Много лет назад мы с женой купили маленький домик в селе Архангельском Т-й губернии. Там мы с детьми, а теперь и с внуками, проводим почти каждый отпуск. Настоятель местного храма отец Борис принял нас с любовью и заботой, и сейчас моя супруга подпевает на клиросе, а я помогаю батюшке в алтаре, исполняя нехитрые пономарские обязанности. Вот и в этот раз служба прошла обычным порядком, причастников было немного, и после литургии отец Борис подозвал меня к себе:
– Я хочу тебя попросить вот о чем. У нас в храме скопилось множество помянников. Посмотрел бы ты их и разобрал: какие нужны, а какие нет. Ведь многие уже очень давно лежат нетронутые.
В этом храме, как и во многих других, не закрывавшихся в советское время, постоянные прихожане чаще не подают записки, а передают в алтарь книжечки, в которых записаны их родственники, для поминания о здравии и за упокой. В обычное время эти специальные книжечки, иначе называемые синодики или помянники, хранятся в притворе храма. Нет конечно, записки передаются тоже, но они, обычно, принадлежат или редким посетителям, приезжающим посмотреть на памятник архитектуры XIX века, или участникам и гостям крестин, венчание, других приходских треб.
Синодиков было не очень много. Большинство из них я много раз видел в алтаре. Вот книжечка Натальи Николаевны, заведующей сельской почтой, вот тёти Нины – молочницы. А этот, в твёрдой обложке и с иконой на первой странице – батюшкиных благотворителей из Москвы Василия Сергеевича и Анны Николаевны. Они регулярно приезжают в этот храм, и благодаря им отец Борис сумел покрыть железом купола церкви.
Вдруг я заметил один синодик, который был выпущен явно ещё до революции. На обложке был изображен восьмиконечный крест, а слово «Помянник» было написано с ятями.
Красивым гимназическим почерком, пером и чернилами, на первой странице о здравии было написано:
прот. Петра,
Марии,
Николая,
отр. Софии,
отр. Николая,
мл. Веры,
мл. Еликониды.
Я вспомнил: протоиерей Пётр служил в этом храме до революции и ещё некоторое время после неё. В середине 1920-х годов он умер, и его могила сохранилась в церковной ограде до наших дней. А кто эти – Мария, Николай, другие – я не знал. Но все их имена уже были вычеркнуты.
И не просто вычеркнуты. Карандашом было зачёркнуто «отроковица» и «младенец», а вместо последнего кто-то написал «воин» и тоже потом зачеркнул.
Целая история развернулась передо мной на страницах синодика. Рядом с Верой и Еликонидой появились другие, мужские имена. Почерк становился грубее и неразборчивее.
На следующей странице появились младенцы. Младенец Фёдор, младенец Надежда, младенец Лев. Уже другая рука исправила младенцев на воинов, добавив несколько имён.
Я заглянул в заупокойную часть. Там были и протоиерей Пётр, и воин Николай, и воин Фёдор. Было отчётливо видно, как одна и та же рука вычеркивала имена из числа живущих и вписывала их в ряд почивших.
Я продолжал рассматривать синодик. Опять младенцы, зачёркнуто, отроки, а вот кого-то записали «со чадом». Наверно, не стали крестить.
Последние страницы синодика писались уже шариковой ручкой. Видно было, что писавший привык к письменной работе, почерк был быстрый, как говорят, «медицинский». Однако чувствовалось, что церковная терминология была для него не очень знакома: вместо принятого «протоиерей» или «епископ» писалось просто: «отец». Я увидел имена отца Бориса и его супруги.
Синодик закончился. Целая жизнь прошла передо мной. Я с благоговением закрыл его, немного подумав, положил его в общую стопку, где лежали постоянные поминания, и пошёл к отцу Борису отчитаться о проделанной работе.
Да помянет Господь Бог всех, написанных в сем синодике, во Царствии Своём всегда, ныне и присно и во веки веков!