоящих боях! Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестер, жен… Словом, за все, что на земле есть ценного, святого… вам Бог велит быть героями!»
Так и получилось, что основная часть колонны Скобелева выступила только ранним утром, еще в темноте 25 декабря в самый праздник Рождества Христова. Скобелев рассчитывал догнать ушедшего раньше Святополк-Мирского, но маршрут в усилившейся мороз оказался намного труднее, чем даже предполагал он сам. Не вдаваясь в подробности, приведу только две цитаты. Одна из журнала боевых действий 63-го пехотного Углицкого полка: «Трудно представить себе возможность движения в гористой местности без дорог, проваливаясь по пояс в снег, на каждом шагу падая, при этом идя не свободно, а навьюченным и таща на руках тяжесть в виде горной артиллерии». Сам Скобелев не мог об этом промолчать: «Не говоря уж о том, что невозможно было двигаться иначе, как по одному, люди на каждом шагу проваливались по пояс в глубокий снег, местами же было так скользко, что приходилось с помощью рук карабкаться по крутым каменистым подъемам, часто делая шаг вперед, для того чтобы скатиться обратно шага два…»
Колонне Скобелева удалось выйти всеми силами к Имитли только вечером 27 декабря. Сам он с Углицким полком и болгарской бригадой без артиллерии вышел туда днем. Остальные еще спускались, точнее, буквально скатывались с крутых склонов хребта. Скобелев, конечно, слышал звуки артиллерийской канонады, ружейной стрельбы вдалеке на востоке и понимал – Святополк-Мирский атакует Шейновский лагерь, как и предусматривала диспозиция. Сам Скобелев не считал возможным атаковать турок немедленно одним полком, после того как князь Вяземский доложил, что остальные подойдут только ночью, а орудия спустятся не раньше утра. Как же хотелось ударить сейчас еще и потому, что Скобелев понимал – теперь его будут склонять все, кому не лень, за якобы не желание помочь Святополк-Мирскому. Он даже попросил совета у Верещагина, удивив того несказанно: «Василий Васильевич, хорошо ли я сделал, что не штурмовал сегодня? Я знаю, скажут, что это я нарочно, будут упрекать… Я подам в отставку!»Но даже Верещагин понимал, что это безумие. А Скобелев уже начал оправдываться. В своем донесении в главную квартиру он пишет: «Предпринять в тот день что-то против Шейново я считал невозможным: 1) вследствие позднего времени дня, 2) вследствие необходимости укрепиться на занятой позиции и, наконец, 3) главное – ввиду необходимости сосредоточить мои силы».
Здесь, на мой взгляд, следует сделать несколько замечаний. Во-первых, еще до начала операции, зная об отсутствии надежной связи, можно было бы и Скобелеву и Святополк-Мирскому договориться о каком-нибудь сигнале, скажем, несколько артиллерийских залпов, говорящим о прибытии колонны и готовности ее к одновременной атаке.
Во-вторых, этот случай является наглядным примером для завистников и недоброжелателей Скобелева, который полностью опровергал мнение о нем, как о безрассудном авантюристе, искателе приключений и наград, славы любой ценой. Как раз – не любой. Скобелев всегда атаковал только тогда, когда был полностью уверен в своей победе, и, главное,с минимальными потерями. Для него солдат был не просто нижний чин, а соратник, брат.
Наконец, в третьих, и Святополк-Мирский вполне мог задержать свою атаку на сутки, выслать в направление Имитли хотя бы казачий разъезд для определения положения дел у Скобелева. А, вот он-то, на мой взгляд, и решил в одиночку добыть себе славу победителя Весселя-паши.
Он, конечно, понимал недостаточность своих сил, но очень надеялся, что сумеет все-таки сбить турок, обратит в бегство, а там подоспеют Скобелев и Радецкий. Не сбил! Сначала наступление его колонны развивалось успешно. Войска вышли к восточному фасу укреплений Шейновского лагеря, но Вессель предпринял давно хорошо продуманную контратаку, и Святополк-Мирский сначала остановился, потом перешел к обороне в чистом поле, неся из-за этого большие потери. А Вессель-паша продолжал атаковать и все более настойчиво.Отбиваться приходилось с большим трудом, иногда даже штыками. Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не действовавший на юге основных сил отряд генерала Шнитникова, который повел атаку на Казанлык, и Вессель-паша вынужден был бросить туда часть небольших так нужных ему именно сейчас резервов.
