После избрания на царство династии Романовых редеют ряды русских святых. Можно спорить о полезности и насущности реформ, которым подвергли русскую жизнь первые Романовы, но то, что в результате этих преобразований святость как бы оттесняется на периферию русской истории – очевидно.
Впрочем, иначе и не могло быть, ведь на инициированных царем Алексеем Михайловичем Церковных Соборах XVII века фактически было объявлено, что вся Русская Православная Церковь со всеми ее святыми – не вполне православна…
Учить Россию были призваны тогда выпускники иезуитских школ из Малороссии, которые боролись со всеми проявлениями русского православия.
Ну, а при Петре I гонения на православие достигли своего апогея.
«Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток светских, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать и грамоток, кроме позволения настоятеля, не принимать, и по духовным и гражданским регулам чернил и бумаги не держать»…
Это не из Емельяна Ярославского.
Это цитата из «Правил», приложенных к «Духовному регламенту»…
«18-го августа, – сказал по этому поводу А.С. Пушкин, – Петр объявил еще один из тиранских указов: под смертною казнию запрещено писать запершись. Недоносителю объявлена равная казнь».
А отмена Петром I тайны исповеди, превращение им священства в официальных осведомителей Тайной канцелярии?
Но Бог не бывает поругаем.
И мы видим чудо… Именно в Петербурге, в столице неведомой доселе рабовладельческой империи, где воздвигают Романовы вавилонскую башню антирусского абсолютизма, является первая после петровских реформ святая, которую еще при жизни признал русский народ святой – блаженная Ксения Петербургская.
***
Словно ангел, возникает она в душноватой и мутной атмосфере царствия Анны Иоанновны неведомо откуда и неведомо как…
Хотя и жила Ксения Григорьевна в городе, устроенном по западному образцу с положенной регулярностью и полицейской бюрократией, хотя и принадлежала по происхождению к привилегированному обществу, но не уловилась в бюрократическое сито ее – из молитв и чудотворений сотканная – жизнь…
Не сохранилось ни точной даты рождения Ксении, ни сведений о ее родителях… О земной жизни святой Ксении достоверно известно только то, что про нее ничего достоверно не известно.
Исследователи полагают, что родилась блаженная Ксения в 1731 году – в самом начале правления Анны Иоанновны. Это можно было бы назвать случайным совпадением, только что случайно в Божием мире?
И разве можно назвать случайностью, что Господь послал русскому народу праведницу и утешительницу именно тогда, когда опустилась над нашей Родиной страшная ночь бироновщины.
1731 год памятен многими событиями…
В январе с рыбным обозом из Холмогор пришел в Москву 19-летний помор Михайло Ломоносов, «гоняющийся за видом учения везде, где казалось быть его хранилище». Его приняли в Славяно-греко-латинскую академию при Заиконоспасском монастыре.
Учредили кабинет министров. В него вошли граф А.И. Остерман, князь А.М. Черкасский, граф Г.И. Головкин. Сенат лишен верховной власти. Синод подчинен Сенату, в результате чего все православные архиереи попали в зависимость от лютеранина Остермана.
Восстановили Канцелярию Тайных розыскных дел.
Еще в этом году сделано было очередное ограничение прав русских крестьян. Им запретили брать подряды, торговать в портах и заводить фабрики.
И еще…
В начале 1731 года полковник Федор Степанович Вишневецкий, возвращаясь из Венгрии, куда ездил за вином для Анны Иоанновны, встретил в селе Чемер у дьячка церкви воспитанника Алексея Розума и привез его в Петербург. Обер-гофмаршал граф Рейнгольд Левенвольде поместил мальчика в хор при Большом дворце. Здесь черноглазого казачка увидела цесаревна Елизавета и уговорила Левенвольде уступить юного хориста. Через несколько лет, когда камер-пажа цесаревны, сержанта Алексея Никифоровича Шубина сослали на Камчатку, Алексей Розум занял его место в постели Елизаветы.
Он стал к тому времени высоким, чрезвычайно красивым брюнетом.
Есть, есть зловещая логика в совпадении дат начала правления Бирона, любовника императрицы Анны Иоанновны, с датой появления в Петербурге Алексея Григорьевича Разумовского, которому предстоит стать любовником будущей императрицы Елизаветы Петровны – двоюродной сестры Анны Иоанновны.
И Бирон, и Разумовский получили практически неограниченную власть в России, будучи абсолютно неподготовленными к ней, как, впрочем, и их коронованные благодетельницы.
Анне Иоанновне было 37 лет, когда она стала русской императрицей. Елизавете Петровне – 32 года.
Пользуясь выражением В.О. Ключевского, отметим, что молодость обеих сестер прошла «не назидательно». Ни Анну Иоанновну, ни Елизавету Петровну не готовили к тем многотрудным обязанностям, которые им предстояло исполнять. Они оказались на вершине власти, не зная, что делать с этой властью.
Анна Иоанновна и, принимая доклады министров, думала как бы поскорее улизнуть в конюшню к любимому герцогу, а Елизавета Петровна и в тронной зале вела себя, как в девичьей, из-за пустяков выходила из себя и публично бранилась с послами и царедворцами «самыми неудачными словами».
Как остроумно заметила Екатерина II, при Елизавете Петровне «не следовало совсем говорить ни о Прусском короле, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о покойниках, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках; все эти разговоры ей не нравились»…
И Анна Иоанновна, и Елизавета Петровна были двоюродными сестрами, и та удивительная легкость, с которой восходят они к самодержавной власти не случайность, а закономерность. Она определена самим характером петровских реформ, логикой строительства того государства, которое он задумал.
Русское дворянство из сословия служивого стремилось превратиться и превратилось при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне в сословие рабовладельцев за поддержку онемечивания правящей династии.
