Записки лесоустроителя

От автора

Россия владеет огромными лесными богатствами, составляющими четверть всех лесов мира. При их, казалось бы, необозримых просторах, кто хоть раз был в лесу, то сразу обнаруживал, что эти зелёные массивы разделены просеками на кварталы, на пересечении которых стоят столбы с номерами, строго ориентированных по сторонам света. Каждый из находящихся в лесу замечал, что он представляет собой совершенное разнообразие участков, различающихся по древесным породам, их возрасту, высоте, густоте. Такие участки называются лесными выделами. Задача таксатора (оценщика) состоит в разделении этих выделов по древесным породам, возрасту, высоте, диаметру, полноте (густоте), классу бонитета (производительность), товарности, подробному описанию почв, на которых произрастает лес, напочвенного покрова, подлеска, подроста и другим показателям. На основании полевых описаний составляются многочисленные тематические карты и аналитические таблицы, характеризующие лесной фонд. Итоговым результатом лесоустроительных работ до недавнего времени являлся проект организации лесного хозяйства и лесопользования с обоснованием всех необходимых лесохозяйственных мероприятий от посадки леса до его вырубки.

Организация лесных территорий путём прорубки просек, сбор многочисленной информации о лесах, обработка этой информации и разработка проекта ведения лесного хозяйства и лесопользования – это основные задачи лесоустройства.

Обычно, при работе в отдалённых и таёжных лесах, лесоустроителям приходилось жить в палатках. Их труд всегда сопряжён с тяжёлыми климатическими и бытовыми условиями, другими жизненными ограничениями. Вот этому, мало знакомому для большинства наших людей, но так необходимому труду и рассказывается в «Записках». Автор этих очерков – профессиональный лесоустроитель, прошедший все ступени профессии от техника до начальника Всесоюзного объединения «Леспроект», в настоящее время Заслуженный лесовод РФ Нефедьева В.В. является сотрудником Центра по проблемам экологии и продуктивности лесов РАН .

 

Дорога к первому зимовью.

Весь день пятого мая перевозили от склада экспедиции к железнодорожному тупику и грузили в два товарных вагона имущество, на платформу по сооружённым мосткам загнали и закрепили две автомашины. Командовал погрузкой Борис Александрович Костолындин. «Старички» – Виктор Сазыкин, Виктор Эммерих, Володя Николаев не давали ни минуты простоять нам молодым, пришедшим после демобилизации в Первую лесоустроительную экспедицию. Слишком дорого стоит каждый час простоя вагонов. Все, конечно, здорово устали, тем более что сейчас сотрудники экспедиции в основном в отпусках и погрузкой занималось не много людей. После завершения устроили «отвальный» ужин. Сопровождать вагоны ещё в конце апреля назначили нас троих техников и двух водителей.

Ехать от Щербинки до Петровск-Забайкальского суток десять, поэтому один вагон загружен на половину, и во второй половине оборудовано место для нашего проживания – стол и спальные места. Для приготовления пищи взяли с собой две паяльные лампы и запас бензина.

Рано утром 6 мая, пройдя две сортировочные станции, выехали из Москвы. В 12 часов прибыли во Владимир. Пока поезд стоял, ожидая отправки, мы искупались в Клязьме. Конечно, вода ещё холодная, но солнце греет как летом, трава зеленная, деревья распустились. Благодаря такой погоде перебрались из душного вагона на платформу, где в кузове автомашины под тенью срубленной молодой берёзки, резались в «козла». Дорога предстоит длинная!

7 мая. Кировская область. Целые города из дерева. Очень холодно. Зелёные листочки на нашей берёзке почернели, и на платформу нас уже не тянет. Сидели в вагоне, натянув на себя тёплые вещи, которые достали из рюкзаков. Большую часть времени вообще проводили в спальниках, лёжа, продолжая горячие «козлиные» битвы.

8 мая. Урал. В лесу много снега. В десять часов проехали знаменитую границу «Европа-Азия». Очень много рыбаков на берегу реки, наверное начался нерест. Обедали сухим пайком, так как одна паяльная лампа так и не разожглась, а вторая вышла из строя. Без горячего будет тяжеловато. Пока стояли в Свердловске на сортировочной станции искупались в Лисьем пруду. Так нам железнодорожники назвали озеро рядом с дорогой. Вода холодная, но уже порядочно испачкались. Зимой в общежитии все молодые ребята каждое утро у колонки обливались холодной водой по пояс. Большинство недавно демобилизовались, а другие уже в экспедиции не первый год, так что закалка у всех хорошая. Бегали к колонке по несколько человек. Один нажимает на ручку, другие моются. Только Юра Алимов – высокий, несколько замкнутый ходил на колонку один. Он, благодаря своему росту, одной ногой нажимал на ручку колонки и наклонялся под холодную струю всем телом. Это гимнастическое упражнение не мог повторить ни кто. Но лучше него никто и на баяне не играл.

9 мая. Очень холодно. Мороз градусов под десять. Сегодня день Победы. С утра выпили по потребности, вроде потеплело. Вечером проезжали Омск. Видели красивый салют. На многие километры на фоне тёмного неба видна цифра XXV, которая изображена прожекторами.

10 мая. Новосибирск. Стояли полтора часа. Город очень чистый. Вдвоём с Мишей Александровым пошли на вокзал за горячей пищей. Конечно, учитывая, что нам даже умыться было сложно, наш вид был не особенно презентабельный. Милиционер остановил, проверил документы. В привокзальной столовой взяли в ведро пятнадцать порций горячего борща и свежего хлеба. Праздник!

Проехали Обь. Вечером стало ещё холоднее. Идёт сильный снег. Теперь я представляю, что такое «теплушки» не только теоретически. Жаль, что нет никакой «буржуйки».

11 мая. Везде снег. Третий час стоим в Чернореченске. Ходили в столовую и по вокзальным магазинам. Скоре бы приехать в Красноярск, а там на юго-восток. Даже не верится, что в первый день изнывали от жары.

12 мая. Проехали Красноярск. Идёт снег. Станция Зима. Уже теплее. Втроём ходили в столовую. Зашли в зал ожидания – на нас пассажиры оглядываются. Один какой-то помятый, заметно припухший принял за своих, направил за угол вокзала, где продают «на разлив».

13 мая. Ночью приехали в Иркутск, простояли семнадцать часов. Я сегодня ночью дежурю. Холодно. На соседних путях стояло много товарных вагонов, ждали отправки. А в одном вагоне ехали трое грузин, которые везли в Читу вино и коньяк. Их загнали в тупик и уже почти неделю не отправляют. К этому вагону активным посещением как местных, так и таких же, как мы сопровождающих, была уже протоптана «народная тропа». Конечно, мы не остались в стороне. Напитки были по качеству очень хорошие и не дороги. Вино– два рубля за литр, коньяк – три рубля за пол-литра. За пять рублей наливали из особой бочки. Этим напитком мы наполнили наши походные фляжки – для встречи с коллегами в Ямаровке – нашем конечном пункте сбора.

Ночью проезжали Байкал. Опять стояли один час. Пока ждали, когда прицепят второй тепловоз для одоления перевала с многочисленными туннелями, сходили к Священному Морю умылись и бросили по монетке. Проехали два больших тоннеля.

14 мая. Улан-Уде. Здесь значительно теплее. Пока стояли на станции смогли, наконец, впервые за несколько последних дней помыться по пояс. Здесь нам с Берёзкиным пришлось задержаться. На предыдущей станции в соседнем поезде обокрали перевозимые на экспорт грузовые автомашины. Милиция долго разбиралась, кто мы и куда едем. Наш состав ушёл и нам пришлось догонять своих на другом «товарняке». Доехали до Петровск-Забайкальского – конечной станции нашего пути. Нашли свои вагоны, которые встретил Гаврилыч – заведующий всем экспедиционным складом. Он прилетел сюда раньше и заказал автомашины для дальнейшей перевозки имущества. Сразу направились в привокзальную столовую. Уже двадцать один час, а мы за весь день ничего ни ели. Потом наняли несколько рабочих, которых на вокзале было достаточно, и до пяти часов утра разгружали вагоны. Ну и барахла же у нас!

15 мая. Вокруг городка сопки. В пятидесяти метрах от вокзала речка. Мы, ожидая машины, загораем на своём имуществе, теперь будем добираться в Ямаровку. Стоит жара. Ветер очень сухой. Наблюдали два лесных пожара. Вечером сходили в баню. Парилочка! Веничек! Горячая вода!

16 мая. Сегодня ночью не дежурю, поэтому ночевал в гостинице, расположенной в историческом доме, о чём поведала мемориальная доска. Этот дом построила в 1832 году жена декабриста Трубецкого.

В конце 1826 года уже на следующий день после отправки мужа на каторгу Екатерина Ивановна Трубецкая собралась за ним и, получив разрешение властей, отправилась в путь. Вначале на Нерчинские рудники. Затем в Читу. В 1830 году в Петровском заводе (Петровск – Забайкальский) была возведена специальная тюрьма для декабристов, куда из Читы переведёны Трубецкой, Бестужев, Муравьев, Розен и другие декабристы. Двадцать восемь лет провела Екатерина Ивановна в Сибири, всего два года не дожив до амнистии и возвращения домой. Судьба Екатерины Трубецкой, её самоотверженная любовь, доброта и стойкость вдохновили Н.А. Некрасова на создание поэмы «Княгиня Трубецкая».

За сто сорок лет дом прекрасно сохранился. У заведующей я узнал, что дом не перестраивался, только обновлены крыша и крыльцо. Умели строить!

17-20 мая. Перевозили имущество на нанятых автомашинах на Стеклозавод, что рядом с Ямаровкой – здесь наш штаб. В последующем, напряжённые будни – закупка продуктов, наем рабочих, коллективная тренировка. Наконец «отвальная» и ожидание заброски на участок.

29 мая. Отъезд на участок нашей таксаторской группы опять отложен. Плохая погода – дожди. А перед этим стояла жара. Дождались!

6-е июня. На автомашинах доехали до устья реки Обшивковой, которая впадает в Чикой. Дальше дороги нет. Отсюда группы забрасывается на свои участки на лодках или на лошадях.

Наша таксаторская группа отправляется на свой участок, который находится в верховьях речки Аленгой – притока Жергея, впадающего в реку Чикой. До участка около шестидесяти километров. Группу возглавляет таксатор Петровичев, я – помощник таксатора, с нами трое рабочих. Заброска будет производиться на лошадях. Раскладываем имущество, увязываем в отдельные вьюки. Это мой первый полевой сезон, если не считать работы во Владимирской области в ноябре – декабре прошлого года сразу после демобилизации. Петровичев тоже первый раз в экспедиции. До этого он работал в лесхозе, а потом преподавателем в техникуме Тульской области.

7-е июня. Пока завтракали, грузили на лошадей имущество, наступил полдень. Медленно, растягиваясь по тропе, уходящей в сопки, двинулись в путь. Ночь провели у места впадения Жергея в Чикой. Только поужинали и растянули большую палатку, как началась буря. Хорошо, что мы надёжно закрепили палатку. Вся тайга ревела. Среди раскатов грома слышно было, как под напорами ветра падают деревья. Всё промокло насквозь. Утром не стали даже сушиться, быстро собрались и длинным караваном двинулись дальше. По дороге на одном из ручьёв лошадь провалилась в какую-то заболоченную промоину. Долго вытаскивали. Потом рассыпали на брезент сахар и муку, которые были навьючены на лошадь. Выбрали то, что ещё можно было использовать в пищу, переложили в чистые бумажные мешки и дальше. Сахара у нас осталось очень мало. Ещё не начали работать, а вот уже и не предвиденные расходы.

Долина реки Аленгой в нижнем и среднем течении представляет собой довольно большие луга. Сюда, как нам пояснили лесники, на лето из-под Красного Чикоя пригоняют бычков на откорм. Идти здесь легко. Но последние шесть километров идём по едва видимой тропе. Лиственничный лес сменяется участками густых зарослей кустарниковой берёзы (ерника), среди которой группами растут чахлые ёли, обросшие почти до вершины лишайником и длинным мхом. «Ерник – кустовой берёзовый лес (Betula nana) по тундрам и безлесью». Даль В.И. «Толковый словарь живого великорусского языка». Нередко тропу перегораживают поваленные сухие деревья или кусты с переплетёнными ветками до такой степени, что для лошадей приходится разрубать проход. Уже вечереет, все устали, целый день идём на подъём.

Как – то сразу вышли на поляну, в дальнем углу которой у подножия сопки стояло невысокое, чёрное зимовье с одним маленьким окошком, покрытое лиственничным корьём. Дверь, открывавшаяся во внутрь, что бы при снежных заносах можно было выйти наружу, привязана верёвкой за сделанную из обрубка толстой ветки деревянную ручку и к забитому в косяк большому гвоздю, загнутому в виде скобы. На поляне старые пни деревьев, которые видимо и послужили строительным материалом. Более свежие, указывали, что заготовка дров происходит здесь же рядом с жильём. Поляна и образовалась в результате вырубки этих деревьев. По её краю стояло несколько уже высохших деревьев, кора которых была стёсана вокруг всего ствола – заготовки на дрова. У толстой сосны на части ствола кора оставлена. Высохшая древесина вся пропитавшаяся обильно выступающей из раны смолой, срублена топором, как видно на растопку.

Внутри зимовья, стены которого обильно закопчены, очень сумрачно. Сильный запах сырости показывал, что оно давно не посещалось – не сезон. Несколько длинных почти белых из-за недостатка света с чуть зеленоватым оттенком травинок проросло в земляном полу. На маленьком окне много пыли и паутины. Вдоль двух стен были сделаны небольшие топчаны из жердей. Под одним из них запасённые сухие дрова. У окна стол со следами активного посещения мышей, на котором стояло несколько пустых стеклянных банок из-под консервированной каши и огарок свечи в одной из них. На тонкой стальной проволоке, привязанной к сучку, воткнутому в щель между корьём на потолке, небольшой мешочек с чёрными сухарями. Над столом сделана полочка, где лежали обтрёпанная общая тетрадь и огрызок простого карандаша, несколько коробков спичек, в двух закрытых металлическими крышками, придавленных небольшими камнями, стеклянных банках соль и перловая крупа, рядом пузырёк йода и, завёрнутые в газету, два достаточно запылённых бинта. В правом углу стояла ржавая «буржуйка» вся заложенная камнями, которые, нагреваясь, долго отдают тепло этому тесному убежищу в зимние ночи.

Открыл тетрадь. Разные почерки. Записи охотников, геологов, рыбаков с указанием количества улова и применяемых насадках, просто туристов. Первым надписям уже больше десяти лет. Одна давняя запись с извинениями, что все продукты съедены, а он не может ничего оставить и подпись – «Беглый». Последнюю запись в январе месяце сделали охотники, промышлявшие белку в верховьях Аленгоя, а здесь ночевали, возвращаясь по окончанию сезона домой. Сколько же за эти годы видело своим единственным глазом – окном это зимовье!

Лесники быстро разгружают весь груз и верхом отправляются назад. Им нужно доехать до лугов, где есть трава для лошадей. Дня через три-четыре они привезут остальное имущество. Мы разбираем наши пожитки, укладываем и закрываем брезентом, оставляя только спальные мешки. Сегодня палатки ставить уже некогда. Рабочие разводят костёр и начинают готовить ужин. Присаживаюсь на пень, положив на него телогрейку. Наконец-то можно оглядеться.

Сразу вокруг поляны, раскидистые сосны и тёмные с седыми бородами из длинного мха насупившиеся кедры. Склон высокой сопки, уходящей вверх за этим зелёным занавесом, покрыт светлыми лиственницами с примесью берёз, слегка освещёнными отражением последних лучей заходящего солнца. Вправо и влево от поляны среди сопок большие распадки, в которых уже сгущаются сумерки. Вниз по речке просматривается просторная долина реки Аленгой. Достаю свой дневник и делаю очередную запись.

«8 июня. Верховья реки Аленгой. Зимовье. Вот и начался мой первый полевой сезон».

 

На Ясытае

Мы с Виктором Заварзиным идём к перевалу в долину реки Ясытай, где работают наши четверо рабочих. Несём для них продукты. Они должны дней за семь – восемь закончить прорубку просек, он – протаксировать тот участок и потом для окончательного расчёта все возвращаться в штаб, который располагается в посёлке Стеклозавод. Так что мы теперь встретимся дней через десять.

Очень крутой подъём, густые заросли рододендрона и ольховника. С рюкзаками, нагруженными тушёнкой и крупами, идти тяжело, Медленно добрели до небольшого распадка между двух каменистых вершин, ещё не много – и там уже спуск на другую сторону хребта в долину, где в зимовье ждут рабочие. Останавливаемся.

Уже сумерки. Вокруг как побоище. Огромные, очень старые кедры в два – три обхвата, в круглых шапках которых просматриваются созревшие шишки. Мёртвые колоны деревьев с облезлой корой, перед которыми лежат вершины и части стволов, сломанных пронёсшейся когда-то над этим распадком сильнейшей бурей. Часть деревьев вырвана с корнями, которые приходиться с трудом обходить. В корнях вымытые дождями крупные камни. Но среди этих старцев и мертвецов уже появились группки молодых кедриков, проросших из забытых кладовых, устроенных сойками. Удивительный симбиоз – кедра с сойкой и бурундуком, которые являются главными естественными распространителями этого ценного дерева, являющего важнейшим источником их питания – ореха.

Снимаем рюкзаки, усаживаемся на сухой ствол. Необходимо передохнуть. Из карманов достаём орехи – вкусно и питательно. Этот год урожайный. Подойдёшь к дереву, ударишь обухом топора, сразу осыпаются спелые шишки, только голову прикрываешь руками. Как только шишки упали, тут же раздаются разбойничьи посвисты бурундуков. Не обращая внимания на людей, задрав хвосты, бегут к дереву, Они сейчас заняты заготовкой ореха на зиму. Нередко встречаются их бывшие жилища разграбленные медведями, которые выкапывают припасы и не гнушаются закусить самими хозяевами. Местные жители говорят, что когда медведь разграбит кладовую бурундука, тот вешается. Наверное, это поверье произошло из-за того, что совы нередко, поймав мышь или бурундука, вешают на сухой ветке добычу в качестве запасов на будущее.

После окончания работы на реке Аленгой меня в конце августа направили к Виктору. Мы поставили палатку рядом с зимовьем местного охотника Михаила Ивановича Фёдорова. Они с зятем и сыном заготавливают, как они говорят– «бьют», кедровый орех. Живут в просторном зимовье, построенном ими года три назад. Ужин готовим по очереди, кто первый вернётся после работы. После ужина десерт – каленые орехи. В котелок насыпаешь свежий орех, закрываешь крышкой и несколько минут прожариваешь на огне, но чтобы не пригорели и не подсохли. Орех становится мягче и намного вкуснее. Местные жители его грызут виртуозно. Нам тоже пришлось летом научиться. В магазинах орех не дорогой, да и у каждого жителя дома его достаточно припасено. Первое время пришлось много скорлупы проглотить, вместе с зерном, а потом научились. Нужно первый прикус сделать на плоской поверхности ореха, потом уже прикусываешь выпуклую часть. Скорлупа легко раскалывается на две половинки, зерно выпадает прямо на язык. Многие жители продают и очищенный, слегка поджаренный орех. Но когда узнал, что они его раскалывают во рту, желание покупать такой орех пропало.

По нашей просьбе Михаил Иванович – коренной сибиряк вечерами у костра «под орех» рассказывает о жизни в этих местах, о том, как они охотятся и рыбачат. В его говоре много слов, к которым нужно привыкнуть, например, вместо слов «убитый» или «добытый», он говорит «пропавший» и в первый вечер я не мог понять, почему у него вся дичь «пропадает».

Каждый охотник имеет закреплённые угодья, которые он обустраивает. Строит зимовье. Обычно по периметру участка разрубают путик – тропинку для установки капканов. На расстоянии ходьбы одного светового дня для ночлега ставится юрта – низкий, обычно в четыре-пять венцов сруб, покрытый лиственничным корьём. В середине юрты очаг, сложенный из камней, над которым крыша не закрывается – дымоход. На своей территории охотники никогда не стреляют самок, закладывают солонцы и зимой рубят осину и иву для подкормки диких животных. Здесь они ведут заготовки различных ягод и ореха. В выданную егерем тетрадь охотник заносит данные о количестве добытой дичи и ведёт учёт наличия различных зверей.

– Стреляем для сдачи сто-двести рябчиков, когда морозы начнутся. Голову нужно завернуть под крыло, иначе низшим сортом пойдёт. Зайца мы не стреляем, а ловим в петли. План по этим шкуркам тоже дают, но мы её не сдаём – возни много, а платят очень мало. Лося без собаки скрадываешь. Собаку он далеко может увести. Подходить к нему надо не раскачиваясь Он видит плохо. Услышит шорох, стоит, шевелит ушами, но не уходит. В самом верховье ключа отстой – скалы недоступные для волка. Там зверь и летом от гнуса спасается – продувает. Когда увидишь след кабарги, сразу зовёшь Верного. С этими словами, он тихо произнёс: «Верный, ищи!».