На следующий день все три колонны, наконец, установили надежную связь, и сражение развернулось с новой силой, хотя с корректировкой прежних планов, которые неизбежно приносят сами боевые действия. Святополк-Мирский отбивался от турок с востока. С севера начал наступать Радецкий, но, к сожалению, атака в лоб передовых позиций на Шипке не удалась. Но Радецкий все-таки решил свою задачу – сковал турок на перевале. И тут наступил звездный час Скобелева, ибо он со своими «чудо-богатырями»и решил главную задачу операции. Подробности этого невероятного по стремительности, но хорошо продуманному напору достаточно известны и будут долго изучаться во многих академиях. Я лишь опять приведу несколько отрывков из воспоминаний непосредственных участников боя. Следует лишь сделать одно немаловажное уточнение. Густой туман скрывал противника друг от друга, и Скобелев атаковал без обязательной артиллерийской подготовки, но с артиллерийским сопровождением орудий в боевых порядках пехоты.
Вот, как эмоционально опишет это в своей книге «Год войны»еще один творческий товарищ Скобелева писатель В.И. Немирович-Данченко: «Я был со Скобелевым, когда Углицкий полк пошел в атаку. Движения его были так необычно стройны, что несколько человек нас с увлечением кинулись догонять его. В одной из прежних моих корреспонденций я говорил, что не видел красивых атак. Тут я впервые залюбовался такою. Под ливнем турецкого огня солдаты шли, храня равнение под музыку. Стройно развивались в воздухе знамена, командиры ехали верхом впереди своих частей…
Угличане не пошли, а буквально рванулись на нее (турецкую позицию в д. Шейново – С.К.), не останавливаясь не перед перепутанными изгородями, ни перед домами. Прибавьте, что кругом лес, что из-за каждого дерева бьют спешившиеся черкесы… Угличане же исключительно работают штыками…
Как и во всяком крупном деле, и тут ряд эпизодов, рисующих нашу армию. Юнкера Гомзина ранили в голову, он упал. К нему подошли санитары, чтобы подобрать. Гомзин отказался: «несите других, я и так могу»– и пополз на перевязочный пункт на четвереньках. Юнкер Иванченко, тот самый юный, бежавший из Москвы воин, о котором я рассказывал раньше, во время самого сильного огня, когда на нашем левом фланге начали отступать, стал рассказывать солдатам самые смешные анекдоты, так что те заливались хохотом. Бывшего оренбуржца, солдата Игнатьева контузило гранатой, он полетел кубарем
– Ваше благородие – обращается он к Панютину, конец мой наступил, прощайте.
А через минут десять догоняет батальон – очнулся
– Не смеет меня ядром бить».
А вот донесение из кавалерийского отряда генерал-майора М.П. Дохтурова: «Казачий №1 полк под начальством самого Дохтурова обскакал бегущих турок с тыла, бросился на них в шашки, положил на месте несколько сот тел и взял в плен шесть тысяч человек. С ними два знамени»
И вот конец сражения: «Не успели мы доехать до леса, как навстречу нам стремглав скачет ординарец Скобелева Харанов без папахи и издали еще машет рукой. А подъехал и говорить не может от устали.
– Ваше пр…о.. турки подняли… белый флаг…
– Как, где?.. Не может быть так скоро… Ну, господа, за мной скорее.
Боже мой, что за радостное чувство победы! Каким счастьем переполнен весь, скачешь вперед и простора мало. Обнял бы и расцеловал всех. Никогда я раньше, ни после не испытывал ничего подобного. Мы карьером неслись вперед. Скобелев нетерпеливо шпорил коня. Ветви хлестали в лицо, когда мы не успевали нагнуться. Кони перескакивали через ручьи и овраги – а вдогонку нам гремело «ура»владимирцев, которых генерал на лету поздравлял с победой».
В 2 часа турки выкинули на главном кургане белый флаг. Скобелев скакал со своим штабом, Немировичем-Данченко, Верещагиным. Всюду встречали толпы пленных, масса убитых, брошенное оружие. Под курганом у деревянного барака среди турецких генералов и офицеров стоял хмурый командующий шипкинской армией Вессель-паша. А Скобелев понесся мимо уже стоящих строем русских солдат с высоко поднятой над головой фуражкой навстречу нескончаемому «Ура»:
Именем царя и отечества, спасибо братцы!