Онемеченная русская Анна Иоанновна назначила своим наследником Иоанна Антоновича, обладателя – он был сыном полунемки и чистокровного немца – четвертинки русской крови. Полунемка Елизавета Петровна назначила наследником такого же, как Иоанн Антонович, «четвертничка» – Петра-Карла– Ульриха.
Анне Иоанновне, когда она умерла, было сорок семь лет. Елизавете Петровне – пятьдесят два года. Обе умерли еще не старыми. Обе – от пресыщения своих страстей…
***
В эти правления и возрастает блаженная Ксения Петербургская.
Считается, что в 1755 году ее выдали замуж…
Это были неурожайные, голодные годы…
Крестьяне умирали от голода, но именно в эти годы, чтобы оградить дворян от произвола ростовщиков, учредили государственный дворянский банк. Капитал его был образован из денег, получаемых от продажи вина.
Именно в эти годы начинается по проекту архитектора В.В. Растрелли грандиозное строительство Зимнего дворца в Петербурге.
И еще два события, произошли накануне вступления Ксении Григорьевны в самостоятельную жизнь…
20 сентября 1754 года у великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын, нареченный Павлом, – будущий российский император. Считалось, что с рождением ребенка – наследника престола, завершается миссия Екатерины II в России. Ребенка сразу отняли у матери, и теперь она «могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно».
А 10 декабря 1754 скончался святитель Иоасаф Белгородский, 49 лет от роду. Про святителя говорили: «Умер он, умерла с ним и молитва».
Родился император Павел…
Скончался святитель, с которым умерла молитва…
Кажется, что события эти никоим образом не связаны с вступлением в самостоятельную жизнь Ксении Григорьевны, и тем ни менее связь существует.
Как мы знаем из нашей истории, Павел мог и не стать русским импера-тором… Слишком могущественные силы не желали этого. На пути к престолу стояла сама его мать – императрица Екатерина II…
Как предвестие этого беззакония, как свидетельство того, что любое беззако-ние возможно в мире, где «умерла молитва», в 1756 году по приказу Елизаветы заключили в Шлиссельбургскую крепость императора Иоанна VI Антоновича.
Произошло это как раз накануне завершения короткой семейной жизни Ксении Григорьевны…
И вот тут мы подходим к области совершенно загадочных и необъяснимых фактов…
Считается, что мужем Ксении Григорьевны был Андрей Федорович Петров. Он пел в придворном хоре императрицы и носил чин полковника…
Откуда взялись эти подробности, неведомо. В списках певчих дворцовой капеллы имя Андрея Федоровича Петрова не значится.
Это весьма странно, учитывая его чин…
В принципе, придворных певчих тогда награждали и награждали очень неплохо. Придворный певчий Яков Шубский получил в награду за пение потомственное дворянство, певчий Алексей Разум стал графом Разумовским, а его брат – президентом Российской Академии наук и гетманом Украины.
Однако, минуя постель императрицы, до чина полковника дослужился, кажется, один только певчий – Марк Полторацкий. Но он был регентом.
Кем же был в дворцовой капелле Андрей Федорович Петров, если он имел чин полковника или соответствующий ему по табели о рангах? И, главное, почему об этом не сохранилось никаких сведений?
Ответа на это нет, и резонно задаться вопросом, а был ли вообще в реальной жизни полковник Андрей Федорович Петров, певчий дворцовой капеллы? Ведь известно о нем только из рассказов самой Ксении Григорьевны, из преданий о ее жизни…
Так почему же не допустить, что и имя супруга, и звание его – лишь тот язык святого юродства, на котором выражала Ксения Григорьевна мысль, которую необходимо было постигнуть русским людям, жившим тогда? Ту мысль, которую боимся постигнуть мы и два с половиной столетия спустя…
– Бедный Андрей Федорович осиротел… – говорила Ксения Григорьевна в 1757 году, начиная исполнение своего подвига юродства. – Один остался на свете…
– Как же ты жить теперь будешь, матушка? – соболезнующе спрашивали у нее.
– Похоронил свою Ксеньюшку, теперь Андрею Федоровичу Петрову ничего не нужно… – отвечала Ксения Григорьевна. – Дом я подарю тебе, Прасковья, только ты бедных даром пускай жить. Вещи сегодня же раздам, а деньги в церковь снесу, пусть молятся об упокоении рабы Божией Ксении…
Многие тогда думали, что молодая вдова лишилась рассудка.
Детей у Ксении Григорьевны не было, и она раздала все своё имущество, накинув на плечи полковничий мундир, ушла. Жила милостыней и уверяла всех, что Андрей Федорович – это она и есть Андрей Федорович Петров! – жив, а умерла его супруга, Ксения Григорьевна…
В самом сочетании имен, должности и звания Андрея Федоровича Петрова, певчего полковника, чудится нам некое искривленное отражение реальных событий и персонажей русской истории.
Такое ощущение, что соединились в этом клубке и имя несчастного императора Иоанна Антоновича, и ненамного более счастливого императора Петра Федоровича, и «крестника» матери императрицы Анны Иоанновны Андрея Ивановича Остермана, и всесильного фаворита Елизаветы Петровны – певчего графа Алексея Григорьевича Разумовского.
Но, разумеется, невозможно перевести в правильные логически завершенные формы этот язык святого юродства.
И не нужно.
Ведь для того и принимала блаженная Ксения Григорьевна подвиг юродства, чтобы износить на плечах своей святой молитвы этот страшный петровский мундир, в который пытались застегнуть Русь…
***
Попытаемся представить себе тот день, когда вышла Ксения Григорьевна на улицу, вглядимся в ее фигурку, вставшую на сыром петербургском ветру в таком нелепом на ее плечах – это ведь только женщинам, подобным полунемке императрице Елизавете Петровне нравятся обрисовывающие все их формы военные одеяния – полковничьем мундире.
За спиною осталась счастливая, беззаботная жизнь, теплый дом, впереди были холод, сырость, нищета…
Вспомним Евангельскую историю…
К Спасителю пришел юноша и опросил;
– Учитель благий? Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?