Эти слова я, сидевший рядом, еле расслышал. Но реакция спящей по другую сторону костра крупной чёрно-белой сибирской лайки была мгновенной. Она вскочила, и начала активно искать след.

– Белку в этом году будет выгодно добывать – повысили стоимость до трёх рублей. В прошлые годы платили по пятьдесят копеек. Соболя тоже много. Ставим капканы. В капкан кладёшь приманку и насыпаешь свежих перьев рябчика. Он любит копаться в перьях, редко, но попадается. Чаще ищешь по следу с собакой. Иногда по три дня его гоняешь, ночуешь на снегу у места, где он спрятался. Если в норе, раскладываешь костёр и выгоняешь дымом. Если в дупле, то выгоняешь стуком, а иногда и рубишь дерево. На сезон дают до тридцати лицензий, но это штатному охотнику, у кого и участок хорошо содержится. Приезжим, которые охотятся на чужих участках, дают по две – три. В другом распадке есть второе зимовье. Туда на сезон приезжает из Иркутска майор – пенсионер. Он не штатный охотник. За зиму добудет двух штук, так очень рад. В прошлом году чуть не замёрз. На лыжах ходит плохо. Упал и подвернул ногу. Не мог развести огонь. Я с собакой его случайно нашёл под валежиной, еле отогрел. В этом году опять приедет. Летом по плану заготавливаем сено, потом ягоду. Здесь много брусники, черники и смородины.

Мы, как и все, кто приезжает в Сибирь впервые, особенно интересуемся много ли он добыл медведей. Для местных жителей это не представляет какой-либо экзотики. Каждый охотник, а тем более штатный, имеет на своём счету такой трофей. Специально на медведя охотятся очень редко. Обычно это случайные встречи, или по заданию, когда требуется кому-то шкура, как сувенир. В неурожайные годы появляются медведи-шатуны, представляющие серьёзную опасность. Бывают случаю нападения медведей на домашний скот. Таких зверей специально выслеживают и отстреливают.

– Первого я добыл, когда мне было пятнадцать лет. Мы с отцом били шишку, и, когда шли по лесу, собака погнала зверя. Он встал и начал от собаки отбиваться. Мне отец говорит: «Стреляй, только в собаку не попади».

– Я стрелил. (ударение в этом слове местные охотники всегда ставят на «е»). Он заревел, побежал за пригорок и там пропал. Отец меня похвалил. Зверь большой был, жирный. Теперь уже не помню – может тридцать, может тридцать пять стрелил. Вот вы шли сюда по тропе. Видел на повороте в этот распадок кострище?

Конечно, я помню это красивое место, где ключ впадает в Ясытай. Там и навес из корья сделан, и даже дрова заготовлены и тоже под корьём, всегда сухие. Мы останавливались и пили чай.

– Я несколько лет назад сюда в августе шёл, что бы поправить зимовье, заготовить дрова на зиму и путики расчистить. Дошёл до этого места. Расчистил полянку, срубил выросшие деревца и кусты. Карабин повесил на дерево. Снял ичиги. Варю чай…

Многие охотники здесь ходят в высоких, мягких кожаных ичигах. Вместо портянок используют сено. Сухо и легко. Я пробовал носить, но быстро заболели подошвы ног – чувствуешь каждый камешек и веточку.

– Только в котелке закипело, как снизу от реки к моему шалашу выскочили два медвежонка. Меня увидели, завизжали и на дерево. Я сразу понял, что она рядом, вскочил – и за толстое дерево, а она уже тут. Встала на дыбы – и ко мне. Обхватила дерево и пытается меня достать лапами с двух сторон. Я нож выхватил и её по лапе. Она за мной. Крутится вокруг дерева, а я бегаю и всё по лапам режу. Она ревёт, кровью всё забрызгала. Потом отошла, стоит, лапы облизывает, на меня смотрит. Я подскочил к карабину и несколько раз стрелил. Поднялась и ко мне на задних лапах. Упала, я ещё стрелил. Медвежата с дерева спрыгнули и убежали. Когда спасался от неё, боли не чувствовал, а я бегал по пенькам от срубленных кустов. Все ноги разодрал, в подошвах дырки, кровь течёт. Стоять не могу. Понемногу грязь вымыл, рубашку разорвал, раны крепко затянул. Ноги очень опухли и болели. Ичиги на колени привязал, так на коленях и пошёл. Всё оставил, только карабин и нож взял. На третий день дошёл до парома через Чикой, там люди помогли. Две недели лежал. Даже орех не бил, только на белку пошёл (белку добывают с ноября).

Уже пора. Слегка отдохнули, складываем все продукты в один рюкзак, помогаю Виктору поднять на плечи тяжёлую ношу. Сейчас провожу его ещё метров двести до конца распадка и разойдёмся в разные стороны. Ему – прямо, мне возвращаться в свой временный лагерь. Вдруг сильный шорох и какое-то угрожающее рычание. Сбрасываем с плеч ружья и замираем на месте. Видим стоящего метрах в двадцати на задних лапах медведя, который не убегает, как обычно, а стоит, глядя в нашу сторону, и рычит. Затем зверь, отбежав на десяток метров, с угрожающим рыком стал кружиться вокруг нас.

Что ему нужно от нас? Мы его не трогаем, ну и иди себе, что в тайге места, что ли мало? Что делать? Вид постоянно появляющегося между деревьями и кустарниками зверя, обнаруживавшего себя угрожающими звуками в быстро сгущавшихся сумерках, не предвещал ничего хорошего. Не делаем ни каких резких движений, только вращаем головами. Помогаю Виктору снять рюкзак, медленно становимся за деревья. Нет, не уходит! Уже плохо видно, но когда стемнеет, будет поздно. Придётся стрелять, взводим курки наших «тулок». Шёпотом договариваемся – стреляем по счёту «три». Только этого нам не хватало! Теперь столько времени потеряем, скоро уже и снег пойдёт, а у нас ещё работы не початый край!

Вот зверь остановился на открытом месте и, продолжая рычать, приподнимается на задние лапы, вглядываясь в нашу сторону. «Раз» – выстрел! Медведь, отброшенный назад, забился в конвульсиях, вырывая большие куски земли и мха. Через некоторое время затих, лёжа на спине. Виктор хоть и поспешил, но, значит, стрелял удачно. Медленно подходим. А что теперь делать?

Решаем оставить здесь продукты и идти в наше зимовье. Завтра я возвращаюсь разделывать зверя, а Виктор идёт к геологам, постоянная база которых расположена выше по нашей речушке километрах в десяти. У них есть вездеход. Обменяем часть мяса на продукты, в которых у нас уже дефицит. А у них чего только нет – свежий хлеб, различные паштеты, компоты и даже чеснок в тюбиках. Заполночь пришли к своей палатке. Разводим костёр, кипятим чай. Из зимовья выходит Михаил Иванович. Рассказываем о происшествии.

– Наверное, вы его отогнали от добычи или здесь был медвежонок, говорите, что медведица?

– Да, медведица.

– Утром подходите осторожно. Рядом может быть другой медведь, который на кровь придёт. Хотя в этом году шишки много и они сытые. Бывает, добудешь зверя и рубаху оставишь для запаха, и гильзы, а утром придёшь, а он уже всё разодрал, часть прикопал и лежит рядом – охраняет. Без собаки подходить опасно.

– Нам только этого и не хватало!

Утром отправляемся в разные стороны – один к геологам, другой на перевал. Часам к двум пришли Виктор, водитель вездехода и ещё один рабочий. У меня уже почти всё готово. В два захода выносим мясо к вездеходу. При свете фар двигаемся домой. Дважды на камнях спадает гусеница, но удивительно быстро водитель устраняет неисправность. У зимовья, разделив мясо, прощаемся. У нас праздничный ужин. Свежатинка, хорошие продукты – сосисочки, копчёная колбаска, чесночок, хлеб. Охотники предупредили, что варить медвежатину нужно не менее трёх часов, иначе расстройство желудка, при чём сильнейшее, обеспечено. Завтра Виктор идёт к рабочим, я в другой угол нашего таксаторского участка.

На второй день возвращаюсь к зимовью. Устал, конечно. Очень крутые склоны. И ночью не особенно отдохнёшь. Таскать тёплую одежду не хочется, а уже заморозки, спать холодно, хоть и делаешь навес из толстой плёнки под углом к огню. Ложишься – жарко, потом прогорает, становится холодно, приходиться вставать и поправлять нодью.

Проходил недалеко от базы геологов – четыре рубленые избы, баня, навес под различную технику, дизельный генератор для освещения. Уже вечерело, решил не тратить времени и обошёл выше по склону.

У нашего зимовья уже горит костёр. Мужики готовят ужин. Они скоро возвращаются домой. Весь чердак и почти половина зимовья заставлены мешками с орехом. Как только подморозит, они приедут на вездеходе и вывезут их, заодно забросят продукты для зимнего промысла белки и соболя. Верный услышал меня и начал лаять, но потом, узнав, подбежал и, кружась вокруг, сопровождал до зимовья.

– Виктор, к тебе здесь вчера приходили геологи. Они были очень рассержены. В тот день вечером они привезли мясо, быстро его отварили: «Горячо – сыро не бывает». И под водочку свежатинка хорошо пошла. А ночью всех прохватило.

– А я с собой отварное брал – очень хорошее. Сытное. Даже рябчиков на ужин не стрелял.

– Наверное, спешили, поэтому и не ждали, когда оно поспеет. Вот и …… весь лес. Целый день как Щукари ползали вокруг своей базы. Мы им ещё раз рассказали, что мясо очень хорошее, но его надо долго варить. Ты вон, себе варил весь вечер и на ночь оставил в ведре над костром. А они сразу закусывать начали, да ещё водичкой родниковой запивали. Удивительно, что на второй день некоторые уже смогли сюда дойти. Видимо, это те, кто не запивал водой. У нас раньше были случаи, когда после мяса с водой в кровь исходил человек, даже водка не спасала. Сами виноваты. Мы им рассказывали, когда они на вездеходе мимо ехали, как надо готовить дикое мясо.

Правильно я сделал, что не зашёл к ним на базу, ругани бы не избежать. Теперь у них будет занятие – уборка территории.

Ну, картина, наверное, была! А у них там ещё и женщины!

 

Юс – Кюёль

Добрались до Тынды. Три дня торчим в этом небольшом деревянном в основном одноэтажном посёлке-городе, ожидая открытия местного с грунтовой взлётной полосой аэропорта. Удивляло присутствие многочисленных представителей различных проектных организаций из Москвы и Ленинграда. Аэродром, в связи с весенней распутицей не работает и будет готов не раннее конца мая.

А нам нужен посёлок Леонтьевский. Туда самолёты (АН– 2) из Невера могут залететь раньше на две-три недели. Поэтому возвращаемся на машинах в Невер. Неделя ожиданий и вот мы летим в Леонтьевский. После двух часов перелёта голова гудит от шума винта, да ещё эти воздушные потоки и ямы добивают. Небольшое поле в нескольких километрах от посёлка Усть-Нюкжа, два деревянных домика. Весело встречают наши коллеги Анатолий Андронов и Александров Миша с загоревшими до черноты на северном весеннем солнце лицами и белыми щеками и ушами, которые были закрыты ушанками. Они сюда заехали ещё в марте и занимались доставкой по зимнику ГСМ для работы экспедиции.

Серо-коричневые сопки. Лиственница ещё не распустилась, но уже появился чуть заметный зеленый оттенок. В распадках лежит снег. Река вскрылась ото льда. По берегу реки огромные до трёх метров высотой нагромождения чистейшего льда различного от тёмно-зелённого до небесно-голубого цвета. Когда подходишь и не видишь из-за них сопок, то представляется что-то сказочно-нереальное.

После проведения общей тренировки, получения имущества и закупки продуктов ждём заброски к месту работы. Прибыл вертолёт, который будет нас обслуживать. Самолёты уже латают и до Тынды. Теперь несколько наших инженеров полетят за рабочими, так как в Усть-Нюкже их очень мало и они согласны работать только рядом с посёлком. Каждый день идёт заброска подготовленных таксаторских групп на участки, куда можно добраться на лодках или оленях. Вертолёт сделал несколько рейсов на ближайшие участки, экипаж почти выработал свой ресурс и теперь должен лететь в Тынду для смены. А нам придётся ждать ещё. У нас участок самый дальний, лететь можно только с дополнительным топливным баком. Имущество и продукты завезти лучше сразу на весь сезон, поэтому необходимы два рейса.

С утра стоит прекрасная тихая тёплая погода. И наш начальник партии Юрий Петрович Белобородов предлагает пилотам сделать один рейс на дальние участки, а в Тынду лететь после обеда. Пилоты согласны – им нужны налёты.

Выбор пал на нас. Вертолёт полностью загружается экспедиционным имуществом, Саша Ткач– мой напарник приносит и личные вещи, начальник партии выдаёт карты, аэрофотоснимки, и даёт последние наставления.

– Связь ежедневно два раза: в шесть и в двадцать два, экстренная в двенадцать. Давай осторожнее!

Расписываюсь за рацию и снимки: «Ребята, всего лучшего, до встречи осенью! Я – «Секунда четырнадцать. Слушайте сегодня в двадцать два часа».

Беру со стола буханку хлеба и две банки тушёнки, половину пачки соли. В реках много рыбы, да и какая-то дичь водится. В Сибири это у меня уже третий полевой сезон. Через два дня привезут рабочих и продукты. Так, что проживём.

«Под винтом вертолёта о чём-то поёт зелённое море тайги». Эта песня, слегка переделанная под конкретные условия, уже стала нашим гимном, и слова песни приходят сами собой, когда покидаешь на несколько месяцев основную базу. Уже почти два часа вертолёт летит к району нашей работы – река Юс-Кюёль. Пролетаем место впадения Юс – Кюёли в реку Хани. Да, здесь значительно холоднее, чем в Леонтьевском. Там уже и лиственница распустилась, а здесь на реке везде лёд. И только сверкающая на солнце узенькая голубая полоска воды между ледяными берегами – всё равно скоро лето!

Достаю аэрофотоснимки. Качество спектрозональных снимков очень хорошее. Прекрасное деление древесных пород по цветам, хотя их здесь очень мало. Полнота насаждений не превышает 0.5, бонитет не превышает трёх четырёх. Видно, что насаждения в основном перестойные. Резко выделяется поясность типологии по горизонтам. Вдоль реки, узкой полоской, наверняка по второму бонитету. В составе до единицы берёзы, редко до двух, чуть дальше долина реки, застойное увлажнение, бонитет не выше четвёртого-пятого, полнота от 0.3 до редины. От подошвы сопок – третий -четвёртый с полнотой до 0.6. Выше производительность насаждений резко снижается. На вершинах сопок почти везде лиственничные единичники – пояс кедрового стланика, затем гольцы. Наверху везде снег. Насаждения очень простые и при небольшой тренировке можно было всё довольно точно сделать и аэротаксатору или дешифровщику. Не ясно, почему вложены достаточно большие средства ещё и на наземное лесоустройство.

Это весной следующего 1974 года состоится съезд ВЛКСМ, на котором строительство новой магистрали объявят комсомольской стройкой и зазвучит: «БАМ». И помчатся комсомольские отряды, все узнают город Тынду – столицу Бама.

Но пока мы тоже об этом не знаем. Мне с моим напарником Александром Ткачём достался самый северо-западный участок, где сходятся границы Амурской и Читинской областей и Якутии. Самые дальние, самые глухие семьдесят тысяч гектаров глухой тайги, посещаемой только охотниками, да и такими как мы бродягами – экспедиционерами. Полевой сезон из-за погодных условий необычно короткий. Уже к сентябрю должны все наземные работы закончить, а на камеральных дополнительно отдешифрировать ещё около ста пятидесяти тысяч гектаров, где лес вообще редко – редины, гольцы и многочисленные озёра и речки. Прохлаждаться некогда.

Ещё в штабе по аэрофоснимкам выбрали место будущего лагеря. Задача – выполнение работ в нижнем и среднем течении реки, а в июле переброска вверх по реке и работа там. В таком случае маршруты не будут более пятнадцати – двадцати километров от основной базы. От шума работающих двигателей уже ничего не слышишь, но вид из иллюминатора великолепный! Тайга как бы в нежно-зелённом тумане. Пейзаж вроде бы и однообразный, но завораживает. Особенно, когда перелетали хребет. Вертолёт летел по распадку, покрытому глубоким снегом, между тёмно-серых, с каким-то зелёно-стальным оттенком скалистых вершин. Склоны заросли кедровым стлаником, ниже по склонам вначале редко, потом уже сплошь – лиственница.

Идём на снижение. Борт – механик вызывает в кабину, освобождая своё кресло за спинами пилотов. Здесь значительно тише. Делаем круг. Пилот показывает на местность. Из кабины видно – старая гарь, много сухостоя, вокруг марь тоже покрыта единичными деревьями. Садиться нельзя. При подготовке к заброске всегда предусматривается запасной вариант. Предлагаю лететь выше по течению. Летим ещё минут пятнадцать. Большая марь подходит прямо к реке, хороший перекат, значит брод, торчит несколько крупных деревьев. Командир показывает, что их потом нужно будет убрать. Зависаем в метре от земли. Выпрыгнув, борт – механик стальным щупом прокалывает землю, подводит машину на сухое место.

– Глуши!

Посадка. Дружно выбрасываем тюки – палатки, спальные мешки, рабочую одежду для будущих рабочих, инструменты. Пожелания, пожатие рук, прощание.

– Пока!

Отбегаю в сторону, фотографирую взлёт вертолёта.

И тишина. Я один, записываю карандашом в записной книжке: «Юсь-Кюёль, 22 мая, первый снимок прилёт». Теперь посидеть, передохнуть, осмотреться, спокойно обдумать план работы на сегодня и завтра. Через несколько минут приходит нормальный слух и слышишь шум воды, заглушаемый льдом. Река метрах в пятидесяти. Берег очень привлекательный – чистая, ровная полоска, как подметённая. Летом будет хорошо продуваться, значит, мошки меньше. Но на нём растёт только несколько лиственниц не старше семи – десяти лет. Значит, бывают годы, когда всё это смывает. Рисковать нельзя. Конечно, выше на мари придётся делать настилы для палаток, и всё время будет сыро, но зато подальше от воды – надёжнее. Вода в сибирских реках в июле-августе во время активного таяния мерзлоты и дождей прибывает быстро. Хорошо если будешь в это время в лагере и успеешь всё перенести. Ставлю палатку, растягиваю антенну.

Ну, пора благоустраивать свой быт. Укладываю весь груз и накрываю его тентом. Ставлю небольшую палатку, окапываю будущее кострище, подвешиваю котелок и чайник. Необходимо натянуть радио антенну. Теперь «Секунда» – позывной штаба будет ежедневно искать тебя в эфире.

Вот можно и пройтись, осмотреться вокруг. По берегу вдоль реки идёт достаточно хорошая тропа. Видимо, охотники здесь бывают. Свежих следов нет, хотя в этих условиях на ягеле даже след сапога сохраняется несколько месяцев. Я не раз попадал в простак с такими следами, думая, что кто-то прошёл совсем не давно. А если охотники или рыбаки на оленях пройдут, а оленей у них всегда с избытком, то на этой ранимой почве тропа выбивается на долгие годы.

Уже вечереет. Тихо. Чуть горьковатый запах распускающихся лиственниц. Крутые склоны, покрытые деревьями и кедровым стлаником, уходящие вверх скалистые вершины, шумящая под ногами чистейшая река – именно то, о чём уже с февраля мечтают все таксаторы, ежедневно после рабочего дня на камералке, ведя бесконечные разговоры о прошлых и будущих экспедициях. Все ждут формирования полевых партий, получения аэрофотоснимков и карт. Как будто не было голода, холода, гнуса, перевернувшихся на бурных речках лодок, лесных пожаров, наводнений. Всё это уже забыто, ведь прошло почти полгода. А эта рутинная камеральная работа – накладка планшетов, вычерчивание, литерация, вычисление и вписывание площадей, сверка границ – уже до того приелась! И вот оно – новое свидание.

Утро. Лёжа в палатке, слышу звонкий шум реки, значит, день будет солнечный. Хорошо! Сегодня нужно провести первую рекогносцировку, подобрать участки для пробных площадей, опробовать спиннинг. Завтра или послезавтра прилетят рабочие. Пока нет гнуса, хорошая погода, да и энтузиазм ещё бушует, хочется сделать больший объём работ. Подъём, простейший завтрак в виде чая из листьев брусники и куска хлеба с тушёнкой. Записка в палатке о предполагаемом маршруте, рюкзак за спину, ружьё на плечо, таксаторская папка со снимками и схемой участка в руках. Пошёл!