Сей триумф мы можем до сих пор видеть на знаменитой картине Верещагина
Но это писатель напишет в своей книге, а в свежей корреспонденции будет лаконичен: «28-го Скобелев повел войска на штурм. Несколько редутов взяли штыками. Бой был упорный и отчаянный. Кругом люди падали, как мухи. Со злобным шипением пули уходили в снег Казанлыкской долины, другие словно вихрь проносились мимо, и посреди этого ада В.В. Верещагин, сидя на своей складной табуретке, набрасывал в походный альбом общую картину атаки. Много истинного мужества и спокойствия нужно было для этого!»
А вот как всего несколькими предложениями охарактеризовал скобелевскую эпопею лучший военный историк А.А. Керсновский: «Снег был выше человеческого роста, трудности движения невероятные. 25 декабря колонна Скобелева, идя 17 часов форсированным маршем, прошла всего 6 верст. Связи между обеими обходящими колоннами не было никакой, с Радецким – почти никакой. 27 декабря Мирский овладел после тяжелого боя 1-й линией турецких редутов, но не смог взять 2-й. 28 декабря Скобелев атаковал, не закончив сосредоточения (упреки рутинерев о «неподдержке»им Мирского необоснованы). Эта атака была решительной. Было взято 30 тыс. пленных с 7 знаменами и 93 орудия. Не получая известий о колоннах, Радецкий 28 декабря атаковал 14-й дивизией турецкие позиции на Шипке в лоб, но самоотверженная эта атака не удалась, хотя часть турецких сил была скована. Наши потери в Шейновском сражении – 5679 убитыми и ранеными. Скобелев награжден шпагой с бриллиантами. Радецкому Великий Князь – главнокомандующий вручил свою Георгиевскую звезду»
Здесь хочу сделать небольшое отступление. Сразу после победы, которую Верещагин навечно запечатлел в своей знаменитой картине, Скобелева поздравляло все окружение. А он просил художника, спешившего в главную квартиру, хотя бы через друга – адъютанта главнокомандующего доложить Великому Князю о мотивах действий Скобелева. Верещагин обещал, заодно взяв у пленного Весселя-паши записку с французским текстом для телеграммы в Стамбул: «После многих кровопролитных усилий спасти армию я и мои паши сдались с армией в плен. Вессель».
Скобелев оказался прав. Вся главная квартира вместе с Великим Князем, за редким исключением, осуждала главного творца победы, не обращая внимания на ее блестящие итоги. Главнокомандующий не принял объяснений художника и сказал, что едет в Шейново принимать смотр войск генерала Радецкого. Подчеркнул это дважды. Вот что пишет очевидец об этом смотре:
«Скобелев совсем оробел, когда показался главнокомандующий со свитой. Великий Князь еще издали помахал фуражкой Радецкому и закричал:
– Федору Федоровичу, ура!!!
Он обнял и поцеловал Радецкого, повесив ему на шею большой крест и поздравил со званием генерала от инфантерии. Верещагину главнокомандующий весело крикнул:
– Базиль Базилич, здравствуйте!
А Скобелеву он едва кивнул головой. Много позже в архиве Верещагина будет найдена отдельная записка: «Солдаты видимо почувствовали невнимание, оказанное их любимому начальнику, они встретили Великого Князя с таким малым проявлением энтузиазма, кричали «ура»так неохотно, что их холодный прием должен был броситься в глаза; не знаю только, понял ли он, понял ли, что хоть не награда, а один сердечный поцелуй герою – и солдатские шапки полетели бы вверх не по приказу, как это обыкновенно делается, а от восторга».
Я уже говорил, что Великий Князь Николай Николаевич вообще-то относился к Скобелеву неплохо, в отличие от своего племянника цесаревича Александра. Тот даже во время этой войны писал жене о Скобелеве: «Герой Миша ранен и контужен под Плевной; отдавая ему полную справедливость в его личной храбрости и лихости, я все-таки считаю его как человека дрянь и скотиной, какой он был всегда». Раздражала будущего государя обычная для Скобелева публичность, как сейчас говорят – пиар. Но даже более чем заслуженный пиар всегда раздражала «легкость побед Скобелева. Кстати, при восшествии Александра на трон многие недоброжелатели Скобелева тут же начали доносить государю о якобы бонапартистских и даже революционных планах Скобелева по захвату власти в России. Все знали о личной неприязни Александра III. Но, к счастью, государь всегда умел отделять личное от государственного, и после длительной аудиенции Скобелев приобрел полное доверие и даже симпатию Александра III. Именно Скобелеву он доверил командование важнейшей для страны Ахалтекинской экспедицией, сделал генералом от инфантерии и кавалером ордена Св. Георгия 2-го класса.