– Что ты называешь Меня благим? – сказал Иисус. – Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди.
– Какие? – спросил юноша.
– Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидельствуй, почитай отца и мать, и люби ближнего своего, как самого себя…
– Все это я сохранил от юности своей! — сказал юноша. – Чего еще не достает мне?
– Если хочешь быть совершенным, – сказал Иисус, – пойди, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мною.
И тогда опечалился юноша – большое имение имел он, и жалко стало ему потерять его.
И сказал Иисус ученикам Своим:
– Истинно говорю вам – трудно богатому войти в Царство Небесное. И еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие…
Блаженная Ксения совершила то, что не смог сделать приходивший к Спасителю юноша. Избавилась от своего имения и пошла за Иисусом Христом.
Вглядимся еще раз в ее фигурку, вставшую на сыром петербургском ветру в таком нелепом на женских плечах полковничьем мундире. За спиною осталась счастливая, беззаботная жизнь, теплый дом…
Впереди были холод, сырость, нищета…
Услышав слова Иисуса о верблюде, ученики Его, как сказано в Евангелии, изумились.
– Кто же может спастись? – спросили они.
– Человекам это невозможно, – ответил Спаситель. – Богу же все возможно.
Нет! Не безумие, не горе, помрачившее сознание, руководило Ксенией Григорьевной, а Господь, ведший ее по верному пути Спасения.
И задумаемся, какая же великая молитва жила в измученном сердце Ксении, если сумела эта молитва переплавить личное горе в молитвенное заступничество за других?
Отметим тут, что произошло это в 1757 году, когда был издан Указ, запрещавший нищим и увечным бродить по петербургским улицам. Нищих ловили. Молодых и здоровых сдавали в солдаты и матросы, а негодных отсылали на каторжные работы…
В принципе, Ксения Григорьевна подпадала под Указ от 29 января 1757 года и, как негодную к службе солдатом или матросом, ее должны были отправить на каторжные работы. Хорошо хоть, что милостивым указом Елизаветы отныне запрещено было рвать ноздри женщинам…
Еще в этом году основали Российскую Академию художеств в Петербурге…
Завели публичный театр в Москве…
Разрешили продажу уральских заводов частным лицам.
А в мае месяце, после того, как Англия заключила союзный договор с Пруссией, в Версале был заключен оборонительный договор между Россией, Францией и Австрией, и началась кровопролитная и редкая по бессмысленности (для России) Семилетняя война.
24 июня. Русские войска заняли Мемель – крепость Восточной Пруссии на Куршском заливе, а 19 августа одержали победу над прусской армией Левальда при Гросс-Егернсдорфе.
Но уже 7 сентября С.Ф. Апраксин приказал отойти от занятых русскими войсками прусских крепостей. Предательство было столь очевидным, что Апраксина предали суду. Он умер под следствием осенью 1758 года от апоплексического удара…
Целыми днями бродила блаженная Ксения Григорьевна по Петроградской стороне, кутаясь в полковничий мундир. Беспризорные мальчишки, завидев нищенку, бросали в нее камни.
Ночевать Ксения Григорьевна устраивалась, где придется.
Иногда – на паперти церкви святого Апостола Матфея, но чаще – уходила за городскую окраину, и всю ночь молилась там посреди покрытых ночною тьмою полей.
Какая же великая молитва жила в измученном сердце блаженной Ксении, если сумела эта молитва переплавить личное горе в молитвенное заступничество за других?
Одни петербуржцы считали тогда Ксению Григорьевну сумасшедшей. Другие – пророчицей. И все они ошибались. Ксения была святой…
Но еще многие должны были пройти годы, прежде чем поняли петер-буржцы, что послана Ксения в утешение православному люду в этом городе, построенном на замощенных русскими костями чухонских болотах…
Только годы спустя, стали замечать – если побывает Ксения в чьей-то семье, там надолго водворяется мир и счастье. Если заглянет Ксения в лавку, – хозяину гарантирована отличная торговля. Если извозчик подвезет Ксению, то вернется в этот день с хорошей выручкой…
И теперь, где бы ни появлялась эта женщина, кутающаяся в изношенные лохмотья мундира, обутая в рваные башмаки, тотчас ее окружали люди.
Торговцы упрашивали заглянуть в их лавки и взять хоть что-нибудь.
Пока Ксения Григорьевна шла по улице, рядом следовали экипажи. Извозчики умоляли блаженную проехать в коляске хоть несколько шагов.
Матери спешили к Ксении со своими детьми, пребывая в уверенности, коль одарит блаженная ребенка лаской или просто погладит по головке, здоров будет ребенок и счастлив.
***
А жизнь в империи шла своей бессмысленной чередой, где увеселения знати сменялись преступлениями, а преступления новыми увеселениями…
Сама императрица Елизавета Петровна, разорявшая казну империи своими дворцами и нарядами, искренне верила, что легче всего погубить душу, войдя в долги.
– Если оставишь долги после себя и никто их не заплатит… – поучала она будущую императрицу Екатерину II (тогда еще только великую княгиню), – тогда душа твоя пойдет в ад…
При этом собственные мотовство и распутство, столь разорительные для казны, смертным грехом Елизавета Петровна не считала. Похоже, что «дщерь Петрова» считала самодержавную монархию для того и существующею, чтобы удовлетворять любые свои желания и похоти.
Но долги платить все равно пришлось…
Хотя и не самой Елизавете Петровне.
Предание полагает, что от ее тайного брака с певчим графом Алексеем Григорьевичем Разумовским родилось двое детей. Об участи сына известно только, что он жил до начала 19-го века в одном из монастырей Переяславля Залесского.
Дочь же стала известна под именем княжны Таракановой.
Следы нескольких княжон Таракановых обнаруживаются в различных женс-ких монастырях, и по этому поводу остроумно было замечено, что в России нет женского монастыря, который не имел бы предания о какой либо таинственной затворнице.