За день здорово устал. Это всегда после зимней спячки необходимо недели две, чтобы втянуться в рабочий ритм. Первое разочарование. В реке рыбы нет. Ни одного всплеска на воде. Вернувшись, около лагеря побросал спиннинг – ни поклёвки, только пару блёсен оставил в яме на топляке. За весь день вдали пролетела маленькая стайка уток. Другой дичи вообще не видел. Видимо рыба, о несметных количествах которой говорили местные жители, ещё не вошла в реку. Ладно, придётся первое время сидеть всем на тушёнке с макаронами и кашей. Всему своё время. Вечером вторая неприятность. По рации из штаба сообщили, что из-за плохой погоды в районе Тынды, вертолёт, возможно, задержится на пару дней. А у меня уже полбанки тушёнки нет. Темно в палатке и что-то тревожно. Ладно, завтра обмозгуем.

Утром перебрал всё имущество. В одном спальнике нашёл пакет с репчатым луком и в вещах Александра банку кофе и пачку сахара. Не густо. На завтрак пил кофе с сахаром. Вообще-то я его не пью, но ради экономии продуктов – можно.

Днём закончил подбор пробных площадей. На двоих нам нужно не менее пятнадцати штук. Немного поработал с таблицами. Особенно с описанием типов леса, так как индикаторы – напочвенный покров и подлесок здесь значительно отличаются от тех пробных площадей, на которых мы проходили тренировки в Леонтьевском.

Вечером на ужин в котелок кипятка столовая ложка тушёнки и накрошенный кусок хлеба – похлёбка, и, конечно, сладкий кофе. Штаб подтвердил задержку вертолёта. Во, влип!

Четвёртый день. Погода звенит. Откуда у них там туманы!? Уже зацвёл даурский рододендрон, по сибирски – багульник. Не где-то, как в песне, а здесь, а продукты там, а есть хочется здесь, а не там!

Убил кукшу. Единственная дичь, которая мне встретилась за эти дни. Чуть больше воробья. Воробьёв мы, мальчишки, стреляли из рогаток и жарили на костре в большом саду у больницы, ели не от голода, а скорее за компанию. В четырнадцать лет мы уже охотились на диких голубей в старых обвалившихся шахтах, где добывали вольфрам. Это уже была взрослая дичь. Конечно, пару– другую голубей было бы не плохо. Но, всё равно хоть что-то. Бульон из воды и ложки тушёнки с добавлением дичи показался отменным. Мясо на утро, так как весь день работать.

Шестой день. Таксирую вокруг лагеря. Обычно ближайшие кварталы для таксации оставляешь на плохую погоду. Но сейчас отходить далеко нельзя, может прилететь вертолёт, да и физически уже не очень здорово. Рыбы нет. Сегодня рано утром услышал токование глухаря. Попытался подойти. Но потом понял, что это каменный глухарь, его токование отличается от наших – он не теряет слуха. Пробовал подползти, но ближе восьмидесяти – девяноста метров не подпустил. А из дробовика стрелять бесполезно. «Секунда» обещает в ближайшие дни вертолёт из Тынды. Начал вторую банку тушёнки. Сколько её ещё растягивать?

Седьмой день. На снимках нашёл небольшое болото километрах в десяти. Завтра с утра надо идти туда. Конечно, далековато, но есть большая вероятность нахождения там уток. На быстрых реках среди льда им сейчас делать нечего, а до Хани, где есть старицы идти ещё дальше.

Болото с сопки я увидел издалека. Согнувшись, пошёл медленно, выбирая низинки. В бинокль было заметно какое-то движение на воде. Это могли быть только утки! Метров за сто пополз. Часто отдыхал, присматривался откуда быть незаметнее Старая трава и кустики голубики срывали меня почти до самой болотины. Осторожно просовываю ружьё и сквозь траву разглядываю воду. Плавают несколько штук у другого берега. Но расстояние небольшое. Биение сердца мешает прицелиться. Отдыхаю, жду пока успокоится. Утки подплывают друг к другу. Поза для стрельбы очень неудобная, ружьё выше меня и после выстрела оно выпадает из рук. Вижу, одна затихла, другая бьёт крылом по воде, но взлететь не может. Вскакивая, хватаю ружьё, судорожно перезаряжаю, стреляю повторно. Промахнулся. Опять перезаряжаю. Две птицы неподвижны на воде, остальные улетели. Сижу на траве отдыхаю. Раскатываю болотники и достаю трофеи. Время около полудня, пора и домой.

Всю обратную дорогу думаю о сегодняшней вечерней трапезе. Конечно, одну я сегодня сварю, но часть варёного мяса оставлю на утро. Нужно оставить грудку, она более мясистая, чтобы завтра подкрепиться на день. А может быть разрезать на две равные части? Лук у меня есть, соль тоже. Лаврушку надо из тушёнки взять. Хлеба почти нет, но на ночь можно и без него. По дороге попались кусты смородины, наломал веток для чая. Это лучше чем брусничный лист. Вон уже слышен и перекат напротив нашего лагеря. Подхожу к нему, опять раскатываю болотники. Перекат не глубокий, но очень быстрая вода и скользко.

Откуда-то сверху из-за горы послышался гул. Инстинктивно прижался к дереву. Замер. Гул быстро приближался. Вертолёт делает круг, заходит на посадку. Зависает метрах в двадцати от уложенного имущества. Техник щупает грунт. Что-то показывает. Из вертолёта выскакивают Александр и рабочий. Им подают мешки с сухарями, ящики с тушёнкой, борщами, сгущённым молоком, макаронами, мешки с крупами, мукой, сахаром, канистру с маслом. Разгрузка прошла быстро. Вертолёт взлетает, оставляя четырёх человек и гору продуктов.

Тишина.

Не могу заставить себя выйти из-за дерева. Сознание не воспринимает действительность. Я так мечтал сегодня вечером наесться, а теперь придётся делить уток на всех. От обиды на глазах выступают слёзы.

Через неделю вверх по реке шла на нерест рыба. Вода на перекате несколько дней разрезалась радужными веерами хариусовых плавников. Впечатляющее зрелище!

 

Большие Бургали

Сентябрь. Свой участок мы закончили.

Просеки прорублены и промерены, столбы поставлены, кварталы протаксированы. Рабочие рассчитаны и отправлены вертолётом в Сковородино, где наш штаб. Со мной остались двое: мой помощник – неунывающий Листраткин Виктор и Фролов Валентин – рабочий.

Вообще мы уже собирались выбираться из тайги. Но начальник партии Николай Фёдорович Шаталов поручил сделать ещё почти восемь тысяч гектаров, до них от нас километров тридцать. В том районе работают другие таксаторы. Но эта территория почему-то оказалась ничейной. Начальник обещал забросить туда вертолётом, что радует, т.к. тащить на себе и снаряжение, и продукты не очень радостная перспектива. Основные дожди прошли, утром слегка подмораживает. Сделаем!

Вертолёт завис над землёй, мы выпрыгиваем, следом на землю летят наши вещи, выброшенные из машины Шаталовым. Его у нас за глаза зовут «СС». Всегда в чёрных очках. Рыжий, выше среднего роста, великолепно скроенный. Высочайшая требовательность к себе во всём. Кажется, что он не может что-либо сделать не только плохо, а даже средне. Только высшее качество! Его лозунг: «Хилый должен умереть!» внедряется в жизнь без всяких отступлений ни к себе, ни к другим. По образованию – геодезист. Несколько лет проработал в Монголии, о которой любит вспоминать. Но рутинную работу не очень любит. Ему только что бы гореть! Тленье не для него.

Всё стихает. В ста метрах две деревянные избушки лесозаготовителей. Здесь работа ведётся зимой, так как вывозка леса осуществляется по намороженным дорогам. Вокруг сплошные вырубки. Торчат одинокие гнилые берёзы, лиственницы и ели, которые даже на дрова не срубили. Местами от берёзовых и осиновых пней поднимается густая поросль. Проплешинами выделяются площадки, где производилась погрузка заготовленных древесных хлыстов на лесовозы. В этих местах земля сплошь покрыта древесными отходами слоем в полметра и на ней ничего не растёт. Вся территория вырубки загромождена обрубками стволов, вершин, пней, огромных по толщине отрезков комлевой части лиственниц. Только в распадках, куда крутизна склонов не позволяла добраться лесозаготовительным железным монстрам, сохранились небольшие участки леса, в основном елового. Последствия такого хозяйствования видны вдоль берега, где рубки производились в прошлые годы. Сопки белыми голыми черепами разбросаны вдоль великой реки Амур. Раньше на них росли великолепные сосны, но после их вырубки весь плодородный слой почвы смыт дождями. Обнажилась материнская порода – камни и песок.

Сколько же пройдёт времени, пока на этих землях опять зашумят леса? Почему не оставляются семенники, которые должны послужить естественному воспроизводству будущих лесов? Почему не убираются и не сжигаются оставшиеся порубочные остатки, которые являются прекрасной средой для размножения многочисленных болезней и вредителей, а первая же искра приведёт к лесному пожару?

Эти нарушения я должен отразить в своих таксационных журналах и рекомендовать мероприятия по снижению негативных последствий варварских лесозаготовок, а так же указать меры по воспроизводству на этой территории лесов. На основании таких полевых записей таксаторов разрабатывается проект организации лесного хозяйства и лесопользования для каждого лесхоза, который, после утверждения, является обязательным для исполнения.

Сейчас избушки свободны. Размещаемся в большей из них, здесь даже есть погреб.

Прошло несколько дней. Работа спорится. Хорошо, что прорубки просек не много. Часть из них проходит по естественным рубежам – ручьям, а часть по вырубкам, где необходимо только ставить вешки. Очень много различной дичи – рябчики, глухари, не редко видим косуль, особенно утром. Они пасутся на полянах, где растёт трава.

Нужно идти на ближайшую заставу, она километрах в десяти. Положено зарегистрироваться, рассказать о своём местонахождении и работе, узнать, где имеется полевая телефонная точка для связи – граница. Заодно, надеюсь выменять картошки, если кто-то ещё остался в этой, теперь уже бывшей, деревне и где теперь размещается застава.

Утром, взяв на обмен десяток банок тушёнки, так как денег у нас в лесу нет, двинулся к Амуру. Вдоль разбитой, с глубокими колеями дороги, по которой вывозили заготовленный лес, натоптанная тропинка, идти легко.

Сразу за стеной леса открывается долина Амура. Вдоль реки до горизонта сплошные луга, с редкими небольшими перелесками ольхи, ивы и берёзы. Река далеко, но кое-где просвечиваются голубые участки воды. Какие же просторы! Противоположный берег низкий, как в дымке – далеко. На китайской стороне леса не тронутые, на нашей почти все сопки голые. Даже в запретной полосе вдоль реки просматриваются прогалы вырубок. Отсюда видна деревня и наблюдательная вышка – застава. В ближайших кустах прячу свою «Белку» – промысловое ружьё с вертикальными стволами. Конечно, она была не зарегистрирована, и появляться на заставе опасно – могут отобрать.

Гражданского населения в населённых пунктах вдоль Амура уже нет. Все посёлки и деревни от границы, которая проходит по реке, в связи со сложными отношениями с Китаем после событий на Даманском острове, переселены. Никто не охотится. Население, конечно, не довольно. Лишились прекрасных пастбищных, рыбных и охотничьих угодий. На островах, где уже несколько веков русские поселенцы пасли свой скот, теперь безнаказно, нарушая нашу государственную границу, хозяйничают китайцы. Почему? Ведь безнаказность всегда провоцирует дальнейшие ещё более грубые нарушения. На этот вопрос, который нам, лесоустроителям из Москвы, задавали не только мирное население, но и офицеры пограничники, мы не могли ответить. Мы специалисты по лесу.

Подхожу к деревне, вдруг выстрел из охотничьего ружья. Неужели здесь охотятся? В деревне домов тридцать. Дворы большие, земли было много, лес рядом, хозяева не скупились ни на постройки ни на огороды. Выселение происходило весной, но уже видно запустение. Везде поднялась высокая трава. В некоторых избах нет окон и дверей, наверное, с собой увезли. Большая часть огородов не распахивалась и они заросли. Но несколько участков перекопано, видимо была картошка. Населению разрешалось убрать урожай, если они весной что-то сажали. Очень мало во дворах деревьев. Редкие яблони, всё больше рябина. Но смородина, крыжовник и войлочная вишня везде.

Опять выстрел, уже рядом. Подхожу к калитке, через которую видно, что во дворе прямо на земле среди свежих борозд сидит дед. Белая на выпуск рубаха, белые штаны, подвязанные верёвкой, белая длинная борода. Прямо как из русских сказаний, только вместо гуслей рядом лежит охотничье ружьё. Два ведра наполненные картофелем и лопата указывают на то, что идёт уборка урожая. Это хорошо, будет сегодня вечером и у нас картошечка с тушёночкой.

– Отец, войти можно?

– Давай, паря! Ты откуда?

Через открытую калитку подхожу к нему. Сидит, смотрит вопросительно. Действительно, чужой на границе. Из избы выходит средних лет женщина.

– Здравствуйте.

– Добрый день, я иду на заставу. У вас можно поменять ведра два картошки? У меня есть тушёнка

– Заходите в дом. Отец, пойдём чайку попьём, я уже накрыла. Да убери ты своё ружьё, опять пограничники будут ругаться! Вот, стреляет по воронам, а пограничники приходят, уговаривают его не стрелять, ведь граница! А он говорит, я не ворон, я врагов отгоняю – это наши земли! И не хочет уезжать. Мы летом уже переехали. Нам дали дом в новом посёлке и участок земли. Там и работа, и школа. А он один из деревни остался. Я иногда приезжаю, пограничники не отказывают нам, когда едут из штаба на заставу. Сейчас ещё хорошо, а зимой не знаю, как быть.

Входим в избу. Через раззанавешенное окно вижу входящих во двор двух пограничников. И когда успели сообщить, на улице я никого не видел? Представляюсь, достаю документы. Просят пройти на заставу.

Сидим в кабинете. Начальник заставы – старший лейтенант внимательно проверяет мои документы. Рассказываю о работе, о том, что в мае забросились вертолётами на Большие Бургали (небольшая речушка, впадающая в Амур). Четыре дня назад на вертолёте залетели сюда, дней через пять, если будет погода, пешком возвратимся опять в свой лагерь.

– А можете показать, где сейчас вы стоите?

– Конечно!

Подходим к занавешенной шторками карте. Он их раздвигает только на ту часть, где находится наш ручей. Чувствуется, что карту часто открывает. С трудом нахожу и показываю место, где расположена вырубка. Карта мелкая, горизонтали и другая картографическая нагрузка делают её трудно читаемой, ничего не видно! Ну, подожди, конспиратор! Рассказываю, что там две избушки, а выше по ручью, на сопке ещё одна. Он знает, зимой не раз наведывался к лесорубам.

– Так это вы рубите просеки и ставите столбы? Как они ориентированы? Мои солдатики часто блудят здесь в лесу. И выходят на Ваши затёски и столбы. По каким картам вы работаете? У вас есть схема? Не могли бы нам её одолжить?

Рассказываю правила организации территории и систему нумерации квартальных столбов. Достаю из рюкзака таксаторскую папку. Конечно, вид у неё к концу сезона не презентабельный, не смотря на то, что мы и бережём наши справочные таблицы всеми доступными способами. В папке схема и аэрофотоснимки на мой участок. Раскладываю на столе. Специально делаю это медленно и поворачиваюсь к офицеру. Ну, что!

Лежащие на столе цветные спектрозональные десятитысячного масштаба аэрофотоснимки прошлогоднего залёта произвели должное впечатление. Наверняка у него мелькнула мысль: «А не шпион ли перед ним?». Охраняемая заставой территория до самого берега Амура была представлена на столе в мельчайших подробностях – ручейки, болотца, лесовозные дроги, отдельные группы деревьев.

– Как же Вам дают такой материал, а нам только эти карты, которым уже больше 10 лет!

– Ну не можем же мы по старым снимкам точно описать растущие леса и правильно наметить лесохозяйственные мероприятия!

Через некоторое время, пришедшему в себя начальнику заставы продолжаю рассказывать о нашей работе. На его просьбу отдать схему, говорю, что пока не могу. Мы ещё не закончили работу и потом нам ещё километров тридцать по незнакомым местам возвращаться на Бургали. На эту часть у меня снимков нет, а идти вдоль Амура, что бы ни заблудиться, получится километров шестьдесят. Но, если есть светорама, я готов сделать себе копию схемы обратного маршрута, а эту отдам ему. Конечно, светорамы нет. Приложив к оконному стеклу схему и на неё чистый лист бумаги, быстро делаю копию необходимой мне части.

Солдат приносит чай. С удовольствием ем свежий хлеб с маслом, по которому соскучился, запивая чаем. Обсуждаем все мировые и отечественные события. Понимаем, что, скорее всего, никогда не встретимся, но обмениваемся адресами. А вдруг! Прощаемся. Мне уже пора. Счастливо!

Иду к избе с картошкой. Быстро договариваемся с хозяйкой. Сожалеет, что тушёнка не вся свиная, которая больше ценится. Конечно, и банка крупнее и жира больше, как раз для картошечки. Рюкзак на плечи. Тяжеловато, но эта ноша не тянет.

Пожелание здоровья. И обратно в лес!

 

На «соли»

Сегодня решил покараулить косулю на «соли». Первый раз о такой охоте я услышал в Забайкалье два года назад, но самому охотиться не пришлось. Да и здесь, если бы не Гоша – местный житель, нанятый мною в мае на работу, я бы и не обратил внимания на небольшой вытоптанный участок на большой мари.

На следующий день после нашей заброски, Гоша, когда мы подыскивали место для постоянного лагеря, обнаружил это место. Позвав меня, он показал на краю мари не далеко от кромки леса среди кочек, покрытых травой и редкими кустиками ивы, небольшое вытоптанное место. Это была «соль». Сейчас уже не узнать её происхождение, но, скорее всего, искусственное, т.к. к этому месту ведёт довольно утоптанная тропа. Сюда ночью приходят различные звери лизать соленую глину. Видимо её давно не подновляли, так как местами она уже покрыта редкой травой, круглые ямки старых следов затянуты глиной. На ближайшем дереве метрах в двадцати от соли была видна засидка для охотника – несколько жердей привязанных к веткам на высоте четырёх метров. На этих жердях и сидит охотник, ожидая приход зверя.

Деревянным колом, заострённым с одного конца, мы делаем ямки, в которые насыпаем соль, затем затаптываем эти ямки, чтобы соль расходилась вглубь. На дереве сделали из жердей лежанку, так будет удобнее. Через несколько дней появились первые свежие следы косули, которая приходила ночью.

Забираюсь на дерево и на лежанку из жердей расстилаю спальный мешок, так мягче и теплее, кто знает, когда придёт зверь? Накрываюсь брезентовым чехлом от спального мешка. На лице накомарник. Когда стемнеет, его необходимо снять, иначе ничего не будет видно – луны нет. Ружьё направлено на «соль». Солнце ещё высоко. Зверь на открытые места идёт очень осторожно. Может засветло подойти к краю леса и долго стоять, наблюдать, слушать. Поэтому лучше занять место пораньше. Не успел примоститься, сплошной звон комаров. Открытыми остались лишь пальцы, которые эти кровопийцы готовы обглодать до костей.

Три недели назад мы забросились на речку Большие Бургали. Она берёт начало высоко в сопках и заканчивает свой путь в Амуре. По всей её длине большая кочковатая марь, местами густо заросшая кустарниковой берёзкой и ивой. В речке водился хариус, но его было очень не много.

После выгрузки вертолёт улетел за следующей партией груза и рабочими. Мы с Гошей обошли вокруг, подыскивая удобное место для лагеря. На другой стороне мари нашли большую сухую поляну, но далековато от воды. Видно было, что мы не первые на этом месте. Раньше – не меньше восьмидесяти – ста лет назад здесь был расположен лагерь старателей. В одном углу поляны сохранилось больше десяти не высоких холмиков из камней. На мари много шурфов и карьеров, из которых бралась порода для промывки. Почти во всех шурфах сохранились деревянные колодцы. Карьеры с тёмно-коричневой водой метров шесть-семь глубиной, буквально набиты мелким чёрным ротаном. Размером не больше пальца, он брал на всё, что только можно было подвесить на крючок. Но самой удобной насадкой оказался утиный язык. Его вообще не снимали с крючка. В начале ловли надо было только его несколько минут замочить в воде. Он становился мягким и светлым. На крючке сидел очень плотно. Ротанов мы вначале пытались чистить, но затем, с учётом их малых размеров и большим количеством, жарили целиком на сковороде в подсолнечном масле.