Но вернемся наБалканы. Я думаю, Великий Князь Николай Николаевич был как раз в это время не в духе, из-за очередного конфликта с племянником, и дело опять касалось персоналий. Наследник решил-таки взять на себя командование фронтовым Гвардейским корпусом, а значит – Западным отрядом. Уж очень хотелось Александру закончить войну в Константинополе, а ни где-то под Рущуком. Главнокомандующий в принципе был не против этого, но, при условии оставления Гурко в отряде начальником штаба. Цесаревич же настаивал на кандидатуре Н.Н. Обручева. Нашла коса на камень. Между тем, в Рущукский отряд уже прибыл на смену Александру генерал Тотлебен со своим начальником штаба князем Имеретинским. В отряде сложилось двоевластие и это еще больше раздражало главнокомандующего. А тут еще вечно беспокоящий своими выходками Скобелев. Арбитром в споре выступил сам государь император. В результате, цесаревич остался во главе Рущукского отряда, а Скобелев получил в награду очередное Золотое оружие «За храбрость» – шпагу с бриллиантами.
Скоро и Великий Князь отошел, оценил по достоинству решающую роль Скобелева в «операции Шипка-Шейново». Не случайно же в директиве от 1 января 1878 года он назначает Скобелева командиромодного из отрядов для броска на Константинополь, причем, на главном направлении, подчинив ему весь 4-й корпус. В директиве ставилась главная задача в кратчайший срок прорваться к Адрианополю, овладеть им, предупредив сосредоточения там отступавших с перевалов и подходивших с других участков фронта турецких войск. Одновременно, привлекался к активным действиям 14-й армейский корпус для удержания турок в четырехугольнике крепостей на их правом фланге.
Для выполнения директивы формировались четыре группировки войск. Правой группировке под командованием генерала Гурко (гвардия, 9-й армейский корпус, 1-я Кавказская кавалерийская дивизия и 312 орудий) предстояло продвинуться в долину реки Марица, овладеть Филиппополем и ударом на Демотику перерезать возможность отступления турок от Адрианополя к Стамбулу.
Средняя – основная группировка под командованием генерала Скобелева (4 армейский корпус, 3-я стрелковая бригада 1-я кавалерийская дивизия и 218 орудий) кратчайшим путем от Шипки прорывалась к Адрианополю. В затылок Скобелеву вторым эшелоном двигался Гренадерский корпус генерала Ганецкого.
Левая группировка генерала Радецкого (8-й армейский корпус, 8-я кавалерийская дивизия и 200 орудий) наступала от Шипки на Ямболь и далее долиной реки Тунджа к Адрианополю.
Рущукскому отряду, 14-му армейскому корпусу в Добруже и отряду генерала Делленсгаузена предписывалось полностью нейтрализовать любые действия Восточной турецкой армии
Всего в трех атакующих отрядах насчитывалось 165 тыс. человек и 732 орудия. Рущукский отряд с приданными частями, продолжая блокаду четырехугольника крепостей Силистрия, Рущук, Шумла, Варна, насчитывал 92 тыс. человек и 386 орудий. Да еще в Добруже вниз по Дунаю у нас имелось 53 тыс. человек и 212 орудий. Мощнейшая за всю войну сила действующей Дунайской армии.
Переход наших войск зимой через Балканы просто ошеломил турок и в Стамбуле, и на всем фронте в Болгарии. Сулейман-паша еще при первых выстрелах в горах предложил отвести хотя бы войска Весселя-паши от Шипки в Адрианополь. Но сераскириат приказал Весселю-паше держать оборону, а рассвирепевший султан снял Сулеймана и на его место назначил новым главнокомандующим военного министра Реуфа-пашу, который и близко не мог соперничать с Сулейманом. Сулейману султан отдал в непосредственное подчинение Западную турецкую армию. Она включала в себя отряд отступавшего от Софии Османа-Нури-паши, отряд Шакира-паши – всего до 50 тыс. человек со 122 орудиями. Правее за Казанлыком перед Адрианополем у Ени-Загоры имелся еще отряд Мехмеда-Али-паши в 20 тысяч человек. Всего у Сулеймана было более 70 тыс. человек и 122 орудия. Он уступал нам по личному составу в 3 раза, а по артиллерии – в 4 раза. К тому же, стратегическая инициатива была полностью на нашей стороне и у Сулеймана, при отсутствии укрепленных оборонительных позиций, просто не было шансов сдержать русские войска. Думаю, он это прекрасно понимал. Реуф-паша, не будучи военным стратегом, тоже понял эту опасность и приказал Сулейману-паше и Мехмеду-Али-паше немедленно отступать к Адрианополю.