Тем ни менее одна из предполагаемых княжон Таракановых, инокиня Мос-ковского Ивановского монастыря Досифея, абсолютно реальная историческая фигура, более того имя ее фигурирует среди подвижников благочестия…
«Жизнь инокини Досифеи, – пишет Е. Поселянин, – представляет собою пример великого бедствия, ничем незаслуженного несчастия. Царской крови, родившись, казалось, для радостной жизни, для широкого пользования благами мира, она была в рассвете лет и сил заживо погребена, но вынесла безропотно тяжкую долю и просияла подвигами благочестия».
Считается, что инокиня Досифея будучи еще княжной Августой Таракановой была направлена заграницу, и там она воспитывалась и жила, пока не явилась некая самозванка, вошедшая в историю под именем принцессы Володомирской, которая объявила себя дочерью Елизаветы Петровны… Несчастная самозванка была заманена графом Орловым на корабль, привезена в Россию и посажена в Петропавловскую крепость, где и скончалась в 1775 году.
Эта интрига имела печальные последствия для настоящей княжны Таракановой – Августы. Встревоженная восстанием Пугачева, объявившего себя, как известно, Петром III, императрица распорядилась доставить в Россию и настоящую дочь Елизаветы Петровны.
В Петербурге с княжной беседовала сама императрица Екатерина II.
Она долго рассказывала о смутах, обрушившихся на Российскую империю, и в заключение объявила, что дабы не вызвать нечаянно государственного потрясения, княжне следует отказаться от мира и провести остаток дней в монастыре.
Противиться государственному благу Тараканова не имела возможности и предпочла смириться со своей участью. Местом заточения княжны Екатерина II избрала Московский Ивановский монастырь, который покойная Елизавета Петровна устраивала, как монастырь для вдов и сирот знатных лиц. Здесь и содержали теперь ее дочь, ставшую инокиней Досифеей.
Досифею не пускали ни в общую церковь, ни в трапезу. Иногда для нее совершалось особое богослужение в надвратной Казанской церкви, и тогда туда кроме священника, причетника, игуменьи и келейницы, никого не пускали. Двери Казанской церкви, пока там находилась Досифея, наглухо запирались.
«Понятны, – пишет Е. Поселянин, – те глубокие внутренние муки, которые переживала она в своем невольном затворе. Конечно, она сравнивала его со своим прошлым: величием своих родителей, своей прежней вольною и роскошною жизнью, и какая тоска в эти минуты должна была грызть ее душу!».
Последние годы жизни Досифея старалась жить в полном уединении…
Ее хоронили торжественно. На похороны явилась вся московская знать, и во главе всех главнокомандующий Москвы граф Гудович, женатый на графине Прасковье Кирилловне Разумовской.
Тело затворницы положили у восточной ограды Новоспасского монастыря (здесь размещалась усыпальница рода Романовых), на левой стороне от колокольни. Могилу ее покрыли диким камнем, с надписью: «Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве 25 лет и скончавшейся февр. 4 д. 1810 года».
Можно только подивиться, как чудовищно несправедливо устраиваются судьбы в доме Романовых…
Родная дочь императрицы Елизаветы Петровны становится монахиней-затворницей, а чужеземка Екатерина – императрицей.
Но могло ли быть иначе, если преемники Петра I и заняты были чудовищно-несправедливым строительством. Из Святой Руси строили они рабовладельческую империю, где рабами становились сами русские.
Безошибочным было подлое классовое чутье стремительно формирующегося класса дворян-рабовладельцев. Они согласны были принять любого государя, лишь бы этот император был как можно более чужим по крови порабощенному ими народу.
***
И вот когда думаешь об этом, снова встает вопрос, а не для того ли, чтобы постигли мы эту страшную правду истории послепетровской России, и изнашивала полковничий мундир блаженная Ксения?..
Мы уже говорили, что ее супруг, возникающий из предания, из легенд, из слухов, как-то странно распадается на куски, которые могут быть соотнесены с различными историческими персонажами (тем же А.Г. Разумовским), вернее какими-то реалиями этих персонажей, но никак не с реальным живым человеком. Даже в имени Андрей Федорович Петров, кажется, собираются имена, вокруг которых совершается ток русской истории…
Мы уже говорили, что «дщерь Петрова», взойдя на престол, начала свое правление с установления культа Петра Великого. Именно с ее правления имя Петра начало обрастать мифами, перекочевавшими в XIX веке в академические и университетские труды историков как бесспорные исторические факты.
Руководствовалась Елизавета Петровна при этом сугубо практическими мотивами – необходимо было обосновать свое воцарение, закрепить в общественном мнении право на русский престол за петровской линией семьи, но как и во всем при Елизавете Петровне, практическая необходимость совместилась тут с логикой дальнейшего онемечивания династии Романовых.
Вообще правление Елизаветы Петровны, умевшей, как свидетельствуют очевидцы, лучше всех в стране исполнять и русские пляски, и французский менуэт, представляется достаточно успешной попыткой русификации антирусских петровских реформ, «уроднения» их.
Пожалуй, только во времена правления Елизаветы Петровны начинает ощущаться мощь новой рабовладельческой империи. Никогда раньше так легко и блистательно не воевала русская армия. Была, наконец-то, сокрушена Швеция; русские войска вступили в войну с Пруссией и легко победили одну из самых сильных в Европе армию короля Фридриха.
Пал Берлин, во взятом Кенигсберге, еще не забывшем бестолкового студента Эрнста Иоганна Бирона, вместе с другими жителями, принес присягу русской императрице философ Эммануил Кант. Эта присяга Канта – в каком-то смысле символ царствования Елизаветы Петровны.
Другой символ этой эпохи – наш великий М.В. Ломоносов, который и университет организовал, и сам был, как известно, первым нашим университетом.