Выше по речке под сопкой обнаружили большой карьер. С помощью спиннинга мы замерили его глубину – больше двадцати метров. Огромный холм выбранной земли, теперь уже покрытый лиственницами и берёзами давал некоторое представление об объёме работ. Выше этого карьера никаких раскопок не было. Видимо, именно здесь располагалась богатая золотая жила.

Мои рабочие пытались промывать песок, которого на перепадах речки накопилось достаточно много. Наблюдая за их действиями, я понял, что один из них в этом деле не новичок, но так ни разу не увидел в промытом щебне хоть несколько золотинок.

Вот уже и солнце садится за сопки. Сразу наступает полная тишина, ни одного дуновения ветерка, листва неподвижна. Пролетела какая-то сумасшедшая кукушка – уже вторая половина июня, а она летит и с каким-то хрипом кукует. Где-то недалеко громкий скрежет сойки. Что её всполошило. Я лежу не шевелясь. Даже дышу через раз. Может быть кто-то идёт? Гоша рассказывал, что бывали случаи, когда на «соль» приходил караулить косуль медведь. А может быть, птица перед ночным сном просто прокашливается? Над самой землёй по всей мари появилась лёгкая туманная кисея. Как-то сразу стали слышны звонкие струи речки. Днём даже стоя рядом плохо слышишь её журчанье, а сейчас она как будто рядом. До лагеря метров сто пятьдесят. Но слышимость великолепная. Рабочие у костра рассказывают по очереди анекдоты. Еле сдерживаюсь от смеха.

В конце мая, после коллективной тренировки, приступили к заброске таксаторских участков в тайгу. Наличие только одного вертолёта грозило значительно задержать начало работ, так как многие участки находились очень далеко, и дорог туда не было.

Ещё большая неприятность – при очередной высадке группы на открытой мари загорелась прошлогодняя сухая трава. Вся краска на хвосте и нижней части грузового отсека вертолёта обгорела. Мы скребками счищали её и затем грунтовали и красили. Потеряли целый день. Ещё хорошо обошлось! Конечно нашего начальника партии Шаталова Николая Фёдоровича, как и нас – таксаторов, такая ситуация не устраивала. Здесь же в Сковородино базировалась воинская вертолётная часть, но с ними договора не было, да им, наверное, и не разрешалось выполнять такие гражданского направления работы. Но Шаталову, чем сложнее, тем интереснее. Трое суток он «уговаривал» военных оказать нам помощь. Уже в семь часов утра наша машина увозила его с «бесценным переговорным грузом» за сопку, на берег реки, куда позже подтягивались и другие заинтересованные лица, среди которых наших не значилось. Поздно вечером его привозили с «работы» в гостиницу. Утром машина уже была загружена и везла его на «работу». Такое напряжение мог выдержать только Шаталов.

И вот прозвучала команда: «Завтра в шесть утра на двух вертолётах заброска трёх участков – Николаев, Сазыкин, Нефедьев. По два рейса на участок. Погрузка должна проходить быстро и легко. Делайте вид, что у вас ящики и тюки ничего не весят. Всем понятно?» «Понятно!». Груз на каждый участок значительно превышает допустимый по вертолётной инструкции. У каждого таксатора по 12-14 рабочих. Но весов нет и борт – радист, наблюдая за погрузкой, на глаз определяет вес груза, в основном по тому, на сколько тяжело несут ящики и тюки к вертолёту. Мы должны убедить его своим весёлым видом, что грузим пуховые перины и воздушные шарики.

Первый вертолёт с натугой, чуть зависает над землёй и садится на площадку. В открытое окно кулак командира в сторону Шаталова. Тот непонимающе клянётся и даже для верности крестится. Среди гула работающих винтов никого не слышно, но всем всё понятно. Вертолёт катится по бетонной взлётной площадке, и несколько разогнавшись, медленно взлетает. Всё! Командир звена взлетел, значит и второй вертолёт уйдёт. Там в брошенном посёлке на берегу Амура площадка хорошая, проблем не будет. Я молодой лесоустроитель, всего второй полевой сезон в Сибири и у меня груза значительно меньше. Заброска прошла нормально.

Деревья на вершинах сопок ещё окрашены узкой полоской солнечного золота, а здесь внизу на мари уже сумерки. Кусты и деревья почти сливаются в единую серо-зелённую массу, среди которой ещё различаются белые стволы берёз.

Внезапно удивительное зрелище. На мари из шурфов медленно поднимаются столбы голубого тумана. Как дым из печных труб зимой в деревне. При полном безветрии столбы тянутся вверх. На фоне уже тёмного леса на противоположной стороне мари и белой кисеи застлавшей землю эти голубые столбы кажутся светящимися. А над карьерами их нет, наверное, потому что шурфы значительно глубже и это явление – результат разности температур? Но почему такого цвета? Да, подобного зрелища я ещё не видел.

Семь голубых столбов, вытягиваясь и постепенно растворяясь в воздухе, исчезают в черно-синем небе. Вот уже и внизу их не видно. Темнота. Яркие звёзды на небе постепенно гаснут в опустившемся на землю белом тумане. Сразу похолодало, даже комары исчезли.

Лежу уже долго. Слегка подбирается холод, но под брезентом на спальном мешке пока терпимо. Нужно было сразу залезть в спальный мешок. Не думал, что будет так прохладно. Лёгкое дуновение ветерка сгоняет туман куда-то в низину в сторону Амура. Но на земле почти ничего не видно. Только мокрая от холодной росы трава каким-то тусклым мерцанием отражает свет далёких звёзд. Как стрелять? Если выйдет зверь, то может быть на этом фоне будет виден его силуэт? Жду. Вслушиваюсь в темноту. Ни шороха. В лагере уже давно спят.

Тело всё затекло. Так хочется повернуться на бок. Ну, хоть чуть – чуть приподнять бедро, которое уже ноет тупой болью. Медленно, слегка двигаю мышцами правой стороны тела.

Громоподобный лай раздаётся прямо подо мной. Если бы не жердяной настил, я бы просто свалился вниз. Оказывается, под моим укрытием стоял козёл (самец косули). При опасности они издают громкие лающие звуки. Вскакиваю на колени, выстрелить хотя бы по звуку, но лай бегущего козла раздаётся уже на краю мари.

Сажусь на настил. С огромным удовлетворением разминаю тело. Сразу стало тепло. И чего я так продрог, когда лежал? А может быть даже ради таких минут блаженства после многочасовой неподвижности стоит поохотиться? А дичь? У нас ещё пока достаточно тушёнки.

Медленно пробираюсь в темноте между высоких кочек к лагерю, перехожу по мостику речку. Быстро раздеваюсь и забираюсь в спальный мешок. Тепло, уютно. Долго не могу уснуть, всё время перед глазами семь голубых столбов, уносящих в высь память о тех, кто многие годы назад копал эти шурфы, опуская в глубину колодезные лиственничные срубы. Потом в этом районе в глухих местах на ручьях я не раз наталкивался на заросшие холмики и вырубленные на деревьях поминальные даты смерти старателей.

Как же тяжело давалось освоение Сибири, и как порой легко мы забываем усилия и даже жизни наших предков, отдавая с лёгкостью и природные богатства, и даже земли нашего Отечества.

 

Ночная встреча 

Около полуночи. Горит, слегка потрескивая, стеариновая свеча. Лёжа в спальном мешке, читаю. Тихо звучит музыка. Всегда в это время, если находишься в лагере, ждёшь передачу «После полуночи».

Вокруг палатки темень и на сотни километров тайга. Кажется, весь мир в покое. Только в нескольких метрах от палатки сонно шелестит правый Кучулым, изредка, как бы вздыхая во сне, всплеском коричневой от торфяной взвеси воды.

В мае месяце, когда нас забросили на вертолёте, мы оборудовали вертолётную площадку, вырубив единичные деревья и сделав бревенчатый настил. Метрах в двухстах от площадки на берегу речки выбрали для лагеря самое высокое место. Здесь ещё сохранились сгнившие, обросшие мхом развалины двух землянок, узнаваемые только по прямоугольному периметру молодых лиственниц, растущих на обрушившихся брёвнах. Это старатели в прошлые годы мыли золото. Вся территория бывшего поселения поросла деревьями. Высоко над землёй, на забитом в выросшую за эти годы лиственницу штыре своеобразной данью таёжному богу в виде гирлянды висели связанные проволокой ржавые кирки.

Сколько же лет прошло и сколько людей здесь побывало? Карьеры вдоль реки, где старатели брали грунт, поднося его к воде на промывку, давно превратились в озера, заболоченные по краям, заросшие осокой и диким ирисом, окружённые по берегам зарослями кустарниковой берёзы. Судя по количеству озёр и больших каменистых кос на берегу реки, возникших на месте промывания породы, работали не один год. Не всем удалось выйти отсюда. Четырнадцать едва видимых заросших травой холмиков из камней у подножия сопки наглядно свидетельствовали о горькой плате за добытый металл.

В палатке ещё сильно отдаёт сыростью.

Сегодня речка спит. А две недели назад прошли сильные дожди. Площадь водосбора у неё очень большая. Из-за непогоды мы на второй день вечером вернулись в лагерь, как будто предчувствуя беду. С большим трудом перешли по знакомому перекату, связавшись верёвкой и, упираясь шестами в галечное дно этого мелкого в спокойном состоянии, а теперь разлившегося грохочущего потока, несущего на поверхности грязной воды белые клочья пены, ветви и траву. Вода уже была выше пояса. Наши палатки стояли на высоком почти в два метра берегу, который хорошо продувался, что несколько снижало тяжёлый пресс комарья и мошки.

Ночью много раз вставали, наблюдая за уровнем реки. Утром, только рассвело, встали. Моросил дождь, ветра почти не было. Наше постоянное кострище уже залито, к нему можно подойти только в сапогах. Противоположный более низкий берег полностью затоплен и на сколько было видно, представлял из себя быстрый поток среди деревьев. Кустарник скрылся под водой.

Вода прибывала и уже залила всю низину между нашими палатками и сопкой, но путь к вертолётной площадке был ещё доступен. Ждать лучшего было нечего.

Привязали к деревьям всё, что может унести вода. Пока перетаскивали имущество и продукты из нашего лабаза, обернув брезентовыми чехлами от спальников мешки с сахаром, мукой и крупами, вода уже подтопила палатки. Мы их не снимали, а просто, отвязав от колышков все боковые растяжки, забросили пологи на поперечные. На бревенчатом настиле вертолётной площадки соорудили полог – теперь пока вода не уйдёт это наше убежище.

В брезентовом плаще и болотных сапогах, прощупывая землю шестом, иду по затопленному лагерю. Всё равно делать нечего. На врытом в землю рабочем столе, где стояла моя палатка, вижу флакон с красными чернилами. Вода вровень с крышкой стола и кажется, что флакон плывёт посреди этого безбрежного водного пространства. Уже не подойти, глубоко. Пусть стоит.

На возвышающихся остатках сгнивших землянок, превратившихся в острова, много мышей. Часть из них принесло течением, а большинство, наверное, – наши соседи. Мы видели их норки, но я не представлял, что их такое количество. Для многих из них это последнее наводнение. Несколько штук бросились вплавь ко мне.

– Нет, ребята, я не Мазай, а вы не зайцы. Но, может быть, не зальёт?

Подогнал по воде к мышиным островам два жердяных настила из-под нашего обеденного стола, которые были нами предусмотрительно привязаны к дереву. Спасайтесь!

Ночью уровень воды начал медленно спадать.

На второй день вернулись в лагерь. Вся территория была словно вылизана. Трава, кустики голубики и багульника, набриолиненные до блеска лучами яркого солнца, зачёсаны расчёской природного парикмахера по мокрой земле в одном направлении. На ветках растущих вдоль берега деревьев нанесённая трава указывает высоту паводка.

В низовьях Кучулыма были расположены лагеря таксаторов Бориса Костолындина и Володи Николаева. Позже узнал, что Борис и его рабочие спасались на деревьях. А у Володи вода затопила баню, которая была срублена выше обычного уровня реки метров на пятнадцать. В ней, после спада воды, даже поймали крупного налима.

Вот уже и Горохов на волне.

Откуда-то издалека доносится протяжный крик, как обычно в лесу кричат заблудившиеся. Быстро вылезаю из тёплого спальника, выхожу из палатки и прислушиваюсь. Крик повторяется, но это не мои рабочие, которым я задал визир на восток. Крик слышен чётко на севере, километрах в двух в распадке, где мы ещё не были. Достаю ракету и стреляю вверх. Этот сигнал должен увидеть заблудившийся. Некоторое время жду. Стреляю из ружья, ракет всего десять, а сезон ещё длинный. Звук выстрела из ружья двенадцатого калибра сильный. Но эхо выстрела, днём разносившееся по всем распадкам, сейчас, прижатое темнотой, даже не появилось. Тишина. Стреляю ещё раз. Слушаю.

В том же месте появляется заунывный длинный, переходящий на высокие ноты звук. Не крик – вой! Его поддерживает второй менее сильный, но высокий, срывающийся. Волки! Раньше читал о том, как учатся выть молодые. А теперь вот слышу наяву.

Вокруг совершенно чёрный лес. Только вершины ближних деревьев просматриваются на фоне звёздного неба. Чуть слышен шорох воды. И этот вой. Стою заворожённый!

В следующую ночь долго сидел на скамье, ожидая новой встречи с серыми «артистами». Но вой больше не повторился.

 

Постояльцы

Открываю глаза. Внутри палатки всё покрыто инеем. Длинные жемчужные нити растянуты как паутина. Откуда они берутся, ведь чего-чего, а пауков уж точно нет – на улице до минус десяти? В палатке ночуем мы с Юрием Алимовым. В зимовье – Николай Жарков с рабочим Виктором. Зимовье тесное и душное. Мы предпочли свободу и свежий воздух. Брезентовый чехол спального мешка и телогрейка на нём – для тепла, покрытые хрустальными кристаллами, образованными за ночь морозом и нашим дыханием, при моём движении слегка трещат. Видимо, ночью опять шёл снег – верх палатки сильно прижало вниз и он почти касается наших спальников. У входа лежат сапоги. С утра не надеть – тоже замёрзли. Вечером сушишь их у костра, но всё равно утром можно влезть только в голенища. Да, сегодня ещё холоднее. Как не хочется вставать.

С сапогами повезло. Перед заброской сюда моя обувка, не смотря на активное наложение на неё заплаток, совсем развалилась. В магазине не было моего размера, пришлось покупать то что было. Уже загрузились в вертолёт, но нас задержали, так как из Читы прилетел самолёт. Оказалось, что вместе с пассажирами «прилетели» и два наших ящика кирзовых сапог, которые из Москвы ещё в июне были направлены сюда. Где они три месяца пропадали? Нашли их только после того, как руководство экспедиции обратилось за помощью в «Комсомольскую правду».

Гаврилыч, глядя на то, как мы в спешке подбираем себе сапоги, засмеялся: «Что вы выбираете? Грузите в вертолёт один ящик, там сто штук и ходите по вашим сопкам, только скорее возвращайтесь – уже зима, пора домой».

Мы подобрали каждый по две пары. Повезло! Если бы самолёт задержался часа на два, мы улетели бы на участок, но не представляю, как я, имея сороковой размер, ходил бы по заснеженным сопкам в сапогах сорок пятого, которые взял на всякий случай.

Позже узнал, что сапожные проблемы – древняя экспедиционная тема: «Нам, ИТР 1-й Московской экспедиции приходится работать в очень тяжёлых условиях в Киргизии. Но один из тормозов в работе с первых дней оказался недостаток обуви. Около 80% работников приехали, не имея кирзовых сапог, без которых на работу выходить немыслимо. Перед отъездом средств на приобретение обуви отпущено не было. Но их купить легче в Москве. Здесь их можно приобрести только случайно. Поэтому просьба к начальнику экспедиции помочь в приобретении сапог, ибо этот вопрос очень трудно разрешим на месте каждым работником в отдельности».

(Бюллетень Первой Московской аэрофотолесоустроительной экспедиции, №1, июль 1950 г., г. Джалал – Абад).

Юра тоже проснулся, хитро смотрит. Сегодня моя очередь кочегарить. Вылезаю из своего ложа, быстро одеваю согретую в спальном мешке одежду, запихиваю в голенища сапог ноги и, шлёпая по снегу как ластами, иду к кострищу, где мы всегда с вечера готовим всё для костра. Свежий снег, попадая на голые ноги, тает и неприятно холодит. Сбрасываю со сложенных дров мешковину, покрытую слоем выпавшего ночью снега, и развожу огонь. Растопка из смолистых сосновых щепок сразу загорается, чадя чёрным дымом и обдавая хвойным запахом. Теперь нужно дождаться, когда сапоги отойдут и тогда с согретой у огня портянкой одеть.

Вокруг всё в белом. На этом фоне резко выделяются чёрные скелеты сбросивших листву и хвою берёз и лиственниц. Сосны и кедры клубами белой ваты, как хлопковое поле, обработанное специальными веществами для максимального отрывания коробочек. Так готовят поля для механизированной уборки. А потом за хлопкоуборочными машинами мы – школьники, которых на месяц-полтора посылали «на хлопок» собираем «ощипки» – мелкие лохмотья не созревшей и потому не захваченной воздушным потоком машин ваты. Труда много, а набираешь мало, потому что основная масса уже собрана. Норма хоть и снижается, но никогда её не выполнишь. Только – только на еду заработаешь, не то, что на полях для ручной уборки, где за день килограммов 35-40 набирали и поэтому кое-что зарабатывали. Всегда с завистью смотрели на обработанные белые поля – вот где пособирать бы. Легко выполнили бы две нормы.

Сбрасывая белую шубу, трясётся палатка, показывается Юра. К жаркому костру он идёт босиком, держа сапоги в руках. Наконец обувь отогрели, натянули на ноги, теперь за водой к ручью, что метрах в двадцати, подвесить над костром котелки и чайник и можно приступать к водным процедурам. Раздеваемся по пояс. Вода приятно обжигает тело.

Открывается дверь зимовья, из которого выходит Виктор – рабочий. Невысокий, светловолосый молодой парень. Носит толстые очки и всё время щурится, из-за зрения и в армию не взяли. За ним в телогрейке, ёжась от холода, Николай Жарков – таксатор. Невысокий, чуть сгорбленный, густые чёрные волосы, всегда в каком-то беспорядке, такие же длинные густые чёрные брови. Много курит. Но удивительно вынослив. Идёт в развалку, улыбаясь, открывая крупные зубы: «Ну, что замёрзли в палатке?»

– Нет, не замёрзли, Хорошо! Свежий воздух. Как ты в такой духоте спишь, да ещё и куришь в зимовье?

Виктор ушёл проверять петли, которые он расставил на заячьих тропках невдалеке от зимовья. Он местный, хорошо умеет ловить рыбу, а охотится с ружьём ему трудно из-за зрения, но делает всякие самоловы. Почти каждое утро у нас свежий заяц, которого он готовит на ужин, к нашему возвращению с работы. Вот и сейчас несёт за задние ноги добычу.

После основательного завтрака, собираем рюкзаки. Сегодня идём к Малханскому хребту, заканчиваем таксировать эту часть. Ночевать будем в юрте, которую я нашёл ещё летом, и завтра возвращаемся к зимовью в среднем течение Аленгоя. Складываем все свои вещи, увязываем спальные мешки – это с собой. Палатку и то, что мы не заберём, Виктор перенесёт к нашей новой стоянке. Вещей не много, а продукты мы при заброске вертолётом разгрузили в среднем зимовье. Разбираем снимки, ещё раз оговариваем, где и когда встречаемся. По свежему снегу с поклажей идти тяжело. Через некоторое время расходимся, каждый в свои кварталы.

Днём температура на солнечных местах поднимается до плюсовой. Сапоги быстро промокают, но при ходьбе ногам не холодно. К вечеру опять похолодало, мокрые сапоги замёрзли, задрав носки. Ступня как в гипсе – и больно, и холодно. Но уже скоро ночлег.

Собираемся почти одновременно. Через маленький вход, передавая рюкзаки, забираемся в юрту. Развязали спальники, достали котелки. С Юрой выползаем наружу – я чистить подстреленных рябчиков, он за дровами. Сухих дров нет и костёр разгорается плохо. Вся юрта наполняется дымом, ест глаза, дышать нечем. Опять выползаем наружу. Уже совсем темно. Где здесь искать сухое дерево? Наконец Николай раздувает тлеющие ветки. Юрта сразу освобождается от дыма. Становится жарко. Через отрытую часть крыши падают не успевшие растаять в горячем дыму редкие снежинки. Сушимся, готовим ужин. Разговаривать не хочется, только поесть и спать.

Ночью проснулся от кашля Николая. Костёр прогорел, даже угольков не видно. Спальные мешки покрыты лёгким налётом пепла и снега. Мои товарищи во сне сопят.