В Восточной турецкой армии четырехугольника крепостей и Добруджы у командующего Наджиба-паши сил было тоже значительно меньше, чем у наших войск – чуть более 70 тыс. человек и 300 орудий, не считая крепостных пушек и мортир. Наджибу было приказано оставить в Добрудже и в крепостях минимум войск. Основные силы перевести как можно быстрее в Варну, погрузить на корабли и отправить к Стамбулу. Султан и Реуф-паша рассчитывали успеть сосредоточить на подходах к столице армию не менее в 120 тыс. человек.
Но султан уже всерьез засомневался в способности своих военачальников остановить русских. На аудиенции, данной английскому послу, он попросил Лондон выступить посредником в заключении с русскими хотя бы временного перемирия. На тот момент просьба оказалась настолько неожиданной для лондонского кабинета и парламента, что они очень неуверенно оповестили об этом русского посла в Лондоне. Наш ответ был очевиден и прост. О перемирии турки должны говорить с главнокомандующим Дунайской армией. Султан сомневался не зря. Его полководцы не успели выполнить указаний из Стамбула и приказ Реуфа-паши. К Адрианополю удалось спешно отступить только находящемуся совсем рядом малочисленному отряду Мехмеда-Али-паши. Да и тот не смог там не только укрепиться, но и остановиться.
Первой начала наступление группировка генерала Гурко. Он разбил ее на четыре отряда под началом генералов Вельяминова, Шувалова,Шильдер-Шульднера и Криденера. В связи с тяжелейшими климатическими условиями, дефицитом времени, отпущенным на выполнение задачи, а значит – невозможности наладить устойчивую связь, он дал полную самостоятельность действиям отрядов Единственно, что предписывалось обязательно – главный удар наносили гвардейцы генералов Вельяминова и Шувалова. Гурко в приказе прямо указывал: «Так как каждая колонна может встретить на своем пути различные препятствия, происходящие как от местных условий, так и от действий неприятеля, то в настоящей диспозиции будут указаны лишь общие цели для каждой колонны; подробности же движения и действий представляются усмотрению отдельных начальников». Гвардейцы были главным тараном, а справа и слева два отряда обеспечивали им фланги и отрезали турецкое отступление.
Войска пошли вперед и сразу столкнулись с погодными неприятностями, непроходимой местностью, о которых предупреждал Гурко. Хорошо хоть, турки отходили спешно, практически без боя. Сулейман-паша в ночь с 30 на 31 декабря отвел свои войска уже к Татар-Базарджику. Там Гурко и решил-таки добить его. 1 января Гурко приказывает: «Завтра 2 января, всем колоннам вверенного мне отряда произвести наступление с целью окружить неприятеля, оставшегося в Татар-Базарджике и принудить его положить оружие».
Однако, Сулейман-паша решил не испытывать судьбу. Дождавшись отходившего от Софии Османа-Нури-пашу, он перешел реку Марица, сжег за собой мосты на стороне Татар-Базарджика и увел армию в Филиппополь. Он очень рассчитывал на то, что успеет там отдохнуть, укрепиться пока русские будут подтягивать силы, тылы, организовывать переправу. Потом дать им решительный бой, прежде чем отойти к Адрианополю, согласно приказу. Сулейман в очередной раз просчитался. Первый же доклад его разведки по прибытии в Филиппополь говорил, что дорога на Адрианополь уже перехвачена русской кавалерией у железнодорожной станции Семенли. Сулейман понял, что у него теперь один путь – отступать к побережью Эгейского моря. Но пока он размышлял, авангард Гурко успел выйти на его войска и завязался теперь уже ненужный Сулейману бой. А дальше дадим слово историку А.А. Керсновскому, короче и полнее которого трудно, да и не нужно, характеризовать это сражение:
«Сулейман решил дать отдохнуть своим войскам у Филиппополя, а в случае, если русские его атакуют, принять бой. Это последнее решение привело в ужас подчиненных пашей, просивших его не рисковать последней турецкой армией, но переубедить «сердар-экрема»им не удалось. 2 января вечером авангард Гурко (гр. Шувалов с павловцами и гв. стрелками) перешел в темноте, по грудь в воде и 8-гр. мороз широкую и быструю Марицу всюду, где имели броды, а вечером л.гв. Литовский полк, зарвавшись в самую середину отступавшей турецкой армии у Карагача, внезапной ночной атакой уничтожил пех. бригаду и захватил 23 орд. 5 января тур. армия свернула прямо на юг, причем 2 д-ии, потерявшие связь с главными силами, были совершенно уничтожены. Гл. силам удалось оторваться от русских. Наша конница под начальством ген. Скобелева 1 (отца) выясняла весь день 6 января направление отступления неприятеля, а утром 7 января турки были настигнуты у Караджалара лихим 30-м Донским полком Грекова, атаковавшим полторы тур. д-ии и захватившим всю оставшуюся турецкую артиллерию – 63 орд. Этим блистательным делом и закончилось преследование разбитой под Филиппополем армии Сулеймана, лишившейся 20 тыс. чел. (две пятых состава) и всей артиллерии (114 орд). В Константинополе долго не знали, где находятся ее остатки. К 15 января они собрались у Карагача и оттуда морем перевезены частью в Константинополь, частью на Галлиполи. Наш урон у Филиппополя 41 оф. И 1209 н.ч.».