Охваченный пафосом строительства невиданной империи, соединяющей навсегда Россию с немецкой династией, он писал:
«… может собственных Ньютонов
И быстрых разумом Нефтонов
Земля Российская рождать».
Но деятельность Ломоносова на благо империи этим не ограничилась.
Великий знаток русского языка В.И. Даль, печалясь, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большей сподручности переводов, с языками западными, сказал: «Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка».
Мысль В.И. Даля, что русский язык стараниями классиков оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, была актуальна и в XIX, и в XX веках, актуальной она остается и в наши дни, когда объем невыраженных национальных мыслей достиг той критической массы, которая разрушает последние нравственные ориентиры и может похоронить под собою саму русскую нацию.
Поразительно однако другое… М.В. Ломоносов с горьким юмором просил государыню в качестве награды назначить его немцем.
Замечательный знаток русского языка, подлинный русский патриот Владимир Иванович Даль, упрекавший М.В. Ломоносова за произведенную им растяжку и натяжку русского языка по римской и германской колодке, сам происходил из немецкой семьи.
Вот такие парадоксы.
Русский Михаил Васильевич Ломоносов насчет назначения его немцем, конечно, шутил, но, что уж греха таить, природное православие свое сумел подчинить идеологии протестантизма. А природный протестант Владимир Иванович Даль печалился о невыраженных русских национальных мыслях…
Хотя почему же невыраженных?
Блаженная Ксения как раз и была той национальной мыслью, тоской по которой мучилась послепетровская Россия…
***
Однажды Ксения зашла к знакомой вдовице, имевшей семнадцатилетнюю дочку красавицу. Та как раз накрывала на стол.
– Ты чего?! – напустилась на нее Ксения. – Кофий будешь пить, когда твой муж на Охте жену хоронит?!
– Какой муж, Ксения Григорьевна? – смутилась девушка. – У меня и жениха нету!
Однако ее мать, знавшая, что блаженная никогда и ничего не говорит без причины, велела дочери одеваться. Когда они приехали на Охтинское кладбище, там, действительно, шли похороны. Хоронили скончавшуюся родами жену доктора.
Мать с дочерью дождались конца похорон.
Когда кладбище уже опустело, они увидели бегущего к могиле молодого человека.
Это и был вдовец. При виде холмика земли на могиле скончавшейся супруги, он лишился чувств, и упал на землю. Кругом никого не было, и женщинам с трудом удалось привести молодого доктора в сознание. Так они и познакомились.
Через год доктор женился на девушке…
А другой благочестивой женщине блаженная Ксения подала на улице медную монетку с изображением всадника с копьем.
– Иди домой! – сказала она. – Тут царь на коне… Он потушит.
Недоумевая, что бы могли значить слова блаженной, женщина немедленно отправилась домой, и еще издалека увидела, что дом ее объят пламенем. Женщина побежала скорее, сжимая в руке подаренную Ксенией монетку, и когда добралась до ворот, пламя потухло…
Будущее так ясно было открыто пребывающей в непрестанной молитве блаженной Ксении, что она ясно прозревала и судьбы отдельных людей, и всей страны.
В 1761 году, перед Рождеством Христовым, она всполошила всю Петербургскую сторону. Весь день, в Рождественский Сочельник, 24 декабря, она суетливо бегала из дома в дом с криками:
– Пеките блины! Скоро вся Россия будет печь блины!
Никто не понимал, что значат эти слова…
Недоумения рассеялись только на следующий день, когда в своем дворце на Мойке скончалась императрица Елизавета Петровна. Оказалось, что это о поминальных блинах говорила Ксения. Их, действительно, пекла в те дни вся Россия…
Закончилось правление дщери Петровой…
Говорят, что до самой смерти она не смела ложиться до рассвета, ибо заговор возвел ее самую на престол во время ночи.
Елизавета Петровна так боялась ночного нападения, что, по уверениям секретаря французского посольства, шевалье Рюльера, приказала отыскать человека, который бы имел тончайший сон, и этот человек, который, по счастью, был безобразен, проводил в комнате императрицы все время, в которое она спала.
И это не слух…
К-К. Рюльер имеет ввиду Василия Ивановича Чулкова, который из истопников был произведен императрицей в метр дегардеробы и обязан был спать на тюфячке в ее спальной комнате, когда Елизавета Петровна ночевала одна. Когда же «дщерь Петрова» принимала гостей, он должен был сидеть в кресле возле дверей спальни…
Так, лежа на тюфячке в спальне императрицы или сидя в кресле возле дверей, Василий Иванович дослужился до звания генерал-аншефа. Кроме того, он был пожалован орденами св. Анны и св. Александра Невского…
Вскоре после кончины Елизаветы Петровны император Петр III, осматривая Летний дворец, обнаружил там 15 тысяч платьев, принадлежавших покойной, а также несколько тысяч пар обуви и в придачу два сундука с чулками.
***
Блаженная Ксения не могла не прозревать будущее, потому что в отличие от обычных людей, жила не столько на земле, сколько на небе, постоянно пребывала в молитвенном обращении к Богу.
А у Бога нет ни прошлого, ни будущего времени, и, оглядываясь из незыблемой вечности на грешных людей, и бормотала Ксения свои маловразумительные слова, которые по прошествии времени непременно оборачивались точным предсказанием будущего.
Рассказывают, что полиция однажды заинтересовалась, куда это в любую погоду, в любое время года исчезает Ксения? Сыщики проследили, как выходит блаженная в темное поле и проводит там всю ночь до рассвета в коленопреклоненной молитве…
Поразительно, но спящею Ксению Григорьевну никто не видел…
И так сорок пять лет…
Одно время Ксения ходила по ночам к строящейся церкви на Смоленском кладбище. Таскала вверх, на леса, тяжелые кирпичи. Рабочие, которые приходили утром на стройку, не могли понять, как кирпичи сами поднимаются наверх…
Но ни изнурительная работа, ни многолетнее бдение, ни стужа, ни сырость, кажется, не оказывали никакого воздействия на Ксению, словно и не задевали ее. Днем снова видели блаженную на улицах города, в бедных подвальных квартирках, где случилось горе, и где ждали помощи…
В Акафисте святой блаженной Ксении Петербургской есть слова о бесстрастии к тленному миру, которое стяжала святая. Она пребывала душою не в земном мире, а в горнем, и это и давало Ксении силы, которые нам, грешным людям, кажутся непостижимыми.