Николай закончил работу на своём участке в начале сентября, и его раньше нас направили сюда – на аварийный объект. Перебрасывали на вертолёте МИ-1. Почему-то пилот посадил машину не на поляне, хотя нас там высаживал МИ-4, а прямо в зарослях ерника километра за два от зимовья. Что у них там в воздухе произошло – никто не знает. Николай выгрузился и в сердцах так хлопнул дверью кабины, что она отвалилась. Конечно, вертолётчик в штабе устроил скандал и улетел в отряд. Уже несколько раз Николай со смехом рассказывал, как проучил «эту пилотку».

Сегодня будет очень тяжело, так как целый день таксировать по хребту, а потом ещё идти к далёкому зимовью. Засыпаю.

Утром, не вылезая из спальников, складываем небольшой костёр из приготовленных с вечера высушенных у огня дров. Поднимаемся, быстро завтракаем и расходимся, договорившись встретиться здесь же в три часа дня. Темнеет рано, и надеемся, пока светло, успеть спуститься в долину Аленгоя. Там по тропе идти будет проще. Её и ночью по снегу видно. Идём налегке, только таксаторские папки, ружья и по паре сухарей. Снег, шедший всю ночь, прекратился.

На склоне хребта таксация не сложная, крупные выделы, в основном спелых насаждений кедра, сосны и лиственницы, редко берёза и осина. Здесь орехопромысловая зона, рубки главного пользования запрещены, поэтому главным является правильное определение основных характеристик древесного полога. Ни напочвенный покров, ни кустарники не отмечаешь, так как всё покрыто снегом. Потом проставим в карточки в соответствии с типологией. По свежему снегу идёшь бесшумно.

Резко хлопая крыльями, с земли взлетает и садится на сосну большой глухарь. Инстинктивно сбрасываю «Белку» с плеча. Его сёрный силуэт прекрасно мне виден и расстояние небольшое. Но мысль, что придётся весь день таскать лишние килограммы, удерживает от выстрела. К вечеру этих килограммов воды в сапогах и одежде будет предостаточно, а потом ещё и рюкзак на плечи ляжет. Хлопаю в ладоши – лети!

В кедраче на снегу свежий след белки. Спустилась с дерева, не много пробежала и забралась на другое. Всматриваюсь в густые ветви. Виктор просил, если встретится белка, не пропускать. Он уже добыл нескольких – дополнительный заработок. Резкий, как хлопок пастушьего кнута, выстрел из малокалиберного ствола. Белка с сорвавшимся с веток снегом падает у ствола дерева. Через некоторое время ещё след. Охватывает азарт, уже ищу новые. Гляжу на часы. Сколько же я времени потерял, а мне ещё идти и идти. Ладно, хватит ему и трёх – некогда. Пошёл всё усиливаясь снег. Сплошная серо-белая пелена. Вот, наконец, и квартальный столб. Показалось, что среди деревьев мелькнуло что-то тёмное. Сквозь снег видно плохо. Встаю за дерево, вглядываюсь. Действительно, движется в мою сторону – это человек.

– Привет, Николай! Ты куда спешишь?

Даже не удивился. Как будто мы с ним идём всё время рядом и разговариваем.

– А ты что здесь делаешь – это мой квартал?

– Нет, это мой, вон квартальный столб, я его летом сам ставил.

Начинаем сверять по снимкам и схеме местонахождение. Да, по всей видимости, он отклонился от своего маршрута. До встречи в юрте осталось два часа, нужно торопиться. Уточняем маршруты и расходимся.

Мы с Юрой вернулись в юрту почти одновременно. Вешаем над костром котелок с водой. Идти далеко, нужно подкрепиться. Открываем две банки тушёнки и сгущённое молоко, слегка поджариваем на огне, отваренное ещё в зимовье, замёрзшее заячье мясо. Вот и Николай ползёт в узкий проход юрты к огню. Быстро перекусили, рюкзаки на плечи и вдоль ручья вниз, в долину.

Уже темнеет. Всё же мы не успели. Идём медленно. К семи часам вышли на тропу. Теперь места знакомые. Проходим небольшую гарь, заросли кустарниковой берёзы и ивы, выходим на открытое место – луга. Тропа, которая была разрублена среди деревьев и кустарника здесь не видна. Перед нами однородная серая снежная масса, постепенно переходящая в черноту. Ни деревьев, ни сопок не видно. И только вдали маленькая звёздочка. Это Виктор установил керосиновую лампу на окно – маяк для блудных лесоустроителей. В поле снега больше и последние километры даются тяжело.

В зимовье жарко натоплено, пахнет хвоёй и жареным мясом. Виктор уже и здесь добыл дичь. Тусклый свет керосиновой лампы освещает наше жилище. Половину его занимает высокий настил из досок, на котором разложены сосновые ветви, застеленные брезентом – нары, спальное место. В углу на большой железной печке готовый ужин. На столе уже стоят эмалированные миски и кружки. Разбираем наши рюкзаки. Вытаскиваем из брезентовых чехлов спальные мешки и расстилаем на настиле – пусть просушатся. Наконец можно сбросить сапоги. Переодеваемся в сухое, развешивая вдоль стен свою мокрую одежду. Ближе к печке тяжёлые, почти насквозь промокшие телогрейки. Тело в тепле становиться ватным, болят плечи и поясница, гудят ноги, двигаться не хочется. С усилием выходим из зимовья и, поливая друг другу из ведра, умываемся. Сразу посвежело, хотя воды сегодня весь день было от подошв до макушек. Садимся за стол – «жировка»! Это слово ввёл в наш лексикон Юра. После ужина сразу укладываемся. Завтра опять весь день топать. Виктор предупреждает, что в зимовье есть мыши, он забил снегом прорытые под стенами ходы, потому что продувало насквозь, и с утра поставил несколько самодельных плашек.

Какие мыши? В каждом зимовье они есть. Мы их не видели что ли? Туши свет! Спать, только спать!

Не прошло и нескольких минут, как со всех сторон послышались шорохи. На стол что-то упало, зазвенели ложки. Писк мышей, дерущихся за оставшиеся на столе крошки, заглушил крик Николая: «Да она …. у меня по лицу бегает!» Следом хлопок плошки, почти сразу ещё.

– Зажигай лампу!

Виктор вскакивает, светит фонариком на пол. Там в плошках бьются придавленные нарушители спокойствия. Собирает добычу в ящик из-под сгущённого молока – для приманки соболя, на которого, оказывается, он уже в ближайшем распадке поставил два капкана. Убирает со стола на полки всю посуду.

– Туши свет!

Почти тут же возникают шорохи и писки. Замираем. По нашим спальным мешкам топают наглые мыши. Опять хлопает. Свет фонаря. Уборка добычи. Пока горит лампа или фонарь – тишина. Стоит наступить темноте – шорохи, писки и беготня.

– Виктор, не туши лампу, занимайся своим хозяйством, днём выспишься.

Наверное, пока пустовало зимовье, все окрестные мыши поселились здесь, прокопав многочисленные ходы. Вот почему оно продувалось. Оставляем маленький огонь в лампе, чтобы хоть по нам не бегали постояльцы. А может это мы постояльцы, а они хозяева? Опять под нашими нарами хлопают плашки.

Хоть очень тепло, но закутываемся с головой. Всю ночь, несмотря на усталость, в голове отдаётся хлопанье.

 

Праздничный ужин 

Уже конец сентября. Мы с Виктором Листраткиным, работающим в этом году у меня помощником, закончили работу. Виктор после окончания Крапивенского лесного техникума был распределён на работу в Иркутскую область Нижне-Удинский лесхоз. Проработал там восемь месяцев помощником лесничего, а потом, как и все нормальные молодые люди в советское время, был призван в армию. О лесоустройстве он уже знал не понаслышке, его привлекала экспедиционная жизнь и после демобилизации устроился работать в Первую лесоустроительную экспедицию, которая располагалась в городе Щербинка.

Рабочих мы уже рассчитали, оставив двоих, наиболее устойчивых к сибирским погодным условиям приближающейся осени, а возможно и ранней зимы, так как начальник партии предупредил, что в качестве помощи предстояло поработать ещё на других участках. В начале сентября нас забрасывали на один участок, оставшийся без исполнителей, который мы тоже сделали, и вот теперь опять ожидаем вертолёта для переброски в другой район.

В начале полевого сезона по семейным причинам один таксатор уволился из экспедиции, и эта часть лесной площади осталась неустроенной. Ожидали, что летом приедет какой-нибудь таксатор, поменяв объект в европейской части на амурскую тайгу, но желающих ехать в Сибирь в середине полевого сезона не нашлось, и пятнадцать тысяч гектаров лесов остались не протаксированы, а, значит, план не выполнен. Положение усугублялось тем, что здесь уже несколько лет, вновь образованным лесопунктом, велись рубки леса, и необходима была хорошая таксация. Конечно, начальник партии Шаталов Николай Фёдорович обратил наше внимание, что главное хорошо протаксировать спелые и приспевающие насаждения, которые в ближайшие десять лет могут поступить в рубку. Но не будет же таксатор ходить по лесу и выбирать отдельные участки для их описания. Поэтому мы понимали, что придётся вкалывать по полной программе. На этот же участок обещали направить и другого таксатора – Шумилова Александра, который тоже закончил свой объект. Это нас радовало, потому, что Саша был опытным таксатором, начав свой путь лесоустроителя ещё в студенческие годы. Да, к тому же человеком был очень компанейским и прекрасным охотником, с детства познавшим прелесть охоты во Владимирской области, где родился. Ещё студентом Московского лесотехнического института, в период летних каникул ездил в качестве рабочего лесоустроительной экспедиции, поэтому опыта таёжной жизни ему было не занимать.

Погода стоит прекрасная. Дождей, которые нам надоедали летом, нет. Ночью небольшие заморозки. Комары и мошка сгинули до следующего года, днём солнце пригревает – благодать. Вся земля покрыта жёлтым ковром из листьев берёз и хвои лиственниц. Ходить одно удовольствие.

Ждём уже вторую неделю вертолёт. Он почему-то каждый день только обещается, но не прилетает. Жалко терять время прекрасной погоды. Мы понимаем, что скоро уже может выпасть снег, и будет достаточно тяжело работать. Очень хочется домой. Шестнадцатого сентября у меня родился сын. Это там, как здесь говорят – на Большой земле, а я здесь в Амурской по тайге бегаю, привожу в известность леса.

В тот день во время очередного сеанса связи Шаталов зачитал мне телеграмму и поздравил. Потом таксаторы поздравляли. Было радостно от события и приятно от поздравлений. Это первенец! Я спросил начальника, когда будет вертолёт, что бы скорее домой улететь. А утром по рации он «обрадовал» ещё раз, сказав, что придётся задержаться ещё недели на две. Но, когда я услышал, какой объём работ предстоит, то понял, что моё свидание с новорождённым откладывается минимум на месяц. Такова уж доля лесоустроителя! И здесь некого винить, только себя – сам выбрал профессию ещё в техникуме.

На следующий день Виктор Листраткин и двое рабочих, которые остались с нами, выдвинули мне требование о необходимости обмыть рождение сына. Я тоже был не против такого действа, но где взять? Денег у меня не было, они остались в штабе в Сковородино, так как в тайге на деньги ничего не купишь. А начальник и вертолёт далеко. Подсчитали сколько у нас ещё продуктов. Оказалось, что с учётом скорого перелёта на новый участок и соответственно пополнения продовольственных запасов, если здесь мы задержимся не более недели, у нас имеются излишки тушёнки. В крайнем случае, проживём на рябчиках. До ближайшего лесопункта напрямую через тайгу двадцать один километр, столько же обратно. Сбиться я не смогу, так как у нас согласно новой схеме квартальной сети был прорублен визир до долины ручья, впадающего в речку, протекающей рядом с этим посёлком, и впадающей в Амур, а по лугам уже не заблудишься. Значит, идти весь световой день, если без дождя, но погода к дождю не располагала.

Решено. Завтра рано утром я иду туда, а вечером в лагере должен быть праздничный ужин. Это значит два-три рябчика и макароны, которых осталось на одну заварку, и мы их очень экономили. А вот тот горох, которого в последний прилёт вертолёта Шаталов нам сбросил целый мешок в шестьдесят килограммов, и стоящий у нас не только в горле, не варить. На десерт я предложил сделать маринованный, предварительно ошпаренный, лук, которого Шаталов тоже оставил нам целый ящик.

В конце сезона начальники партий освобождаются от ранее приобретённых для таксаторов, но не востребованных продуктов. Поэтому обычно, не разделяя мешки и ящики по килограммам, эти продукты с последним отчётом распределяют по участкам. Конечно, такой подход не очень нравится инженерам, но ведь и на начальника нельзя вешать столько затрат. По рации не редко слышишь возмущение инженеров, но это для проформы. Все понимают, что закупка оптом продуктов на сезон просто необходима. И хорошо, что они остались, а если бы не хватило? А такие случаи тоже бывали. Запомнилось, как таксатор Шаренко Владимир Борисович, уже заканчивающим работу и, оставшись в лагере с одним рабочим, по рации возмущался:

– Николай Фёдорович, зачем вы нам мешок риса привезли (восемьдесят килограммов). Мы что китайцы, что бы за неделю вдвоём его съёсть?

Это было тем более смешно, что мы работали вдоль берега Амура, а по другую его сторону как раз располагался Китай. Но как воспротивишься начальнику, когда он прилетает. Обычно, для экономии лётного времени, вертолёт только зависает над землёй. Сопровождающий забирает отчёт и быстро передаёт заказанные тобой продукты, вещи и почту, уже упакованные в подписанные мешки или ящики. Я попытался воспротивиться ящику с луком, так как у нас ещё с прошлого завоза его было пол-ящика, но Шаталов ногой вытолкнул этот груз:

– Куда!? Ешьте витамины!

А мешок с горохом просто выкинул из вертолёта и улетел. Всё правильно, убытки надо делить на всех.

Рано утром, когда мои товарищи ещё спали, я, повесив ружьё на плечо и нагрузившись двадцатью банками с продукцией различных мясокомбинатов из Улан – Уде, Новосибирска и Харькова, отправился строго на запад к лесному посёлку, не видимому от нас, но очень привлекательному в данный момент своим продуктовым магазином. Как обычно, в рюкзак были уложены топорик, чехол от спальника, целлофан, котелок, кеды и спортивный костюм (вдруг придётся заночевать в лесу).

Километров через пять от лагеря по визиру уже проглядывалась довольно отчётливая звериная тропа, по которой было идти комфортнее. Мы летом замечали, что там, где прорубались визиры, очень быстро при содействии зверей, особенно медведей, начинались формироваться такие тропки, а по прошествии времени они превращались в хорошо утоптанную тропу. В некоторых местах, где вырубался кустарник или мелкие деревья идти было нельзя из-за пеньков торчащих как гвозди, и их необходимо было обходить. Интересно то, что такие места с острыми пеньками обходили и звери. Путь был не близким и, конечно, под однотонный ход и шорох опавшей листвы приходили разные воспоминания о прошедшем сезоне.

На этот участок, расположенный на речке Большие Бургали мы забросились в мае. Тогда деревья ещё только начинали распускаться. Кочковатая марь, на которую нас высаживали, была вся покрыта высокой сухой травой. Командир вертолёта долго выбирал место и приказал выгружаться из зависшего вертолёта. Вначале я не понял, почему он не посадил машину, грунт был твёрдый, проглядывались даже какие-то каменистые выходы. Но после окончания высадки пилоты предупредили, что бы мы сразу выжгли траву, так как от неё при следующем рейсе может загореться и вертолёт.

Перенеся вещи с мари на место будущего лагеря, мы начали маленькими участками выжигать площадку. Потом, убедившись, что всё идёт нормально, дали огню небольшую свободу. А он, видимо, этого только и ждал. Откуда-то последовал резкий порыв ветра и сразу разросшийся до угрожающих размеров фронт огня рванул к сопке. Мы срубленными ветками сбивали пламя, но, вначале успех был переменный. Тогда двое рабочих сбегали за вёдрами, благо, что почти у каждой кочки была лужица воды, и мы всё же победили, не позволив огню вырваться в сопку, что, безусловно, привело бы к лесному пожару.

«Потом считать мы стали раны». От моей ватной телогрейки, вовремя сброшенной, когда она начала дымить, остался только рукав. Не считая лёгких ожогов рук и кое-где прожжённых энцефалиток и штанов, мы легко отделались. Главное успели выжечь достаточную площадку, и второй вертолёт без помех доставил нам остальное имущество и рабочих.

Как обычно, обустроив полевой лагерь, приступили к работе. По всему участку необходимо было разрубить новую квартальную сеть, так как ранее она проходила по естественным рубежам – ручьям и водоразделам. После проведения необходимой практической учёбы с рабочими, мы с Виктором задали первые визиры. Работы по прорубке визиров и просек всегда начинаются от лагеря, что бы рабочие вошли в режим и привыкли друг к другу. В последующем, когда им придётся по пять-семь дней вдвоём жить уже не в лагере, а в лесу, очень важна их психологическая совместимость и навык.

Через несколько дней было решено прорубить центральный визир, от него уже будут задаваться перпендикулярные направления. Обычно такой визир в последующем служит и дорогой, по которой возвращаются рабочие из захода. На востоке граница нашего участка проходила в семи километрах по реке Алма, а на запад в двадцати двух километрах, тоже по ручью, впадающему в речку Осежинка. Поэтому я не особенно беспокоился, что рабочие могут заблудиться. От лагеря они будут рубить визир, и по нему же будут возвращаться. Я рассчитывал, что рабочие, ведущие визир на восток, должны вернуться на третий день, и я предполагал на второй день их проверить, что бы ни сбились. А в западном направлении захотел вести прорубку сам Виктор, так как рассчитывал подзаработать на прорубке, пока нет промера. Я не возражал. Эта пара должна была тоже вернуться через три дня, прорубив километров десять – двенадцать. Первые заходы, до того как рабочие втянутся в режим, всегда самые тяжёлые и ответственные. Обычно я их не организовываю больше чем на два-три дня. Другие рабочие начали рубить короткие визиры, возвращаясь вечером в лагерь. Как я и предполагал, пара рабочих с восточного визира вернулась на третий день. Вторая пара не вернулась ни на четвёртый, ни на пятый день. Это к концу сезона ты знаешь, казалось бы, каждое дерево, а в начале сезона таксаторы плохо знакомы со своими участками, что иногда приводит к различным ошибкам. Но заблудиться они не могли, так как рубили визир практически от лагеря.

В средине сезона в заход рабочие обычно уходят на пять и более дней, забирая с собой и продукты, и необходимые вещи – тёплую и сменную одежду, спальные мешки или брезентовые чехлы от них, часто палатку. Весь этот груз необходимо ежедневно переносить на новое место ночлега на себе. В заходах самым тяжёлым грузом считается тушёнка. В первое время нахождения в тайге рабочие берут ружья и патроны, что значительно утяжеляет их ношу. Но, сходив пару заходов, обычно от ружья отказываются не только из-за веса, но и потому, что специально охотиться некогда, а при прорубке визиров вся таёжная живность разбегается в разные стороны на несколько километров.

Учитывая, что продуктов Виктору с напарником могло хватить только дня на четыре, у меня возникло беспокойство. Лишь уверенность в нём, уже отработавшем сезон в Сибири, меня несколько успокаивала. Но на шестой день, я решил идти на поиски, и утром, с одним из рабочих отправился по прорубленному этой парой визиру, захватив продуктов и дополнительные бинты, йод и так далее. Ведь мы не знали, с каким происшествием столкнёмся.

Чтобы не терять времени понапрасну, я решил провести промер прорубленного визира. Это, конечно, не много нас сдерживало, но я думал, что десяток километров не очень скажутся – не хотелось второй раз возвращаться к тому же маршруту.

Промер прорубленных визиров производится специальной двадцатиметровой лентой. Но лента неудобна и своим высоким весом и тем, что приходится очень часто ставить колышки, поэтому опытные полевики делают из кабеля полевого телефона пятидесяти метровый шнур. Применение такого шнура повышает производительность процентов на тридцать. Через каждые двести метров ставиться пикет диаметром 6-8 сантиметров, а каждый километр обозначается колом диаметром до 10 сантиметров. На пикетах и километровых колах римскими цифрами вырубаются длины промера. Но искать на каждом двухсотом метре дерево для пикета это слишком большая затрата времени. Обычно в районе километра заготавливаются четыре или восемь пикетов на следующие километры, а так же два километровых кола, один из которых ставиться на этом месте. В этом случае один рабочий несёт все необходимые для работы вещи, а другой набирает в рюкзак заготовленные колья. Конечно, такой рюкзак для других целей использовать невозможно из-за смолы, которую выделят свежевырубленные колья, так как они должны быть из хвойных пород дерева, поэтому обычно для этих целей используется старый рюкзак. Безусловно, таскать весь день дополнительный груз требует и физических сил, но значительно повышается производительность работ, что является главным стимулирующим фактором, потому что у всех главная цель – заработок и только у инженера ещё и ответственность за качество.