Карьера Сулеймана-паши на этом плачевно закончилась, о чем мы уже говорили, когда давали ему характеристику. Но еще более высокую мобильность и прямо-таки невероятную стремительность проявили наступавшие от Шипки группировки генералов Скобелева и Радецкого. Скобелев шел, а точнее «летел в авангарде». Характерен его приказ, отданный накануне наступления: «Ввиду предполагаемых усиленных форсированных маршей по гористым дорогам предписываю частям вверенного мне отряда выступить без колесного обоза с одними вьючными лошадьми. Начальникам дивизий обратить строжайшее внимание на то, чтобы при частях лишних тяжестей не было, при этом разрешается при каждом батальоне иметь не более двух повозок, которые исключительно должны служить для перевозки раненых и следовать пока пустыми».
В авангарде своего авангарда он поставил кавалерийский отряд генерал-майора А.П. Струкова, пожалуй, последнего из талантливых полководцев этой войны. Отряд состоял из 1-го драгунского Московского полка, 1-го уланского Санкт-Петербургского полка и 1-го Донского казачьего генералиссимуса князя Суворова полка. Скобелев любил, уважал этого офицера и говорил: «Он обладает высшим качеством начальника в военное время – способностью к ответственной инициативе». Скажем несколько слов еще об одном герое войны.
37-летний полковник Лейб-гвардии Конного полка Александр Петрович Струков начинал первую и последнюю в своей карьере войну адъютантом главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Собственно, ничего удивительного в этом не было. Сын богатейшего екатеринославского помещика и фрейлины императорского двора он начал и закончил свою службу в императорской гвардии с перерывом как раз на войну. Пажеский корпус, Лейб-гвардии Конный полк, в мундире которого прослужил от корнета до полкового адъютанта главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа.Он и отправился вместе с командиром Великим Князем добровольцем на войну. Следует отметить, что в то время должность адъютанта в принципе соответствовала должности начальника личного штаба. Занимать ее мог только офицер с незаурядными строевыми и штабными способностями. Струков соответствовал этому полностью, имея за безупречную службу пять орденов Святых Анны, Станислава и Владимира 4-го и 3-го классов.
Года войны ему хватило, чтобы получить бесценный фронтовой опыт, стать настоящим боевым офицером, генералом, толковым строевым военачальником. Отмечалась его личная храбрость под огнем противника, где он по невозмутимости, может быть, уступал только своему будущему командиру генералу Скобелеву, когда возглавил прославивший его летучий кавалерийский отряд. Но еще до фантастических авангардных бросков кавалеристов отряда, он проявил чудеса героизма и командирских навыков при форсировании Дуная, под Плевной, заслужив по праву Золотое оружие «За храбрость», чин генерал-майора с зачислением в свиту государя и орден Св. Георгия 4-го класса. За беспримерный бросок к Адрианополю и подвиги в конце войны получит Св. Станислава 1-го класса и Золотое оружие с бриллиантами и надписью «За военные подвиги за Балканами». И это в 38 лет!