И так велико было «бесстрастие к тленному миру» блаженной Ксении, что так и не узнали петербуржцы, откуда явилась к ним блаженная Ксения, так и не заметили они, как слилась с небесной земная жизнь их помощницы и заступницы.
Даже и приблизительно неизвестно время ее кончины…
И виною этому не равнодушие петербуржцев.
Кончина блаженной Ксении ничего не изменила в отношении к ней народа… Как прежде, окружали ее на улице толпы людей, прося о помощи, так и теперь струился, не прерываясь, к могилке блаженной на Смоленском кладбище нескончаемый поток скорбящих, немощных, печальных, нищих, болящих. И все получали здесь утешение, защиту, исцеление…
Много раз насыпали бугорок на могиле блаженной…
Снова и снова, как великую святыню, разносили эту святую землю страждущие.
Как ангел бесплодный явилась блаженная Ксения в город, который и строился Петром I, чтобы уничтожить русскую православную жизнь, чтобы превратить Русь в подобие протестантских, не знающих ни святых, ни чудес государств…
Но несокрушимо крепким было Русское православие.
Не удалось сокрушить его ни царю Алексею Михайловичу, ни его прозванному антихристом сыну, ни его преемникам…
Как посрамление недобрых мечтаний грозного Петра I и возникает блаженная Ксения из сырого воздуха построенного Петром города. Посрамляя все попытки зарегулировать, зарегламентировать русскую жизнь, невредимо проходит она через все сита полицейской бюрократии…
Блаженная Ксения никуда и не ушла из этой чиновничье-бюрократической столицы новой России. И после кончины своей являлась она и продолжает являться людям, нуждающимся в ее помощи.
***
Более того, после кончины невероятным образом возрастает ее сила, и блаженная Ксения совершает то, что, казалось, никто не может совершить… Невозможно было противостоять притворяющемуся православием протестантизму онемечившихся Романовых.
Но что невозможно у людей, возможно у Бога.
Известно об исцелении по молитвам к блаженной Ксении Цесаревича Александра Александровича, будущего Императора Александра III, и предсказание о рождении у него дочки Ксении.
Датская принцесса Дагмара, в крещении Мария Федоровна, жена Цесаревича Александра, выросла в протестантской среде. Став невестой, а затем женой Цесаревича, она обязана была принять православную веру.
Марии Федоровне давали специальные уроки по истории православия, Мария Федоровна стала соблюдать православные обряды, и постепенно привязалась к своему новому отечеству и полюбила Православную Церковь…
Через восемь лет жизни в России Мария Федоровна узнала и о блаженной Ксении. Цесаревич Александр Александрович заболел тогда так сильно, что жизнь его была в серьезной опасности. Дни и ночи при больном находились врачи. Во дворце чувствовалось ожидание беды. Все помнили, что так же неожиданно умер и старший брат Александра Александровича, Николай.
В эти страшные дни к Марии Федоровне обратился истопник. Он рассказал цесаревне, что когда сам сильно заболел, ему принесли песок с могилки рабы Божией Ксении, и по молитвам блаженной наступило исцеление. Тут же истопник передал мешочек с песком, прося положить его под подушку Цесаревича и молиться блаженной Ксении.
Цесаревна Мария Федоровна исполнила просьбу истопника.
Ночью, сидя у постели больного мужа, она задремала и вдруг увидела перед собою пожилую женщину в красной кофте и зеленой юбке.
– Твой муж выздоровеет, – сказала женщина. – Тот ребенок, которого ты теперь носишь в себе, будет девочка. Назовите ее в мое имя Ксенией. И она будет хранить вашу семью от всяких бед.
Когда Мария Федоровна пришла в себя, женщины уже не было.
И это пророчество исполнилось с точностью. Цесаревич Александр Алексан-дрович действительно выздоровел, а Мария Федоровна 25 марта 1875 года, в Благовещение, родила дочь. Ее назвали Ксенией.
С этого времени благочестивая Мария Федоровна стала особенно почитать блаженную Ксению. Ежегодно она приезжала на могилу блаженной и совершала по ней панихиду…
***
И к простым петербуржцам являлась блаженная Ксения после кончины…
Вдова полковника привезла в Петербург для определения в Кадетский корпус сыновей… Дети успешно выдержали экзамен, но дальше начались проволочки. Матери, у которой не было связей в Петербурге, объясняли, что вакансий для ее сыновей нет. Измученная женщина решила ехать назад домой. И вот, когда она уже собиралась в путь, к ней подошла женщина, одетая в простую юбку и кофту и спросила:
– Зачем ты плачешь? Поди отслужи панихиду на могиле Ксении и все устроится.
– А кто такая Ксения? – спросила полковница. – Где мне найти ее могилу?
– Язык до Киева доведет… – ответила незнакомка и исчезла. Полковница разузнала, где погребена Ксения, и отправилась на Смоленское кладбище.
А когда, отслужив панихиду, вернулась домой, принесли письмо. Оба сына были зачислены в кадетский корпус.
А вдову-генеральшу, принимавшую участие в возведении часовни над могилой блаженной, Ксения спасла от позора.
Тогда к дочери генеральши посватался молодой полковник. Был он красив, обходителен и богат. Происходил из хорошей семьи. Никаких причин для отказа не могло быть, и вдова-генеральша с легким сердцем дала согласие.