Мы прошли и десять и двенадцать, и семнадцать километров, а визир всё продолжался. Прорубка была выполнена качественно. Визир шёл в основном вдоль склона большого водораздела, где не было больших перепадов высот, лес был достаточно чистый, работать было легко, поэтому наши прорубщики и не останавливались, желая «добить» визир до границы участка. Конечно, их гнало вперёд и желание заработать, так как в таких насаждениях можно за день выполнить и три нормы. Это когда визир идёт по долине, где сплошные заросли ивняка и кустарниковой берёзки, да ещё и кочки высотой до метра, там о большой выработке думать не приходится. Обычно при планировании работ приходится учитывать этот фактор и распределять объёмы работ по прорубке визиров с учётом и пересечения местности, и характеристики насаждений, и закустаренности участков.

К полудню визир вывел нас к долине ручья на границе нашего участка. Это был уже двадцать первый километр. Теперь стала понятной главная причина столь длительной задержки наших товарищей. Наши коллеги, благодаря довольно простой прорубке из-за наличия в основном насаждений, практически без подроста и подлеска, прорубили не десять, а все двадцать километров. Дальше никаких ориентиров не было, и мы пошли вдоль этого небольшого ручья, надеясь найти всё же какие-то следы в виде кострища на ночёвке, оставленные нашими товарищами. Куда-то они ведь делись, тем более в километре от границы нашего участка должна быть грунтовая дорога, которая идёт к заставе на Амуре. Кострище мы нашли быстро, но было видно, что они здесь не ночевали, а только обедали. Наличие двух пустых банок из-под тушёнки указывало на то, что они были на этом месте два – три дня назад и тушёнка должна была кончиться. Дальше-то куда они пошли? Ведь самым простым решением было возвращение по визиру в полевой лагерь.

Выйдя к дороге, мы увидели по направлению на север какие-то дома. На эту часть лесов у меня не было аэрофотоснимков, а схема была пятнадцатилетней давности, и на ней этого посёлка не было. Мы пошли в этот посёлок, оказавшимся лесопунктом Осежино. Здесь были и сельсовет, и амбулатория, и магазин, и лесничество. Познакомились с лесничим Богомяковым, и он нам рассказал, что действительно два дня тому назад приходили двое лесоустроителей, а потом они пошли по дороге к заставе. Мне было не понятно, зачем им эта застава? У нас ведь никаких документов не было, они были оставлены в штабе в Сковородино, и встреча с пограничниками совсем не входила в наши планы. Обрадованные известием, что с моими коллегами ничего не произошло, мы решили идти в село Бейтоново на берегу Амура, которое было в восьми километрах от лесопункта, там пограничная застава. Можно было предположить, что наши товарищи были задержаны и теперь сидят как нарушители и ждут выяснения их личностей и всего, что полагается в таком случае.

За весь день пути мы уже достаточно устали и поэтому не спешили, рассчитывая часа через два дойти до посёлка, в котором расположена застава, и расспросить жителей о наших пропавших товарищах. Это было время наивысшего обострения отношений с китайцами. О нарушениях границы и постоянных провокациях мы читали в газетах, и нас перед заброской на участки об этом предупреждали особенно, поэтому не хотелось без документов попадаться на глаза пограничникам. Мы даже не стали голосовать, когда услышали, а потом в клубах дорожной пыли увидели автомашину, идущую нам по пути. Но она резко остановился около нас. Это оказался армейский УАЗ, из которого вышли два офицера. Старший лейтенант, как потом оказалось – начальник заставы начал допрос:

– Ваши документы! Кто вы и откуда идёте?

Думаю, что они были весьма озадачены, увидев на дороге двух небритых людей, с охотничьими ножами на поясах, из рюкзаков были видны топорища. У меня на плече висела двустволка, Да и вид запылённых, в промокших от пота энцефалитках двух незнакомцев рядом с границей не внушал особого доверия.

– Мы лесоустроители, документов нет, они в Сковородино.

– А откуда вы здесь взялись?

– Идём с Бургалей. Там наш лагерь. У нас потерялись двое рабочих, вот ищем их.

– И сколько вас там?

– Двенадцать. Мы занимаемся прорубкой визиров и таксацией лесов.

– А как вы туда попали?

– Забросились двадцать четвёртого мая на двух вертолётах.

– ???

Нас усадили в машину, предварительно изъяв ружьё, ножи и рюкзаки с топорами. Нас это вполне устраивало, потому что мы уже очень устали, а топать ещё предстояло километров пять. Даже не хотелось думать о том, что нас ожидает на заставе. Ну, не посадят же. Выяснят и отпустят. Может быть, они уже и наших пропавших задержали или что-нибудь о них знают? Но, к сожалению, они тоже ничего не знали о наших товарищах.

Приехали на заставу. Меня провели в кабинет начальника, а рабочего увели куда-то. Как потом оказалось, его сначала посадили в камеру для задержанных, но после выяснения всех обстоятельств нашего появления в этих лесах, выпустили.

Старший лейтенант сразу созвонился со своим штабом, доложив, что на его участке в мае был высажен десант из двенадцати человек. Что они имеют различное оружие как огнестрельное, так и холодное. Документов нет. Но имеются различные карты и даже аэрофотоснимки на территорию границы. Я ему уже показал эти материалы. В штабе тоже не все знали о нашем присутствии. Оказалось, что документы из Сковородино о нашей экспедиции в штабе были получены, но ещё не доведены до исполнителей на заставах. Выяснение по телефону наших лиц пофамильно, с адресами проживания (хорошо, что у меня список был с собой) длилось больше часа. Мне это уже порядком надоело и, главное, я не очень представлял, что дальше делать и где искать своих людей. Было слышно, как к берегу подплыли два бронированных катера, которые постоянно барражировали по Амуру и развозили наряды пограничников на наблюдательные пункты. Начальник пошёл их встретить, а нам, наконец-то, предоставили свободу и выпроводили за ворота заставы. Дело шло к вечеру. Небо было закрыто тучами, всё указывало на скорый дождь.

Куда же идти и где искать наших пропавших?

Решил пройти по безлюдному посёлку и заглядывать в дома, где было бы видно хоть какое-то присутствие людей. У большинства домов посёлка двери и окна вообще были забиты досками, так как жителей уже переселили от Амура в благоустроенные новые посёлки подальше от границы. Проходя по улице заброшенного посёлка, мы вдруг увидели промелькнувшую за одним из домов фигуру человека, которая быстро скрылась. Мне эта фигура показалась похожей на моего помощника. Мы пошли в ту строну, и увидели, что один из домов обитаем. На окнах висели занавески, да и дверь явно часто открывалась. Пройдя тёмные сени, вошли в дом.

В большой комнате за столом, на котором были остатки трапезы и на половину опорожнённая четверть (бутылка объёмом в 2,5 литра) с какой-то мутной жидкостью, сидел наш пропавший Виктор Листраткин. Рядом на лавке, видимо, местный пожилой житель, с почти белой густой, давно не стриженой шевелюрой, подобранной под цветную тесемку и седыми бородой и усами. Даже сидящая поза не скрывала его довольно солидного роста и физической силы, хотя лет ему было уж точно больше шестидесяти. На нём были светлая рубашка без ворота, подпоясанная верёвкой и широкие хлопчатобумажные штаны, заправленные в сапоги.

Мы приветствовали хозяина с пожеланием ему и всей его семье благополучия и здоровья. К нашему удивлению голос у этого богатыря был необычно высоким, доходившим до писка, никак не подходившим его комплекции. Потом в беседе мы узнали, что в детстве он сильно простудился, провалившись под лёд на зимней рыбалке на Амуре. Его всё же выходили, а вот голос так и не восстановился.

Виктор с виноватой улыбкой, слегка съёжившись, сидел за столом и не проронил ни слова, только мотнул головой в знак приветствия. В доме ощущался сильный запах чего-то кисло-спиртного, да и по его помятому лицу я сразу определил, что он предыдущие два дня провёл не трезвенником.

– А где Гоша?

– Вон спит.

Только сейчас я обратил внимание, что под каким-то тряпьём на кровати спит человек. Будто какая-то тяжесть с плеч спала.

– Ну, вы даёте! Мы вас ищем по всей тайге, всю работу сорвали, а вы здесь пьянствуете!

– Начальник, не ругай их. Они зашли на несколько минут, но я их задержал. Давай лучше выпьем за встречу.

С этими словами хозяин встал из-за стола, и, достав с полки, сделанной из ящика, стакан, налил его почти до краёв из четверти. Я понял, что это самогонка.

– Нет, мы пить не будем. Нам ещё идти на Бургали в свой лагерь.

– А, мне уже Гоша сказал, где вы стоите. Туда семнадцать километров по тайге идти. А Гоша не может, он спит.

Из дальнейшей беседы выяснилось. Родители Григория, нашего рабочего, были из этих мест. Сам он уже лет двадцать здесь не был, но уговорил Виктора заглянуть к дальнему родственнику и немного отдохнуть. Вот они третий день и отдыхают. Когда Пётр Иванович, как звали хозяина, узнал, что мы сейчас уйдём домой, то заверил, что завтра проводит Гошу до устья Бургалей, а там почти до нашего лагеря есть хорошая тропа. Так что беспокоиться за него не надо.

Оставив несколько банок тушёнки хозяину, все вышли на улицу. Пока мы беседовали и собирались, пошёл мелкий холодный дождь, что, конечно, не придало нам особенной бодрости. Пётр Иванович показал нам, где от посёлка идёт старая лесная дорога до большого карьера в верховьях Бургалей. Там в начале века работали старатели. Как он объяснил, дорога уже очень заросла, но на фоне неба просматривается прогал – это и есть дорога. Я понял, что старый лагерь старателей находился километров на пять выше по течению ручья от нашего лагеря, где я ещё не был, но не сомневался, что мы его не пройдём, так как обязательно должны пересечь визир. Когда мы шли по нашему визиру, я отметил в пикетажной книжке пересечение со старой заросшей дорогой шириной метра четыре, которая достаточно хорошо просматривалась между деревьями. От нашего лагеря она была в четырёх километрах. По неписаному правилу мы на этом пересечении с дорогой затесали стволы нескольких деревьев и поэтому надеялся, что не пройдём даже в сумерках мимо визира, ведущего прямо в лагерь, чтобы не делать крюк от карьера, к которому может нас вывести дорога.

Продираясь на опушке сквозь кусты ольховника и ерника, совершенно промокли, но дорогу нашли. Конечно, она уже вся заросла кустарником, а в некоторых местах и молодым лесом, но местами достаточно чётко просматривалась среди высоких деревьев. Весь путь предстояло идти на подъём. Надо было спешить. Я боялся, что может опуститься туман, тогда легко потерять дорогу. Сил особых у нас не было, да и Виктор после нескольких дней «отдыха» не особенно отличался прытью.

Часа через три мы вышли на какое-то плато, густо заросшее высоким ольховником, редкими лиственницами и берёзами. Уже метров через двести по этому равнинному участку мы в сгустившихся сумерках потеряли дорогу, засекать по компасу её направление из-за постоянного петляния не имело смысла, но старались всё время придерживаться северного направления. Пришлось затратить время и силы, обходя по кромке леса прогалину, чтобы всё же найти, где дорога опять проявится среди деревьев. Всё промокли буквально до костей и очень замерзли, поэтому останавливались, только чтобы вылить воду из сапог и выжать портянки, когда идти было уже очень трудно.

Но, вот мы вышли на ещё одну марь, которая мне показалась знакомой по группе старых лиственниц и общему контуру. Рано утром, когда мы шли по визиру, я обратил на это место внимание именно из-за старых лиственниц, сейчас покрытых светло-зелёной молодой хвоёй. Здесь по краю мари течёт ручей Малые Бургали, который тоже впадает в Амур. Дождь уже закончился и на небе, частично освободившегося от тяжёлых туч, сверкали первые яркие звёзды. Я понял, что визир где-то на противоположной стороне мари, значит до лагеря не более пяти километров. Обрадованные, остановились немного отдохнуть. Наши мучения этого дня заканчивались.

Неожиданно из леса на марь в том месте, откуда некоторое время назад вышла наша группа, выскочил крупный светло-серый волк. Он явно бежал по нашим следам. Мы с Виктором сняли ружья с плеч и щёлкнули предохранителями. Вдруг в воздух взлетела ракета, потом ещё и мы увидели фигурку солдата, которого этот «волк» тащил за собой на поводке. В первую минуту, на фоне тёмного леса, мы его даже не заметили. Но вот он остановился, видимо тоже порядочно устал.

– Мужики, неужели мы двигались в обратную сторону и где-то нарушили границу? – сказал я, недоумевая. Я был уверен, что мы шли от Амура, тем более, шли всё время в подъём, в сопки.

Проводник огромной овчарки, у которого за спиной висели рация и автомат, совсем выбился из сил. Медленно подойдя к нам, он уложил собаку, присел рядом с ней и вначале не мог ничего сказать, хотя мы ждали ответ на вопрос о нарушении нами Государственной границы. Потом, отдышавшись, он сказал, что мы границу не нарушали, но его послал начальник, чтобы вернуть нас на заставу. Мне было совершенно не понятно такое решение. Все формальности нами были выполнены и мы были отпущены, но солдат ничего не знал, так как после наряда на границе он отдыхал, а вечером приехал старший лейтенант и приказал ему догнать нас и вернуть. Идти он уже почти не мог и сказал, что главное выйти на Амур, а там он вызовет машину, и нас отвезут на заставу.

Я предложил ему, с учётом, что мы не очень далеко от нашего лагеря, дойти до него. Там по своей рации я сообщу в Сковородино о нём, а завтра он вернётся в свою часть. Я могу и проводить его, если сообщат, что мне необходимо пойти на заставу. Солдатик, видимо, представив обратный путь да ещё ночью, вначале согласился, но потом попросил всё же вернуться, так как его за неисполнение приказа могут наказать. Он ведь не знает, почему нас ищут. Конечно, он в какой-то степени был прав. Мы не могли предположить, какое наказание его ждёт, если он отпустит нарушителей, которых ему приказали задержать? Что же там произошло, и почему за нами послали пограничника с собакой? Ещё я не мог понять, как его отправили в такой путь на задержание одного, а если бы мы действительно были бы нарушителями?

Что же делать? Мне совершенно не светил обратный путь по заросшей, грязной и часто пропадающей дороге, которую в темноте найти будет вообще невозможно, поэтому придётся просто ломиться напрямую вниз к Амуру. Было и ещё одно обстоятельство. Нас задержанных на заставе было двое, а вернутся трое, да там ещё и пьяный четвёртый рабочий, несколько дней живущий под носом у пограничников. Чем это может кончиться и для нас, и для них, можно только догадываться. Кроме того, у Виктора была моя «Белка» – промысловое ружьё, один ствол у которого нарезной. Я его купил в первый свой полевой сезон в Забайкалье у местного охотника и, конечно, документов на это ружьё не было. Дело могло кончиться конфискацией, или в лучшем случае штрафом, что мне совершенно не нужно. Стали обсуждать наши дальнейшие действия.

Мною было предложено следующее. Так как нас на заставе было двое, то Виктор идёт в лагерь (с «Белкой») и сообщает по рации в штаб о нашем задержании. Мы с рабочим возвращаемся. Но, чтобы не заблудиться, потому что дорога в темноте уже совершенно не видна, мы идём напрямую вдоль ручья Малые Бургали к Амуру. Это не более пяти-семи километров. А там пограничник вызовет по рации машину.

Перед новой дорогой мы подкрепились холодной тушёнкой с сухарями. Кинув несколько солдатских сухарей собаке, мы с некоторой опаской, увидев как они просто пропадают в её огромной пасти, обсудили судьбу возможных нарушителей, которым представилась возможность встретиться с этим псом на тропе войны. Ведь некоторое время назад мы были в этой роли.

Можно только с ужасом вспоминать эту дорогу. Удивительно, как мы не переломали себе кости, когда в темноте, буквально ползком спускались по мокрым скалам ущелья и густому кустарнику. Если бы не мой небольшой фонарь, скупо подсвечивающий дорогу впереди идущему, то не представляю, как бы мы вообще выбрались. Конечно, пришлось нам с рабочим взять у пограничника его автомат, сумку с магазинами и рацию, потому, что он уже был совершенно без сил и даже без своего боевого комплекта еле тащился. Даже собаку он спустил с поводка, так как несколько раз она, рванув в сторону, свалила его на землю, что грозило получением серьёзных травм. Собака, послушная редким командам проводника, потом всё время крутилась вокруг нас до самой заставы.

Долина Амура нас встретила травой почти в рост человека и пронизывающим ветром. Но через метров триста вышли на грунтовую дорогу, по которой и ездили пограничники вдоль границы. В изнеможении, лёжа прямо на мокрой земле, все ждали, когда наш солдатик свяжется с заставой. Но все его старания ни к чему не привели. Тогда он выпустил несколько ракет, ожидая ответных с заставы, до которой по моим прикидкам было километров десять. Без результата! И мы поняли, что ожидать машины бесполезно и нам придётся идти пешком. Когда уже стали видны огни на мачте, пограничник опять попытался связаться. Но ни рация, ни две оставшиеся ракеты результата не дали. Последние сотни метров мы, наверное, преодолели только с помощью зубов.

Удивительно, хотя был уже второй час ночи, но нас на заставе ждал, наверное, весь личный состав. Сразу прибежал начальник. Исполнивший приказ пограничник вместе с моим рабочим, которого я попросил накормить, отправились на камбуз ужинать, а затем спать. Мне бросилось в глаза то, что старший лейтенант был не трезв.

Оказалось, что он ездил в Осежино, и, видимо, там хорошо посидел за столом у лесничего. Вернувшись на заставу, хотел со мной поговорить, но узнал, что нас уже нет. Не спросив, когда мы ушли, он и послал солдата за нами, думая, что мы где-то рядом. Сержант, передавший эту команду солдату, тоже не знал сути дела. А солдат – проводник служебной собаки, отдыхавший после ночного дежурства на границе, принял к исполнению приказ о задержании каких-то людей. Так бездумно была поставлена боевая задача. А если бы мы были действительно нарушителями, что могло ожидать этого пограничника? Сам начальник заставы, видимо позже осознав свой промах, переживал за судьбу солдата, поэтому и не разрешил спать всей заставе, уже предполагая организацию потерявшегося воина. Но рацию и ракеты они всё же каким-то образом проспали. Это нам на следующий день рассказал сержант.

Невзирая на столь поздний час, старший лейтенант не отбросил желание побеседовать со мной, чтобы как-то разнообразить свой быт и, пригласив в кабинет, вызвал вестового, для организации чая. Я был очень уставшим и голодным, но он, видимо уже поужинал, поэтому мне был предложен чай с конфетами и печеньем. Сделав замечание вестовому, что тот не подал чайные ложки, он посетовал, в каком некультурном обществе ему приходится служить. Затем последовал длительный монолог о том, как ему здесь скучно без жены, которая живёт в Благовещенске и сюда не едет, и воспоминания о посещении Москвы в бытность его курсантом погранучилища. Я почти не отвечал, с чёрной завистью думая о моем сытом рабочем, который наверняка уже спит в казарме. Эта, так называемая, беседа длилась до трёх часов ночи, когда я, просто уснув, чуть не упал со стула. Начальник обещал завтра подбросить на УАЗе нас по дороге вдоль Амура до устья Больших Бургалей, что меня бы очень устроило. На ещё одну мою просьбу, он пообещал несколько солдатских фляжек и котелков. Затем меня отвели в казарму, где я сразу свалился на указанное место ночлега.

По солдатскому подъёму в шесть часов утра нас тоже подняли. Я совершенно не отдохнул. Радовала предстоящая поездка на машине, что значительно сократила бы нам путь до лагеря. Но этим мечтам не удалось сбыться. Пока мы умывались и завтракали, начальник заставы уехал в Осежино, забыв свои обещания, а солдаты сами не имели права нас куда-либо везти. Я с большим трудом, в качестве некоторой компенсации за моральный и физический ущерб, выпросил у сержанта две фляжки и пару солдатских котелков. Один комплект этой солдатской посуды прошёл со мной все последующие экспедиционные пути-дороги.

С некоторой досадой мы ушли с заставы. День обещал быть солнечным, безветренным. На небе не было ни одной тучки. Вчерашнюю непогоду напоминали только лужи, мокрые трава и листва. Мы зашли в дом к Петру Ивановичу за Гошей. Там не спали, и, судя по блестевшим глазам, уже приняли из четверти, что всё также стояла на столе. Вчера некогда было разговаривать. А сейчас я поинтересовался у коренного сибиряка об истории добычи золота в этом районе.