Художник и друг самого Скобелева Верещагин напишет о Струков, с которым дошел до Адрианополя: «Я не знаю офицера более исполнительного, дисциплинированного, чем Струков. Это тип образцового, методичного кавалериста с маленькой головой, сухощавый, так что кожа обтягивает прямо кости и мускулы… С огромными усами, меланхолическим взором, он постоянно подергивается, но хорошо владеет собой и почти никогда не теряет ровного расположения духа. Я положительно дивился выносливости и подвижности этого человека». Верещагин особо отмечал, что вставал Струков рано, сам убирал свою постель, вина не пил, табаку не курил, не только за людьми, но и лошадьми смотрел, как за детьми. По ночам вскакивал по нескольку раз, чтобы лично выслушать все донесения.
После войны Струков вернется в гвардию, получит в командование Лейб-гвардии Уланский полк, через 3 года бригаду во 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, а через 5 лет в 52 года станет начальником 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, в Конном полку которой начинал службу. Это самая первая, самая элитная, самая лучшая кавалерийская дивизия гвардии, а значит и всей императорской армии. К концу века станет генералом от кавалерии, генерал-адъютантом по гвардейской кавалерии с множеством российских и иностранных, включая орден Почетного легиона, орденов. Проживет долгую жизнь, умрет в собственной постели в Петербурге в 71 год от инфаркта и упокоится в крипте Петропавловской крепости. Герой достойный памяти.
Авангард Скобелева выступил 3 января, и в тот же день летучий отряд Струкова вышел к важнейшему железнодорожному узлу Семенли и стремительным наскоком захватил станцию. Струков докладывал: «Турки в панике побежали из редута и зажгли мост, что не дало возможности преследовать. Драгуны спешены и пущены были на мост и тотчас его потушили. Набег был так быстр, что станция захвачена неиспорченной». В 5 часов утра 4 января Струков занял Германлы, куда прибыл с пехотой Скобелев и приказал строить правильные укрепления фронтом на запад и на восток, чтобы помещать войска Сулеймана прорваться к Адрианополю, или выдвинуться оттуда на помощь Сулейману. Но этого не потребовалось 5 января на наши аванпосты на поезде подъехали турецкие парламентеры – министр иностранных дел Сервер-паша и министр Сераля Намык-паша с неясными предложениями. Скобелев не стал с ними разговаривать, а отправил их в штаб главнокомандующего в каретах хлопотать о перемирии. Поезд забрал себе.
Он приказывает Струкову идти вперед на Адрианополь полным аллюром. А.А. Керсновский пишет: «Девять русских эскадронов нарушили все стратегические расчеты Турции. Неутомимый Струков громил тылы противника, захватывал обозы, огромные склады продовольствия и снаряжения – и 6 января стоял уже в Мустафа-Паше, в кавалерийском полупереходе от Адрианополя.»Скобелев же только улыбнулся, когда получил 7 января телеграмму от начальника штаба Западного отряда генерала Д.С. Нагловского, что теперь он подчинен генералу Гурко и всем авангардом должен «идти как можно скорее в Адрианополь и постараться овладеть им до прихода туда турецких войск».
Официальная история гласит: «Движение частей авангарда совершалось почти без задержки. Организованного сопротивления противник не оказывал. Лишь кое-где проходили столкновения с башибузуками. 8 января передовой отряд Струкова за 40 часов пройдя 88-верстный путь, неожиданно для противника появился у Адиранополя. В отряде не было «ни больных, ни отсталых». Захваченный врасплох 2-тысячный турецкий гарнизон оставил крепость без боя. Русским е захватили в арсенале 22 крупповских орудия и 4 орудия большого калибра с 2 офицерами и 73 турецкими солдатами». Дополним это лишь одной фразой из А.А. Керсновского: «На верках Адрианополя найдено 70 исправных орудий. Неся все запасы на себе, войска переходили вброд разлившиеся реки и ручьи. Край являл картину полного разорения. Особенно было тяжело положение мусульман, массами погибавших от болгарских ножей». О «христианском милосердии братушек»мы с вами уже говорили. Большой русский поэт Н.С. Гумилев писал: «Но тому, о Господи, и силы и победы царский час даруй, кто поверженному скажет. «Милый, вот прими мой братский поцелуй». Но это о русских воинах.
Подробности занятия Адрианополя хорошо описал находившийся со Струковым художник Верещагин. Струков остановился перед Адрианополем, все-таки не решаясь с тремя кавалерийскими полками идти на его укрепления. Сомнения разрешили два городских посланца от своих общин – болгарин и грек. Они слезно просили войти в город, ибо турки покинули форты и их отдельные солдаты, башибузуки бродят по городу, бесчинствуют, убивают, наводя страх на обывателей. И Струков повел своих драгун, улан и казаков эскадронными колоннами на сверкающий белыми стенами домов, стройными минаретами город. На входе ему преподнесли на серебряном блюде три больших ключа от города.(Позже выяснилось, что их купили на местном базаре – С.К.). Самый большой ключ взял себе Верещагин – колоть орехи, два других уехали в штаб главнокомандующего, а потом в Петербург. Город быстро приходил в себя, драгуны и обыватели ловили башибузуков, ставили караулы к складам и магазинам.
