Сегодня Радоница, и о. Николай целый день служил панихиды на бедном сельском кладбище. Все хотели помянуть спящих тут сном непробудным дорогих и близких людей. И грустно было о. Николаю видеть целый день скорбные лица и слушать плач, то тихий и нудный, то громкий, заливчатый. И хотелось самому ему плакать, когда новую панихиду начинал он словами – торжественными и радостными:
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ,… – тянул он и сдерживался, чтобы не заплакать и докончить: – и сущим во гробех живот даровав»…
Глаза его застилали слёзы. Но видел он, как часто и торопко махали около него мозолистые руки. И слышал, как нудно голосили сзади… И бежать хотелось ему от этой мирской скорби. Но не мог он: надо было служить. Это продолжалось целый день. И, вот, только теперь, когда тихий весенний вечер спустился на землю, мог он отдохнуть.
О. Николай пришёл опять на кладбище. Прошёл он за алтарь и сел там, на низкой дерновой скамейке, у одной из свежих могил. Тут похоронена, недавно, его молодая жена. Могила успела зарасти уже травой и цветами. А над новым деревянным крестом склонилась старая раскидистая ель. Ветви её, густые и зелёные, плотно обхватили крест. Точно утешить хотела старая ель ту, молодую и уже умершую, что похоронена тут, под нею, старой и ещё живой.
Лицо о. Николая, кроткое и симпатичное, подёрнулось тенью. И на нём отразилось то тяжёлое страдание, что в душе переживал он. Голова его бессильно упала на грудь, и рассыпались волнистые, тёмно-каштановые волосы. О. Николай закрыл руками лицо, точно не хотел видеть он чего-то, тяжёлого и ужасного. Из груди его глухой вырвался стон и бесшумно упал в траву и затерялся в свежей могиле.
А тихий весенний вечер отдыхал на густо заселённом кладбище. Точно тоже устал он, и пришёл сюда, к тихим, спокойным могилам. Принёс он им свою ароматную свежесть. И словно почувствовали тихие могилы эту свежесть, и стали окутываться они туманом, как саваном, лёгким и тонким. А старые кладбищенские деревья тихо шептались. Пахло свежей травой и пряными распускающимися почками.
О. Николай думал…
Это случилось на масленице… Она умерла, получив воспаление лёгких, его молодая, любимая жена… Он не плакал тогда. Он весь ушёл в своё горе, и глаза оставались сухими: не было слёз… Но и сейчас помнит о. Николай, как страдал он тогда. И одно воспоминание об этих страданиях холодит его душу.
О. Николай судорожно отнял от лица руки, точно боялся, что иначе снова переживёт весь этот ужас.
Становилось прохладно. Но не замечал этого о. Николай. Он встал и подошёл к дорогой могиле. Над головой его, в ветвях старой ели зачирикала какая-то птичка, вспугнутая движением человека. О. Николай вздрогнул от неожиданности, а затем облокотился на крест и снова задумался…
Вспомнилось ему прошлое… Далёкие и смутные, но радостные годы детства… Тяжёлые и долгие годы учения в семинарии, куда он поступил уже, потеряв родителей… И последняя семинарская Пасха, хорошая и радостная… Тогда он встретил её, его Нину, молоденькую дочь священника. Весёлая и живая, с глубокими голубыми глазами, она очаровала его и скоро стала его невестой. А когда он кончил курс, его назначили священником в село, и Нина сделалась его женой… Она была его другом и помощницей… Поддерживала в нём бодрость духа в тяжёлые минуты. Казалось, тихое счастье навсегда поселилось в их скромном, деревенском доме. И вдруг, пришло это…
О. Николай помнит холодный зимний вечер. За окном яростно сугробами снега кидается вьюга, и жалобно воет в трубе ветер, словно тоскует он по ком-то, дорогом и ушедшем… А в маленьком, тускло освещённом зальце стоит белый глазетовый гроб. В нём, мирно скрестив на груди руки, спит сном непробудным его хорошая Нина… Плотно опустились длинные ресницы, и не видно из-под них глаз, дорогих и любимых… Спокойно матово-бледное лицо…
Ясно сознавал он тогда, что судьба отняла у него всё лучшее и светлое в жизни. Своей рукой, могучей и беспощадной, отняла частицу его души… Стоя у гроба жены, не плакал о. Николай. Он словно замер, ему казалось, что отпевают это его самого… Похоронили её вот тут, где сейчас стоит он…
– Боже! За что такое горе? Чем прогневал я Тебя?! – побелевшими губами прошептал о. Николай. И судорожно схватился за перекладину креста.
– Бом… бом… – один за другим раздались мерные и сочные удары церковного колокола. Это бил часы старик-сторож.
– Божие вразумление… – прошептал о. Николай. – Забылся я… забыл, что я пастырь, слуга Христов. А Христос на то и в мир пришёл, чтобы принять на себя грехи всего мира. Я же не могу переносить безропотно и своего горя…
О. Николай поднял глаза к начинавшему темнеть небу. Зажигались уже звёзды, и свет их,девственный и чистый, лил на засыпавшую землю тихие лучи свои.
– Боже, прости и помоги! – вдохновенно произнёс о. Николай. – Ты невыносимо страдал. И воскрес. Помоги же и мне совоскреснуть с Тобою!
И мирно стало на душе о. Николая. Прошла там боль, точно тёплого елея влили туда.
– Да, в жизни много горя, – подумал он, – а я, пастырь, малодушествую! Предаюсь тоскепо любимому существу… Словно у меня нет других любимых детей, моих прихожан… А ведь многие и из них страдают также, как я… Вот, плакали сегодня на кладбище…
И совестно стало о. Николаю, что не утешил он их. А пел радостную песнь Воскресения с тоской в душе и со слезами на глазах. И не сказал он им, что и они воскреснут и увидят своих близких…
– Да, Нина, и я увижу тебя там! – проговорил о. Николай и, благословив могилу жены, спокойно пошёл домой.
– Христос воскресе из мертвых…– идя между могилами, пелон. И радость, на этот раз, была в его голосе. А в сердце зарождалась любовь к ближним, самоотверженная и горячая.
Тихий вечер давно улетел. И на место его спустилась синеокая весенняя ночь. И одевала она тёмным покрывалом и белую сельскую церковь, и кладбище, и идущего о. Николая.
А в вышине всё зажигались и зажигались звёзды…
Публикация М.А. Бирюковой
* Русский Паломник. 1912. № 14. С. 214-215.