Был назначен день свадьбы. Все знакомые одобряли выбор…
– Должно быть, по молитвам Блаженной Ксении и устроилась так счастливо судьба девушки. Дай Бог ей и дальше счастья…
Перед свадьбой вдова поехала на Смоленское кладбище. Отслужила панихиду. И услышала Ксения горячую молитву. Пришла на помощь матери и дочери, над головами которых нависла страшная опасность.
Случилось так, что в те часы, когда вдова с дочерью молились на могиле блаженной, «жених» отправился в казначейство получать по имеющимся у него бумагам большие деньги.
Документы у молодого человека были в порядке, но тут к казначею подошел караульный солдат и тихо сказал ему, что этот полковник на самом деле – каторжанин.
– Да ты верно ли знаешь это? – удивленно спросил казначей.
– Никак я не могу ошибиться, ваше благородие! – ответил солдат. – Какой это полковник, если я его сам в Сибирь на каторгу возил! Позвольте-ка, я несколько слов ему скажу!
– Говори… – сказал забеспокоившийся казначей.
– Ты как сюда, братец, попал? – крикнул солдат на полковника, и самозванец вдруг побледнел и выронил из рук документы.
– Видите! – сказал солдат казначею. – Я же говорю, что это беглый каторжник…
На допросе самозванец покаялся во всем.
Он действительно убежал с каторги. По дороге повстречался со спешащим в Петербург по казенным делам полковником. Сжалившись над беглецом и видя в нем человека воспитанного, полковник пригласил каторжника в повозку. Дорога была безлюдной. Отогревшись, беглец зарезал полковника и кучера, и, облачившись в полковничий мундир, забрал его документы и стал выдавать себя за убитого.
– Я и жениться хотел… – признался злодей на допросе. – И женился бы, кабы этот солдат не узнал меня…
– Да я бы и не узнал… – сказал солдат. – Старушка ко мне подошла и спросила, не помню ли я полковника этого…
– Какая старушка?
– Ну, ходила здесь, ваше благородие… В красной кофте и в зеленой юбке…
Вдова-генеральша до конца жизни вспоминала эту историю.
– Страшно и подумать, что могло бы случиться… – рассказывала она. – Вся жизнь дочери загубили бы мы, если бы блаженная Ксения не помогла…
И эти чудеса продолжают происходить и доныне.
Вот случай, который произошел уже в наши дни, во время чеченской войны.
Солдат дежурил на блокпосту, когда сказали, что к нему приехала мать из Питера.
– Она тебя у вагончиков ждет… – сказал командир. – Иди.
Солдат побежал к вагончикам, но матери там не нашел. Походив возле вагончиков, солдат уже решил возвращаться назад, и тут раздался взрыв,
Чеченский снаряд угодил прямо в блокпост. Все погибли.
Уже вернувшись домой, солдат рассказал эту загадочную историю матери,
– А когда это было? – спросила мать.
Солдат хорошо запомнил то число,
– Так я же в этот день к Блаженной Ксении ходила! – сказала мать. – Молилась за тебя. Это Ксения и спасла тебя…
Уже больше двух столетий не прерывается поток людей к могиле Ксении.
В атеистическое лихолетье, на подступах к Смоленскому кладбищу власти выставляли милицейские кордоны, но люди шли сюда, презирая опасности, потому что знали: молитвенное заступничество Ксении сильнее…
И никакими угрозами, никакими репрессиями не могли власти убить народную любовь к блаженной Ксении.
Что же они могли поделать с самой святой – блаженной Ксенией?
В 1957 году, когда Никита Сергеевич Хрущев, возрождая традиции уничтоженной И.В. Сталиным «ленинской гвардии», снова воздвиг гонения на Православную Церковь, в часовне на могиле Ксении открыли сапожную мастерскую.
Могилу блаженной замуровали, и прямо над могилой – глумясь! – настлали помост, на котором работали сапожники. Но зыбко, как на трясине, стоял вроде бы на твердом основании настланный помост. Ни одного гвоздика не удалось вбить. Вкривь и вкось били молотки.
Сапожную мастерскую из часовни пришлось убрать.
Теперь здесь попытались наладить производство статуй для парков.
И опять незадача. Наделают за день мастера гипсовых пионеров и физкультурниц, а утром приходят в мастерскую – одни черепки на полу крепко запертой часовни…
***
«На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася, бедный челн
По ней стремился одиноко,
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца.
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел,
И думал Он.
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу».
Каждому из нас знакомы эти пушкинские строки…
Читая их, нам представляется, что Петр I стоит на земле, на которую не ступала никогда нога русского человека,
Это не совсем так…
Вернее, совсем не так…
Всего в нескольких километрах от нынешнего Санкт-Петербурга, в устье Ижоры, произошла в 1240 году знаменитая Невская битва. Святой князь Александр Невский остановил тогда организованный римским папой крестовый поход на Русь.
Еще раньше, во время князя Владимира, из этих краев, из древнего уже и тогда Валаамского монастыря уходил крестить язычников Ростовской земли преподобный Авраамий.
Опять же и самая древняя столица Руси, Старая Ладога, находится всего в нескольких часах езды от Санкт-Петербурга…
Нет, не пустыня, а веками населенная русскими людьми земля простиралась вокруг, когда Петр I встал на берегу Невы, выбирая место для новой столицы Российской империи.
И все же, Пушкин, гениально-точно изобразил и внутреннее состояние Петра I, и сам выбор, сделанный первым русским императором. Место, где вскоре поднялся Санкт-Петербург, действительно, было пустым. Из-за постоянных наводнений, здесь не сроилось ничего кроме убогих изб чухонских рыбаков. Но такое пустое место и искал Петр I.
Санкт-Петербург закладывался как город-символ.
Символ разрыва новой России с древней Русью.
***
Это поразительно, но в этом – вся суть петровских реформ. Они накладывались на Россию, нисколько не сообразуясь с ее православными традициями и историей, и вместе с тем были благословлены униженной и оскорбленной Петром Русской Церковью.