Почти все ручьи, впадающие здесь в Амур, были золотоносными, поэтому добычей металла занимались с давних пор. До войны граница охранялась не очень строго, и множество китайских нарушителей свободно переходило её для разных целей. Собирали дикоросы, вели браконьерскую охоту, но особенно их привлекало золото. Обычно группа старателей насчитывала до двадцати человек. Существовала жесточайшая конкуренция между китайскими и русскими старателями, которые не давали друг другу спуску. Не редко происходили вооружённые стычки. Но занимались старательством и группы по два-три человека. Обычно работы зимой прекращались, и старатели уходили домой. Кому везло, тот возвращался в своё селение на тройке с бубенцами. Гуляли, пока были деньги, вырученные за добытое золото. Но много старателей навсегда оставались в тайге. Мы в последствии не раз находили холмики могил вдоль больших и малых ручьёв. Не редки были случаи, когда старателей, выходивших из тайги, на тропах ждали охотники за чужим золотом. Такие случаи обычно не расследовались, если погибшие были с той стороны. Но случалось, что и китайские хунхузы промышляли на российской территории. И если они попадались русским, то суд был очень коротким и беспощадным. Порядок на границе установился только после войны, когда с фронта вернулись мужчины и стали организовываться заставы.

В верховьях Больших Бургалей, там, где расположился наш лагерь, место было богатое золотом. Здесь обнаружили несколько золотоносных жил, особенно богатую в верховьях ручья. Работа велась круглый год. Зимой старатели поднимали руду, а весной и летом уже промывали её. Поселение русских старателей было достаточно большим. Мы и сами это поняли по большому количеству пробитых шурфов, выложенных на глубину до 15 метров лиственничными колодезными срубами, которые очень хорошо сохранились, и огромному объёму промытого гравия, лежащему на берегах речки. Напротив нашего лагеря в первый же день прилёта мы обнаружили почти двадцать захоронений, видимо, старатели жили здесь не один год.

Во время нашей беседы, мы вдруг услышали на улице сильный грохот, стёкла в окнах задребезжали, казалось, что даже стены избы трясутся. Я вышел на улицу и увидел на дороге проезжавшего монстра. Это был бульдозер высотой с двухэтажный дом, с огромным ножом, похожим на нос боевого корабля. Я вначале даже не понял, для чего такая громадина нужна? Но, увидев наверху в кабине двух солдат, которые управляли этим монстром, подумал, что такую технику могут применять при создании пограничных полос и, как оказалось, не ошибся.

В конце сезона пошёл с таксацией вдоль берега Амура и заодно намеревался подписать квартальные столбы, которые летом были поставлены рабочими на прорубленных визирах. Каково же было моё удивление, когда, перебравшись через огромные завалы деревьев не понятного происхождения, на месте нашего визира, я увидел четыре ряда колючей проволоки вдоль грунтовой дороги и вспаханную контрольную полосу, так называемую «КСП», которая протянулась по долине Амура. Я был поражён мощью техники и объёмом произведённой работы, жаль было только наших потерянных сил и времени на прорубку визиров и постановку столбов, если бы знал заранее о прокладке КСП, можно было этого не делать.

Поговорив ещё с хозяином о современном житье – бытье, мы, выпив понемногу на посошок, чтобы не расстраивать его, отправились в путь к лагерю. Сразу за домами увидели несколько косуль, пасущихся на прекрасных приамурских лугах, но нам пока было не до охоты. Уже после полудня вышли на злополучную марь, где нас вчера догнал пограничник, и по затёскам нашли визир. Через час мы были в лагере, где меня ожидало не очень приятное известие.

Оказывается, Виктор в темноте прошёл мимо визира. Проплутав больше часа по тайге и замёрзнув, завернулся в мокрый чехол от спального мешка, улёгся под дерево и пролежал там до утра. Утром, пройдя меньше километра на юг в сторону Амура, он обнаружил визир и почти приполз в лагерь. Как мне сказали рабочие, он достал из моей палатки бутылку водки, хранящегося неприкосновенного запаса и чтобы не простудиться выпил её в один присест, а теперь спит в своём спальном мешке. Потом Виктор признался, что смог выпить грамм сто, не больше, остальное допили рабочие. А я был очень доволен, что наши приключения закончились, он не простудился и, значит можно продолжать работы.

За этими воспоминаниями не заметил, как вышел к опушке леса на краю лугов, начинающейся долины. За нею, ещё невидимая из-за сопки цель моего марш-броска – Осежино.

По безлюдной улице подошёл к магазину, но он был закрыт на обед. В лесничество идти не хотелось, потому что по такому случаю уже знакомый и очень доброжелательный лесничий наверняка бы не отпустил меня в лагерь без накрытого стола, а мне ещё обратно идти, поэтому до окончания обеденного перерыва подремал в тени за магазином.

Продавщица, внимательно рассмотрев маркировку на банках, и оценив их, сообщила мне сумму, которую она готова заплатить. Меня эта цена устраивала, хоть и была значительно занижена. Отоварил деньги двумя бутылками коньяка, несколькими банками огурцов, помидор и рыбных консервов, хлебом, сливочным маслом и, конечно, сигаретами. Учитывая, что за последние две недели горох изрядно надоел, для разнообразия нашего меню взял ещё три килограмма риса.

Обратная дорога также прошла без всяких приключений, правда, было тяжелее, потому, что путь в основном шёл на подъём. Как обычно не надолго остановился на мари у Малых Бургалей. В этом ручье была удивительная по вкусу и чистоте вода. Зубы просто ломило от неё, но оторваться от питья было трудно. Вообще в этом районе встречались совершенно разные ручьи по вкусу и цвету воды. Ручей Алма в самом верховье был прозрачным, но потом в него впадал небольшой «молочный ручеёк». Вода в нём была густого белого цвета, наверное, под землёй находился какой-то меловой слой. А некоторые ручьи, впадающие в Осежинку, имели коричневатый цвет, может быть от избытка железа, потому, что камни на дне самой Осеженки ниже этого ручья тоже имели бурый цвет.

В лагере меня уже ждали. Из двух подстреленных утром рябчиков был сварен густой бульон, а к мясу подготовлена закуска из лука. Принесённые мной разносолы и, главное, коньяк, безусловно, не только украсили стол, но сделали его значительно привлекательнее в гастрономическом отношении, что позволило нам провести запоминающийся вечер в амурской тайге по поводу рождения моего первого сына.

 

¹⁾ Марь – (в Сибири) заболоченная кочковатая долина ручьёв и небольших речек, покрытая болотным багульником, на которой произрастают ива и карликовая берёзка – ерник. Также марь обычно встречается на плато водоразделов.

 

На реке Осежинке.

Всё лето моя таксаторская группа работала на небольшой речке Большие Бургали, которая впадает в Амур. Теперь работы закончены. Рабочие отправлены в Сковородино и они, получив свои заработки, уже уехали кто куда, а может быть, как часто здесь бывает, спустили со случайными друзьями все деньги и сейчас кантуются на каких-то временных работах. Мы с моим техником оставили двоих рабочих, так как предстоит ещё работа в пятидесяти километрах отсюда, и ждём вертолёт для переброски.

Наконец, после семи дней ожидания, вертолёт прилетел. Быстрая загрузка таборного имущества, которым пользовались всё лето, и недолгий перелёт. Зависание и ещё более быстрая выгрузка нашего нехитрого скарба на поле у речки Осежинки. Для себя оставили по два спальных мешка, чтобы один подкладывать – это для тепла, да и для мягкости, а основную часть груза оставляем в вертолёте. Здесь он не нужен, пусть летит в штаб. Когда вертолёт улетел, мы, поднявшись с наших вещей, на которых лежали, чтобы их не подняло потоком воздуха от винтов, смогли оглядеться.

Здесь было большое поле. Метрах в пятидесяти на берегу речки стоял вагончик, в нём, как видно, летом жили пастухи. Как мы потом узнали, сюда из посёлка, находящегося в двадцати километрах, пригоняли бычков на откорм. На нашем берегу до леса было не менее двух километров, за речкой он начинался сразу от берега.

У вагончика нас ожидал Саша Шумилов, с которым я познакомился ещё в 1970 году, когда он в составе группы студентов – практикантов работал в нашей экспедиции. Крепкий, спортивный, в институте занимался биатлоном и выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Сам он из Гусь-Хрустального Владимирской области. С детства увлекается охотой. Наверно, из-за этого увлечения пошёл учиться в Московский лесотехнический институт, а теперь уже третий год работает в лесоустройстве.

Рядом с ним стояли двое рабочих и женщина – таборщица, так обычно зовут того, кто занимается в полевом лагере приготовлением пищи и охраной, когда днём все на работе в лесу. По нормативам таборщика можно нанимать, когда в группе более десяти человек, но, учитывая условия и сроки работ, начальник партии разрешил нарушить правила.

Обменявшись приветствиями и, перекусив уже приготовленным в ожидании нас обедом, мы разобрали вещи, поставили палатки и стали знакомиться со схемой нового участка и распределением между исполнителями кварталов для таксации. По нашим прикидкам, если не будет каких-либо значительных природных помех, мы можем выполнить работу за две недели.

С утра приступили к разрубке визиров, постановке квартальных столбов и таксации. На третий день выпал снег, осложнивший нам условия работы, но морозы были не ниже пяти градусов ночью, а днём обычно от нуля до плюс пяти, что нас вполне устраивало. Через неделю, подсчитав количество оставшейся тушёнки и необходимость отдыха, решили организовать охоту на косуль, множество следов которых мы видели на свежем снегу.

Лес в этом районе рубили лет пять назад и все вырубки заросли травой и молодой порослью осины и берёзы – основной кормовой базой для лосей, изюбрей и косуль. Лоси и изюбры нас не интересовали, охота на них требовала много времени, да и лицензии, выданные на лето нашему отряду лесоустроителей, были уже все использованы, а вот подстрелить косулю было бы совсем не лишним. Свежее мясо требовалось не только как качественный калорийный продукт, но и как значительная экономия финансовых средств, потому что в такую погоду, при большой физической нагрузке, питание требовалось соответствующее и тушёнка просто «летела». Хотя почти каждый день мы приносили в лагерь убитых рябчиков, но это было скорее некоторое разнообразие нашего меню, но не кардинальное его улучшение.

Местные жители обычно охотятся на косуль несколькими способами. Очень распространённа охота на солонцах, или как местные охотники говорят «на солИ» с ударением на последний слог. Иногда встречаются естественные выходы соляных растворов, куда ходят все звери. Но чаще такие солонцы делаются искусственно.

На опушке леса или на поляне в неглубокие шурфы, сделанные чаще всего деревянным колом, засыпают несколько килограммов соли. Через некоторое время соль расходится и образуется солонец. Каждые десять дней его подновляют новыми порциями соли. На дереве метрах в пятнадцати – двадцати устраивают засидку, где охотник дожидается прихода зверя. Иногда, для удобства, засидка делается в виде лежака. На такой солонец косули начинают ходить через месяц – полтора. Солонцов делают несколько, а затем, те которые начинают посещаться животными, используют уже многие годы. На самой «соли» стараются зверя не бить, а ждут, когда он немного отойдёт и, тем более, никогда дичь рядом не разделывают, так как запах крови навсегда отпугнёт всех зверей. Первыми начинают посещать соль косули, затем не редко и изюбры. Я слышал, что на такую «соль» проходят и лоси, но сам их следы на таких местах не встречал.

Мне в Сибири говорили, что иногда солонцы переходят даже «по наследству», и местные охотники охотятся на них десятки лет. Некоторые солонцы имеют даже областную известность. Но чаще – это скрытые места, используемые, по предварительной договорённости, очень небольшим количеством охотников. Свою «соль» охотник делает и на закреплённых за ним угодьях, но здесь уже преследуется цель подкормки диких животных микроэлементами, необходимыми для нормальной жизнедеятельности.

Другим распространённым способом добычи косуль является охота с подхода. Рано утром охотник очень осторожно идёт по границе леса или вырубки, высматривая пасущихся косуль. Но это уже охота на удачу, требующая обычно значительно большего времени и сил.

Учитывая, что сил нам в конце полевого сезона не занимать, и косуль в этом районе достаточно много, мы наметили свою тактику охоты. Утром, перейдя на другой берег, мы рассредоточились по склону сопки, где были старые вырубки, и медленно двинулись, надеясь спугнуть косуль. Утром воздушный поток поднимается вверх, и вспугнутые косули обычно бегут в гору, где и могут попасть под выстрел, поэтому, идущий выше должен немного отставать от идущего ниже.

У нас на шестерых было четыре ружья, что позволяло охватить практически весь склон сопки. Выстроились в цепь по склону сопки на 40-50 метров друг от друга. Пройдя с километр, наша цепь сломалась и наиболее азартный охотник, шедший вверху, ушёл метров на пятьдесят вперёд. Из-за высокой травы и кустарника мы увидели это, только когда вышли на открытое место, но было уже поздно. Впереди метрах в ста от нас среди кустов засверкали три «зеркала» и быстро скрылись за склоном. «Зеркалами» называют зад косуль и оленей, где шерсть чисто белая. Всё остальное тело этих зверей окрашено в тёмно-серый с некоторой рыжинкой цвет.

Что-либо предпринимать было уже бесполезно. Дальше начинался сплошной лес, и встретить отдыхающих косуль было весьма проблематично, так как подойти к ним такой оравой в лесу, где под ногами всё время трещат сухие сучья, было невозможно. Поэтому, что бы уже не терять день, решили разойтись в разные стороны и попытать счастье поодиночке, а рабочие без ружей возвратились в лагерь.

Пройдя километра два, я вспугнул большого глухаря, который кормился на полянке перезревшими ягодами голубики и краснеющей местами брусники. Он отлетел метров на сто и сел на высокую лиственницу. К сожалению, малокалиберные патроны, которые мы покупали в местном охоткооперативе, были чёрного цвета. Эти патроны очень малоубойны и применяются охотниками для стрельбы белки и рябчика на расстоянии не более 20-30 метров, а на большее расстояние пуля летит просто не предсказуемо. У меня оставался из прежних запасов, сохраняемый именно для такого случая всего один усиленный патрон, коробочку которых удалось достать ещё в Москве у знакомого спортсмена. Долго выцеливал птицу. После выстрела, даже на таком расстоянии было слышно, что пуля попала в цель. Глухарь как-то осел на толстой ветке, но не улетел. Я попытался ещё раз в него попасть, используя чёрные, да к тому же просроченные патроны, но, как и ожидалось – безрезультатно. Выйдя из-за дерева, за которым я прятался, стал подходить к глухарю на верный выстрел. Но когда до птицы оставалось метров шестьдесят, она слетела, и медленно планируя, опустилась на землю за кустами. Мои длительные поиски подранка результата не дали, и было очень жаль потерянную добычу. Видимо, раненная птица затаилась, найти её без собаки было невозможно, и, скорее всего, она будет добычей для лисиц.

Пройдя ещё с полкилометра, я, находясь на вершине сопки, увидел внизу на большой старой вырубке двух кормящихся косуль. До них было метров пятьсот. На таком расстоянии их можно было заметить только по «зеркалам». Метров двести – триста я осторожно шёл, а потом пополз, прячась за высокие пни, оставшиеся обрубки брёвен и кусты. Таким образом, мне удалось приблизиться на верный выстрел картечью. Очень осторожно выглянув из-за большого корня, который надёжно скрыл моё приближение, я увидел, что косуль было три – козёл с прекрасными рогами, которые всегда являются желанным трофеем охотников, крупной козы и, видимо, козлёнка, так как он был ниже козы. Звери стояли ко мне боком, но козёл, которого я наметил в качестве основной цели, был прикрыт двумя другими косулями. Мне хотелось добыть именно козла, из-за его рогов, но как стрелять?

Видимо, они заметили моё движение, так как насторожились и разом повернули свои головы в мою сторону. Ждать пока они разойдутся, было бессмысленно. Я прицелился чуть повыше спины козы, надеясь, что заряд картечи достанет желанный трофей, стоящий как за прикрытием, и выстрелил. Обе взрослые косули мгновенно исчезли в ближайших кустах, а третья, сильно вздрогнув, осталась стоять на месте. Наверное, я всё же занизил прицел и попал именно в ближайшую, закрывавшую своим телом других. Перезарядив ружьё, я выстрелил второй раз.

Мне было не понятно, почему заряд попал только в одну косулю? Конечно, в патрон двадцать четвёртого калибра входит мало картечин, но я стрелял выше и наверняка должен был попасть, если не в козла, который был почти полностью прикрыт взрослой козой, то в неё уж обязательно. Решил обойти по кругу это место и посмотреть следы, которые должны были остаться где-нибудь на земле. В траве и кустах их увидеть было сложно, поэтому я старался идти по старым лесовозным дорогам. В одном месте на снегу я увидел чёткий свежий след козла, выходящий из круга по которому я обходил участок охоты. Но, второго следа не нашёл, как ни старался на корточках рассматривать эту дорогу. Значит, косуля не пробегала и возможно она упала где-то не очень далеко. Я медленно пошёл челноком к месту, где стрелял, осматривая каждый куст и большие кочки. Пройдя так метров пятьдесят, я увидел лежащую косулю. По следам на шкуре было видно, что в неё попало три картечины. Я ещё раз вернулся к следу козла, и прошёл по нему метров двести, но, нигде, ни кровинки не нашёл. Значит, я действительно несколько занизил выстрел, и желанный трофей ушёл невредимым. Но, я всё равно был доволен удачей, так как день не пропал даром и теперь у нас будет настоящее мясо.

Погрузив меньшую косулю в рюкзак, я понёс добычу в лагерь. Затем мы с Виктором Листраткиным и рабочим сходили за второй, которая была значительно тяжелее. В этот день остальные охотники подстрелили ещё несколько рябчиков, так, что мы теперь были обеспечены хорошим питанием до конца работ.

Вечером на ужин у нас были пельмени из дичи и жаренные на вертеле рябчики. За неимением мясорубки, мясо рубилось обычным топором. Конечно, кусочки были довольно крупные, поэтому и пельмени были со средний пирожок, но это не уменьшило нашего удовольствия. К ужину были изготовлены и «разовые лепёшки». Тесто для такой стряпни заводится на воде с добавлением питьевой соды. Жарить их можно даже на горячих камнях, но за неимением сковороды мы воспользовались «буржуйкой», предварительно очищенной, насколько это было возможно, от ржавчины. Такие лепёшки пока они горячие, да в полевых условиях, достаточно вкусны, но обычно, не пекутся впрок, так как на следующий день становятся очень жесткими с сильным привкусом соды. Конечно, на основных наших базах, где мы жили всё лето, были и мясорубки, и масло, и сухое молоко, и дрожжи. Но на этом временном месте было уже не до излишеств. Главное – быстро, горячо и побольше. Ни от одного участника этого вечера недовольства не поступило, значит, ужин удался.

На следующий день все ушли из лагеря рано, что бы выполнить работы и за устроенный нами выходной день. Вернулись поздно, очень уставшие, но, главное, – подогнали график выполненных работ и нас опять ждал сытный ужин. Когда мы, уже поужинав, сидели за столом и допивали чай, послышался стук в дверь вагончика.

– Не заперто, входи!

В открывшуюся дверь показались двое.

– Заходите сюда, наверное, замёрзли?

Когда они вошли, мы смогли рассмотреть поздних гостей, насколько позволял свет горевшей на столе керосиновой лампы.

Старшему было лет сорок – пятьдесят. Невысокого роста, с каким-то сморщенным, как – будто закопчённым лицом, заросшим редкой, давно не бритой щетиной. Из-под старой зимней шапки сосульками торчали длинные волосы. Весь вид его показывал какую-то болезненность.

Второй – мальчишка лет четырнадцати– пятнадцати, казался выше своего спутника, но бросалась в глаза его худоба.

Нас поразила их верхняя, изношенная до крайности одежда. Из старых замызганных телогреек с множеством прожженных и разорванных дыр торчала вата, штаны были все в заплатках, болотные сапоги также имели по несколько наложенных сверху заплаток. В качестве рюкзаков за спиной на верёвках висели холщёвые мешки, какие используют обычно для хранения продуктов.

– Здравствуйте!», – сказал мальчик.

– Ну, здравствуй, если не шутишь? Что это вы по ночам в тайге ходите? Как зовут-то?

– Я Вася, а это дядя Коля. Мы сюда из Сосновки пришли порыбачить.

При этом разговоре старший, которого мальчик называл дядей Колей, не произнёс ни слова, а только смотрел на нас.

– А что же Николай молчит?

– Он глухонемой.

– Ну, садитесь ужинать.

– Нет, мы сами. У нас есть.

– Садитесь, садитесь. Мы уже поужинали. Вон у нас остались и суп, и каша рисовая с мясом. Давайте, давайте, не стесняйтесь.

Оба рыбака сложили свои котомки у двери. Затем они сняли телогрейки, под которыми на голое тело были надеты свитера, тоже уже даже не второй свежести и сохранности.