Вечером на роскошном посольском поезде приехал Скобелев и сразу зачитал свой знаменитый приказ перед входившей в город с развернутыми знаменами и музыкой пехотой: «Поздравляю вверенные мне храбрые войска с взятием второй столицы Турции. Вашей выносливостью, терпением и храбростью приобретен это успех». Вот еще одно свидетельство тех событий:
«Адрианополь встречал Ак-пашу(Белого генерала – С.К.) с превеликим энтузиазмом. Мужчины высыпали на улицы, а женщины высовывались в окна. Среди гречанок оказалось столько красивых, что Верещагин, ехавший рядом со Скобелевым, то и дело командовал:
Глаза направо! Глаза налево! Выше!
Оба они были ценителями женской красоты, а им обоим не было еще и по тридцати пяти лет.
Узнав о зверствах башибузуков, Скобелев по просьбе Верещагина велел передать их военно-полевому суду. Сам он всегда отличался гуманным отношением к пленным. Еще под Шейново он приказал подготовить в солдатских котлах двойной запас пищи. «Бей врага без милости, – говорил он солдатам, – покуда оружие в руках держите. Но как только сдался он, аману запросил, пленным стал – друг он и брат тебе. Сам не доешь – ему дай». Это пример того самого русского православного воина, о котором позже напишет Гумилев
А наши войска продолжили бросок на Константинополь. 14 января в Адрианополь начали подходить войска генерала Гурко. Скобелев немедленно приказал отряду Струкова двигаться прямиком на турецкую столицу, а 2-югвардейскую пехотную дивизию направляет на Радосто. Важно отметить, что преследовать отступавших турок, а то и обгонять их, приходилось в самых неприятных погодных условиях. Десятиградусный мороз сменялся оттепелью, которые мучали нас сразу после начала наступления от Шипки. Тем не менее, Струков в тот же день взял Люле-Бургас, а через три дня 17 января состоялось последнее в этой войне сражение, точнее быстротечная схватка драгун и улан Струкова с турками у железнодорожной станции Чарлоу. Собственно, турки дали по нашим кавалеристам два нестройных залпа и побежали вдоль рельсовых путей. Струков послал за ними в погоню казаков, которые даже не стали рубить бегущего противника. 20 января Струков занял без боя Чаталджу, а гвардейцы 2-й дивизии тоже без боя вступили в Радосто и Деде-Агал.
К этому времени в Адрианополь переместилась и главная квартира, а вместе с ней и турецкие переговорщики Сервер-паша и Намык-паша. Они добрались до штаба главнокомандующего в каретах еще 7 января. Там им сразу же было заявлено, что боевые действия будут остановлены только после подписания предварительных условий перемирия, так называемого «Основания мира». Турки тщательно их изучали и, не имея точных указаний из Стамбула, всячески отклоняли. Главное они были против какой-либо самостоятельности Болгарии. Тогда Великий Князь просто отложил перемирие пока на две недели. За это время мы взяли Адрианополь, Чарлоу и Радосто. Впереди был только Константинополь. Военный разгром турок стал очевидным фактом, и, спасая свой «великий Стамбул», турки вынуждены были принять условия «Основания мира». О Болгарии более не говорили, к тому же соглашались на передачу русским крепостей Видин, Рущук, Силистрия и на далеком Кавказе крепости Эрзерум, где продолжали страдать и гибнуть наши войска.
19 января в Адрианополе было заключено перемирие. По его положению 29 января отряд генерала Делленсгаузена занял Бургос. Восточный отряд вошел под звуки оркестра в Рущук, а 14-й армейский корпус генерала Циммермана, так толком и не повоевав, занял хорошо знакомую нам по прежним войнам крепость Силистрию, тот самый бывший Доростол, у которого прославился еще древнерусский князь Святослав. Согласно этому же перемирию боевые действия полностью прекращались на всем Балканском полуострове, в том числе и Румынией, Сербией, Черногорией, и на Кавказе. Между противниками устанавливалась демаркационная линия. Девятимесячная война закончилась, и встал вопрос о подведении ее итогов.