***
Из далекого далека
Вижу:
ты идешь по улице.
Ивы, старые до срока,
По обочинам сутулятся,
Не махнут прощально ветками,
Льнут к заборам бесприютно.
Бабка – тень у дома ветхого –
Просит кланяться кому-то:
«Ты уж кланяйся, родименький…»
А кому, сама не знает.
Теребит платочек синенький
И в печали замирает.
У Николы звонче колокол,
У Ильи побасовитее…
Покатилось время колобом
От вокзального укрытия.
Просияет купол золотом
В промежутке между тучами,
Озарится поле сполохом
Пред бедою неминучею.
Деревеньки, городишечки,
Горизонт постылой линией.
Ясноглазые мальчишечки.
И платки, платочки синие.
***
Возле сломанной осины,
Возле сломанной рябины
Ты стоишь в шинели сирой,
Держишь маленького сына.
Справа поле, слева поле,
Скорбь оставленного края.
Серой, грубой, горькой солью
Пыль дороги покрывает.
Дует в дудочку стальную
Поле ветром-суховеем.
Я дитя твое целую,
На тебя взглянуть не смею.
Ты отдашь мне в руки сына,
Ты поклонишься бесслезно.
Сотрясется дол пустынный
Дальним громом паровозным.
И пойдешь путем безбрежным,
И молитвою, вдогонку –
Голосочек безмятежный
Полусонного ребенка.
Огонечек негасимый
Над тоскою невозможной…
Ты поплачь, поплачь, любимый.
Я потом поплачу тоже.
***
Вдоль реки мы брели еле-еле,
Утопая в глубоком снегу.
И такие высокие ели
Зеленели на том берегу!
Зеленели, шумели, сияли,
Отгоняли ветвями пургу,
Словно сладкий покой охраняли,
Что на том, что на том берегу.
А на этом — тревожно и зыбко,
А на этом — тропинка узка,
И твоя не спасает улыбка,
И твоя ослабела рука…
Ах, исчезни, лукавая сила!
Не ослабни, терпенье моё.
«Так до смерти?», – ещё раз спросила.
«До неё, – повторил, – до неё».
* * *
«Не многие вернулись с поля»…
Мы с тобою умрем в один день, в один час.
С этой верою милостив Бог! – доживать веселей.
Я всё думаю: чтобы в России для нас,
да чтобы в России и не хватило полей?!
Было время боялась бездорожных равнин,
теперь не заблудимся: препояшут и поведут.
Ты же России, знаю, преданный сын.
Преданных на Руси не жалуют и предают.
Рассуждая по-бабьи, то мне, конечно бы, здесь,
акафисты читать в светелочке, сколько благословишь…
Радуйтеся!.. Колокол поутру, счастливая весть!
В церковь, добрые люди! И снова тишь.
А к ночи, коль дождь и гром и ветер-буян,
фонарю не выдюжить за окном,
скажу, засыпая: «Игумен Мартиниан
князю грозить скачет в Москву верхом
за ослушание… И убоится князь».
А к первому Спасу пойду в ожидании чудес
с узелком, с посошком, как бабки встарь, помолясь,
по святым дорогам,
святым лесам да святым полям, по святым…
а не святых тут и нет мест.
Здесь святая Рахиль оплакивала сыновей,
а нынче радуется о спасении их.
… Страшно гореть на кострах городских огней
и замерзать в переулках слепых, глухих.
– Мати Рахиле! С небесной взгляни высоты:
где поля чисты, где снега белы? Али всё темно?!
– И снега белы, и слова твои, жено, пусты:
всюду бранное поле, всюду чистое поле одно.