Возможно, подсознательно, но Петр I выбрал для нашего города именно то место древней земли, которое было пустым, которое и не могло быть никем населено в силу незащищенности от природных катаклизмов.
Сюда уводил Петр I созидаемую им империю, здесь, на заливаемом наводнениями пространстве земли, пытался укрыть он свой освобожденный от православия патриотизм от нелюбимой им Святой Руси.
«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… – пишет о Петербурге времен Анны Иоанновны побывавший тогда в нашем городе датчанин Педер фон Хавен. – Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: «Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!». Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном».
Надо сказать, что Педер фон Хавен весьма благожелательно оценивал Петра и его свершения, и, употребляя слово «Вавилон», он менее всего хотел бы уподобить судьбу города на Неве библейскому примеру тщеты человеческой гордыни. Это уподобление получилось само собою. Оно не придуманное, оно осуществившееся в действительности три столетия назад.
Три столетия отделяют нас от того дня, когда «на берегу пустынных волн» встал Петр I, обдумывая, как «на зло надменному соседу» воздвигнуть город. Каторжным трудом всей России город был воздвигнут. Воздвигнут на «зло соседу», на зло всей истории православной Руси…
И прошли столетия.
Ясно видим мы, как трудами бесчисленных мастеровых, гением Пушкина и Достоевского, Блока и Ахматовой, молитвами просиявших здесь святых мучительно-трудно и вместе с тем ликующе-победно срасталась новая послепетровская история с прежней русской историей.
И первая в сонме святых, просиявших в Санкт-Петербурге, – блаженная Ксения. Услышав слова Спасителя, обращенные к юноше, которому жалко было оставить свое имение, вышла Ксения Григорьевна из оставленного ею собственного дома, и нищенкой, с распухшими от стужи и сырости ногами, пошла по петербургским улицам, своею молитвою очищая их от застоявшегося здесь зла.
Когда полковничий мундир износился и превратился в жалкие лохмотья, Ксения Григорьевна стала ходить в красной кофточке и зеленой юбке или зеленой кофточке и красной юбке…
Такой ее запомнили петербуржцы, встречавшиеся с блаженной Ксенией в дни ее земной жизни, такой видели ее столетия спустя, такой смотрит она с икон и на нас…
Как плакала она, когда убивали в Шлиссельбургской крепости несчастного русского императора Иоанна VI Антоновича, всю свою жизнь с младенчества безвинно просидевшего в тюрьме…
– Что ты плачешь, Андрей Федорович? – жалея Ксению, спрашивали тогда прохожие. – Не обидел ли тебя кто?
– Кровь, кровь, кровь… – отвечала Ксения. – Там реки налились кровью, там каналы кровавые, там кровь, кровь…
И еще три недели плакала Ксения, прежде чем стало известно в Петербурге, что в Шлиссельбурге, при попытке Мировича освободить его, убит несчастный император Иоанн VI Антонович.
***
Священники церкви Смоленской Иконы Божией Матери и сейчас ведут записи чудес, совершаемых у часовни на могиле блаженной Ксении Петербургской.
Многое можно рассказать о этих чудесах, но зачем говорить, если каждый может стать свидетелем чуда, посетив 6 февраля Смоленское кладбище… В этот день отмечается память нашей чудесной провозвестницы России, которая еще будет, Блаженной Ксении …
Почему-то всегда в этот день стоит мороз…
Но всегда в этот день на Смоленском кладбище – народ.
Люди здесь везде.
У входа – внутрь не протолкнуться! – церкви Чудотворной иконы Смоленской Божией Матери. Люди толпятся у вагончика, где оборудована книжная лавка, у свечных киосков, стоящих повсюду.
У самой часовни Блаженной Ксении особенно многолюдно…
Одни стоят, прижавшись лбами к стене часовни, безмолвно творят молитву Блаженной, другие ожидает, когда освободится хоть щелочка у стены.
Повсюду горят свечи. В специально приготовленных жаровнях с песком, свечи стоят так густо, что, то и дело, жаровни охватывает единым пламенем.
Свечи стоят и в снегу. Сотни, тысячи свечей…
То здесь, то там – звучит пение акафистов.
Голоса чистые…
Белый пар вырывается из уст, истаивает в голубом морозном воздухе…
Столько людей в одном месте встретишь разве только в толчее шумного вокзала, но здесь лица другие. Светлые, не пропитанные синеватым свечением телеэкранов, теплые и живые лица…
И то ли от этих лиц, то ли от чистого, не затоптанного и в таком многолюдьи снега, то ли от голубого. Богородичного цвета стен, но впечатление такое же, как от картин Кустодиева.
Радостная и светлая движется перед глазами Русь…
И ловишь себя на этом сравнении, и какой-то нелепой кажется сама мысль о вымирании России, о неуклонно, как свидетельствует статистика, из года в год все последние десять лет снижающейся численности населения…
И тут же понимаешь, что это и не мысль даже, а так… злая, серая тень, что пытается набежать на морозное синее небо, на светящиеся радостью лица, на этот чистый, не затоптанный и десятками тысяч ног снег, словно бесчисленный людской поток проходил здесь, не касаясь земли…
Я снова вспомнил про этот снег, когда мы покидали Смоленское кладбище. Те же люди шли по улице, но все серее, все грязнее, как всегда в нашем городе, становилось вокруг, чем сильнее мы удалялись от часовни на Смоленском кладбище, от праздника Блаженной Ксении Петербургской…
«О святая блаженная мати Ксение, в житии твоем крест тяжкий понесшая. Приими от нас грешных, моление сие к тебе приносимое. Огради нас молитвами твоими от наветов духов тьма и всех мыслящих нам злая. Умоли Всещедрого Бога подати нам силу и крепость, да кийждо от нас возмет крест свой и вослед Христа грядет, поя Ему с тобою: Аллилуиа»…