– Там на улице справа на стенке у двери умывальник, а полотенце вон висит, – показал один из рабочих.

Когда они вышли мыть руки, мы, молча, переглянулись. В своей работе, видевшие много, нас всех поразил нищенский вид этих пришельцев.

Пока они кушали, мы узнали, что Василий работал летом на этом пастбище помощником пастуха, а сейчас рабочим на ферме. Заработок у него маленький, часто болеет. Мальчик сирота, бродяжничал, но год назад прибился к Николаю и помогает ему. В посёлке его заставили ходить в школу, но он очень отстал от своих сверстников, поэтому учится с малышами. На следующий год, когда ему исполнится шестнадцать, он пойдет уже самостоятельно работать, а учиться будет в вечерней школе. Живут они там же на ферме, так как своего дома нет. На рыбалку они сильно припозднились из-за болезни Николая. На речке в километре выше от нашего вагончика имеется большая яма. Здесь они летом ловили налимов на закидушки, которые представляют собой леску с несколькими крючками, на конце привязывают тяжёлый груз. Обычно, рыба сама засекается на крючке или, если рыбак рядом, то он по дрожанию лески видит поклёвку и производит подсечку рыбы. Ловля налимов производится ночью, а вечером рыбаки собирались бить рыбу острогой. Во время нашей беседы, мальчик иногда обращался к Николаю, пересказывая ему наш разговор, очень медленно произнося свои слова и дополняя их знаками. На что глухонемой, отвечал ему отдельными звуками и знаками. Хотя мальчик, как видно, не владел знаками глухонемых, но Николай внимательно смотрел на него при разговоре, и было видно, что они достаточно хорошо друг друга понимали.

Ночевать мы их положили в вагончике с рабочими, так как для ночёвки, кроме одного байкового одеяла у них ничего не было. Да, вообще-то это ведь было их жилище, которое мы временно занимали. Сами мы – Александр, Виктор и я ночевали всё время в палатке, поставленной на берегу Осежинки.

На следующий день, возвратившись с работы уже затемно, мы пошли посмотреть, как ловят рыбу наши ночные гости. Оказалось, что они сейчас на речке с острогой. Спустившись по течению вниз, мы увидели, что рыбаки медленно двигаются по воде против течения. Мальчик светил фонарём, а Николай шёл с острогой, высматривая рыбу. Вот он стал медленно подводить своё орудие к этому месту. Глубина была не большая, дно каменистое и в свете фонаря был хорошо виден небольшой налимчик. Резкий удар. Налим завертелся на остроге, прижатый ко дну. Николай, захватив его за голову, поднял острогу и сдёрнул рыбу. Мальчик, подойдя, подставил мешок, который висел у него на поясе, и добыча благополучно была помешена в этот мешок.

– Много наловили?

– Нет, штук десять-двенадцать.

– Можно посмотреть?

– Да.

С этими словами Вася подошёл к нам и открыл мешок. Мы увидели несколько чебаков и хариусов, среди которых извивалась пара мелких налимов.

Улов действительно был слишком скудным. Но этого и следовало ожидать. Рыба в основном уже спустилась в Амур на зимние ямы, потому что Осежинка зимой промерзает почти до дна. Уже сейчас закрайки, где течение было слабое, были покрыты тонким льдом, и по самой реке проплывала шуга, пока ещё не густо, но было понятно, что уже скоро река встанет.

Нам было жалко рыбаков, которые уже порядочно замёрзли в своих резиновых сапогах и насквозь продуваемых телогрейках.

– Пошли ужинать. Всё равно рыбы почти нет.

– Нет, мы ещё походим, а потом пойдём на яму.

– Вот поужинаете и пойдёте на яму.

Было видно их стеснение, но мы настояли и помогли выбраться на скользкий берег. После ужина, погревшись, рыбаки отправились на ночную ловлю больших налимов, которых как они говорили в яме очень много. Когда они ушли, мы ещё некоторое время разбирали материалы дневной таксации и готовили аэрофотоснимки на завтрашний день, а потом решили сходить проведать рыбаков.

Прихватив несколько банок тушёнки и сгущёнки, мы, представляя как ночью в такой холод, будут они рыбачить, взяли пару чехлов от спальных мешков, также нашлась одна телогрейка, хоть и поношенная, но крепкая, без дыр. Захватили ещё пару рубах, и даже свитер, забытый в спальном мешке одним из наших уже уехавших рабочих. С полным рюкзаком мы с Сашей вышли из вагончика и сразу почувствовали, что похолодало достаточно сильно.

На берегу у ямы горел небольшой костёр, который слабо освещал воткнутые в землю срубленные ветки, с привязанными к ним закидушками. Рыбаки сидели на корточках, наблюдая за лесками, и длинными палками изредка обивали тонкий ледок, который уже прихватывал лески. За прошедшее время рыбалки они ничего не поймали. Даже в свете костра было видно, как они замёрзли. Скорчившись, кутались в свои потрёпанные телогрейки, которые, наверное, не очень-то грели, пытаясь согреться крепким чаем из котелка, висевшего над костром.

– Мужики, вот мы вам принесли кое-что. Оденьтесь потеплее и завернитесь в чехлы.

– Нет, нет, дяденьки. Нам не надо.

Но, поглядев на синие губы Васи, мы поняли, что пришли вовремя.

– Давайте, давайте, не стесняйтесь. Нам эта одежда не нужна, возьмите с собой.

Николай, смотрел на нас, наверное, не понимая, чего мы хотим, но когда Вася, какими-то своими знаками что-то объяснил ему, то он стал кланяться и что-то мычать, видимо в благодарность. Только после этого они завернулись в чехлы, и было видно, что им стало много комфортнее. Вася нам сказал, что они утром уже уйдут домой, так как рыбы действительно мало. Посмотрев на ловлю с полчаса и уже продрогнув, мы, попрощавшись с рыбаками, отправились к вагончику. Завтра предстоял очередной рабочий день.

В один из последних дней нашей работы я с таксацией должен был дойти до Осежино, которое было от нас километрах в пятнадцати и согласовать с лесничим наши результаты работы в этом районе. Конечно, лесных культур здесь по вырубкам не сажают и проектируются только естественное возобновление хвойных пород или мероприятия по содействию этому возобновлению. Так что времени на согласование необходимо не много. Но, учитывая уже достаточно короткий световой день, я вышел ещё в темноте. Вообще мы здесь рабочий день начинали достаточно рано, так как хотелось скорее закончить всю работу, да к тому же этот участок очень вытянут вдоль речки, и приходилось много времени тратить на ходьбу до лесных кварталов для прорубки визиров и таксации.

К полудню я пришёл в Осежино. Благо, что лесничий был дома, мы быстро согласовали все вопросы, тем более что его интересовали главным образом, только участки, где ещё остались спелые насаждения, пригодные к рубке. Скоро должны были приехать лесозаготовители и ему необходимо отвести им лесосеки, а так как он всего третий год работал здесь, то ещё не достаточно хорошо знал свое лесничество.

По правилам отвод лесосек должен производиться со съёмкой границ будущей вырубки, разрубкой этих границ, постановкой граничных столбов и обязательном перечёте вырубаемых деревьев. Методики перечёта применяются различные в зависимости от величины лесосек и ценности насаждений. Данные съёмки должны вноситься во все лесоучётные материалы – планшеты, таксационные описания, ведомости и другие. Но, к сожалению, отводов лесосек, как таковых здесь вообще не проводилось, просто указывался район рубки, а учёт вырубленной древесины производился по отчётным данным лесопромышленников. Поэтому лесничий только в общих чертах представлял действительную картину лесных угодий, закреплённых за ним.

Закончив согласования, я с удовольствием принял приглашение к домашнему обеду, но, учитывая, свой далёкий обратный путь, отказался от предложения большей гостеприимности хозяина дома. День клонился к вечеру, и мне надо было уже спешить. Хотя мы в эти дни возвращались к вагончику обычно затемно, но ходить ночью по заснеженному лесу, да ещё без чётких ориентиров, не очень привлекательное удовольствие.

Перейдя километрах в двух речку, я вдруг увидел метрах в двадцати, мелькнувшую среди деревьев косулю. Вскинув ружьё, выстрелил. Я не собирался нести мясо в свой лагерь, тем более что мы не так давно уже добыли пару косуль. Но лесничий за обедом мне посетовал, что дичи вокруг посёлка совершенно не стало, необходимо ехать на охоту далеко, а он из-за загруженности на работе уже давно не может ничего добыть. Вот я и решил выстрелить.

Косуля была убита наповал. Я, подвесив на дерево свой рюкзак, что бы ни тащить его туда-сюда, быстро направился в посёлок. Там рассказал лесничему о косуле, и мы пошли к оставленной добыче. Уже подойдя метром на десять к месту, где она лежала, я увидел двух собак, которые при виде нас быстро скрылись. У косули был разорван бок, и часть ноги уже была объедена. Лесничий рассказал, что так охотятся местные охотничьи собаки, которых хозяева не привязывают и собаки всё лето практически кормятся самостоятельно. Обычно собираясь по нескольку штук, они гонят косуль, а бывает и изюбрей. Причём, они не стараются нагнать зверя быстро, а длительное время бегут за ним, не давая ему остановиться для отдыха и питания. Такая гонка может длиться несколько часов. В конце – концов, потенциальная жертва выдыхается, и тогда собаки её нагоняют и нападают с разных сторон.

Я впервые был свидетелем такой охоты. В последующем, работая в Якутии, я наблюдал, как охотничьи собаки гнали дикого северного оленя – сокжоя. Олень уже был, видимо, достаточно вымотан, и единственным вариантом, чтобы спастись, выбрал прыжок в реку, по которой ещё шло много льдин в весенний ледоход. Собаки остановились на берегу, а олень медленно поплыл, лавируя между проплывающих льдин. Достигнув другого берега, он долго стоял, тяжело дыша. Затем, видимо несколько отдохнув, через большую марь направился к лесу.

Я обратил внимание лесничего, что ведь их собаки за лето уничтожают много молодняка как зверей, так и птиц. Наверное, поэтому вокруг их посёлка на многие километры даже следов косуль нет. На что он ответил, что не кормить же их когда нет охоты, пусть сами добывают.

Быстро разделав добычу, мы сложили мясо в мешок, который лесничий взял из дома. Мне мясо было не нужно, тем более, что я утром уже подстрелил крупного зайца, который достаточно сильно напоминал мне о своём весе при ходьбе. Попрощавшись, мы разошлись в разные стороны, каждый при своём мнении об отношении к природе и сохранению её богатств, как флоры, так и фауны Приамурья – этого красивого и богатого края.

Тот поздний переход по заснеженной тайге, освещаемой полной луной, мне надолго запомнился, не тяжестью, а своей необычайной сказочностью теней и света, которые проплывали мимо. Когда я вышел на пастбище, на другом краю которого стоял наш вагончик, всё поле открылось передо мной какой-то чуть желтоватой равниной, на которой не было видно ни кочек, ни бугорков и оттого она казалась искусственно сделанной площадкой, ограниченной по всему периметру черной кромкой леса. Огромная луна была такой яркой, что звёзды были видны только по краям неба. Под мерный хруст под моими сапогами, снега, уже прихваченного морозом, набегали мысли о близком возвращении домой и встрече с моим первенцем-сыном.

Из-за непредвиденной задержки, до ночлега я добрался уже поздней ночью, когда все спали, также вымотавшись за трудовой день. Быстро поужинав в вагончике холодным мясом с рисом и, запив его чаем, стоящем на ещё горячей буржуйке, я вышел на улицу к палатке. В вагончике было слишком душно и жарко, поэтому мы трое, привыкшие за полевой сезон к свежему воздуху, спали на улице. Ответив на вопрос проснувшегося Саши, о том кто здесь так толкается, я, забравшись в свой спальный мешок, заснул почти моментально.

Через два дня прилетел вертолёт. Полтора часа лёта над заснеженной тайгой, и в Сковородино Амурской области закончился длившийся почти семь месяцев наш полевой сезон.

 

Глухарь 

Вторая половина июля. Самое сложное позади. Организация территории таксаторского участка налажена, нет необходимости всё время проверять направление прорубаемых визиров. Рабочие набрались опыта, теперь сами работают с буссолью и понимают, что лучше лишний раз проверить правильность направления прорубки, чем потом возвращаться, находить начало ошибочного визира и начинать снова прорубку. Да и с условиями полевой жизни пообвыклись. А ведь вначале устроить ночлег в лесу для большинства было проблемой. В первый месяц работы, , я его взял с собою в заход одного рабочего. После ужина на ночь заложил нодью, просыпаюсь после полуночи, а он сидит у костра и смотрит на огонь. Я говорю: «Игорь, что не спишь?» А он: «Смотрю на огонь, никогда такого не видел»

– Время уже третий час, скоро вставать. Сегодня тяжёлый день будет. Ложись, или что-то болит?

– Нет, я просто смотрю, даже не заметил, что уже третий час.

– Ложись, ещё насмотришься. Пару заходов пройдёшь, так и замечать будешь только когда замёрзнёшь ночью.

А сам, хотя у меня уже пятый полевой сезон, всё время наблюдаю за огнём.

Он как живой – дышит, иногда тяжело вздыхает, потрескивает, шипит недовольно, если попала сырая чурка или весело загудит при дуновении ветерка, выстреливая искрами, и они как светлячки улетают живым роем в темноту, а внутри костра светятся угли самых различных цветов, то затухая, то разгораясь с новой силой. Пламя никогда не бывает одинаковым. Как извивающийся кусок тончайшего шёлка переливается всеми цветами радуги, выбрасывая горячие языки, от мгновенного змеиного укуса которых все полевые работники имеют многочисленные метки. Завораживающее зрелище.

Полевой сезон в разгаре. Теперь уже прорублено много просек, необходимо производить промер и описание лесных участков. Иду к очередной паре рабочих самого дальнего участка. За два захода, по моим расчётам, у них подготовлено не меньше двадцати километров. Необходимо промерить, задать новые визиры, затем они продолжат прорубку, а я с таксацией возвращусь по этой же просеке и пойду к другой паре.

Одно из многочисленных устных правил таксатора гласит, что дважды по одному визиру не ходят, и многие инженеры проводят таксацию одновременно с промером. Но мне кажется, что это совершенно не эффективно, да и на качестве сказывается. Здесь очень крупные выдела, и даже при наличие аэрофотоснимков хорошего качества необходимо заходить внутрь квартала, закладывать реласкопические площадки, считать подрост и производить замер модельных деревьев. Да и при одновременной таксации происходит снижение выработки у рабочих. Значительно эффективнее произвести промер быстро, отмечая в пикетажной книжке особенности насаждений, потому, что при описании, когда войдёшь в выдел, то на просеку возвращаешься в другом месте, и уже потом, освободив рабочих, самому производить инженерную работу.

К вечеру подстрелил крупного глухаря. Их здесь очень много, но без собаки это случайная добыча, поэтому обычно обходимся рябчиками. Отдам рабочим, хоть поедят свежего мяса – тушёнка уже всем приелась. В этих местах – верховьях Левого Ваха много и лосей, но они встречаются только тогда, когда ходишь один тихо с таксацией и далеко от лагеря. Если добыть зверя, придётся снимать с участков рабочих, а это потеря рабочих дней. Вот к концу сезона, когда работать буду в ближайших к лагерю кварталах, можно и отвлечься. Своё питание мы разнообразим в основном рыбой. Щук здесь не меряно.

Когда плыли на «Антонине Зырянове» из Нижневартовска в Корлики, то спрашивали на стоянках у местного населения о наличие рыбы. Обычный ответ: «Рыбы нет, одна щука». Теперь мы убедились, что щука действительно преобладает. Конечно, есть и окунь, и язь, но для котлет лучше щука. На спиннинг попадаются экземпляры до семи-восьми килограммов. Котлеты из них, приправленные соленой черемшой, её мы в начале сезона запасли впрок, великолепны. И в ручьях, которые впадают в реку, щука тоже есть. Обычно планируешь свой маршрут так, что бы к обеду подойти к ручью. Во-первых, необходимо немного освежиться и вскипятить чайку, а во-вторых, не редко, если осторожно подойти к берегу, то обнаруживаешь греющихся на солнце щук – и питательный обед, и экономия тушёнки.

Это для рабочих создаются временные стоянки, а таксатору приходиться весь день таскать свой груз на себе. Очень редко появляется возможность к вечеру вернуться на то место, где ночевал и в то же время трудно предсказать, что за день может произойти, вот и ходишь по тайге как улитка. В расчёте на щук и рябчиков, я и тушенки беру – главной тяжести в рюкзаке, не больше одной банки на два дня. Конечно, это удобно, имея малокалиберное оружие, а с двустволками шестнадцатого, а тем более двенадцатого калибра с большим количеством патронов восемь-десять дней в заходе мёдом не покажутся. Не зря рабочие, в первые дни, ругавшиеся из-за владения ружьём (на лагерь мы в экспедиции получили только одно ружьё, а другую старенькую одностволку купили в Корликах перед заброской на участки) в последующем их вообще не брали в заход. Да и кого они встретят в тайге? При прорубке визиров вся живность за километры разбегается.

Обычно палатка стоит на настиле из жердей, которые застланы хвойными ветками. Рабочие берут и спальные мешки. Работа планируется так, что бы смена места базирования производилась как можно реже. Тогда рабочие ночуют в более – менее нормальных условиях и не таскают ежедневно с собой весь скарб. Это значительно повышает производительность работ. Правда, одну палатку, пока рабочие находились в базовом лагере, разорвал медведь и все банки с тушёнкой и сгущёнкой, которые оставались в ней, раздавил. Но когда рабочие вернулись, он уже не приходил.

Медведей здесь много. Как только прорубят визир, уже на второй – третий день свежие следы. Тоже понимают, что по прорубленной дороге ходить легче. А если визир проходит по молодняку, где остаётся много острых пеньков, тогда звери такие места обходят – больно. Я тоже ругаю рабочих, если пеньки высокие, но не из-за сочувствия к медведям, а потому, что на таких пеньках сапоги рвутся, как бумага. Мы ведь ходим в резиновых – очень сыро и много болот. Инженеры вообще ходят в болотных сапогах – тяжело, но много ручьёв, дно илистое, и не хочется выжиматься после каждого такого брода.

А сапог, по нормативу, утверждённому высшими инстанциями, положено лишь по одной паре на сезон, а инженеру две – кирзовые и резиновые. Одной пары для работ на даче и походами за грибами на сезон достаточно, а вот по тайге, ежедневно по десять – двадцать километров не хватает. Даже голенища кирзачей протираются до дыр. Вот и приходится нам ещё и специальность сапожников здесь приобретать. Скручиваешь несколько ниток в одну, натираешь их хозяйственным мылом – дратва, обработанный напильником гвоздь из ящика – крючок, старые сапоги, которые обязательно берёшь с собой при заброске на участок – заплатка. И в дни отдыха творишь над дырявым сапогом, насколько позволяет фантазия. Такими произведениями полевого творчества таксаторы в конце сезона обязательно хвалятся. Даже было предложение особенно ценные экспонаты помещать в музей. И наш заведующий складом – Пётр Гаврилыч Мунгалов, а среди нас просто «Гаврилыч», годами хранил такие шедевры с обязательным указанием авторов. Правда, по распоряжению начальника экспедиции, который прекрасно знает быт полевиков, дополнительно закупается рабочая одежда и обувь, и, конечно, босиком никто не ходит.

У палатки уже горел костёр, рабочие – два брата Поповы Георгий и Владимир действительно закончили запланированную работу и теперь дожидались моего прихода. Они только собирались приступить к приготовлению ужина и моя добыча им в дар, была радостно принята. Да и встрече они рады. Не так-то просто вдвоём в тайге по семь – восемь дней с перерывами на пару выходных. Костёр весело потрескивает. Солнце зашло, но уже часа через три наступит рассвет – летние ночи на севере короткие, комары и мошка у костра несколько ослабили своё давление, можно сидеть без накомарников. Разговор на самые разнообразные темы, и вдруг!

– Викторыч, а ты коммунист?

– Нет. А что это тебя так заинтересовало?

– А кто – же у нас в коммунистах? Вас никто не проверяет, но вы – инженеры бегаете больше чем мы, а зарплата не намного выше, чем у нас. У нас хоть жизнь так сложилась, или ты один так работаешь?

– Все одинаково работают. Конечно, кто-то может и подхалтурит, но это редко. Я в прошлый заход проверял у Чувакова, они как раз по границе с Бледновым Игорем рубят, так там уже все столбы по границе стоят, как договаривались. И по той границе, что мы рубили, все визиры со стороны Селиванова прорублены. Так, что все работают на совесть.

– Нет, так не все работают. Мы с Гошей много экспедиций посмотрели, и шурфы копали, и с геодезистами ходили, и даже с гидрологами, но только у вас – лесоустроителей так. Там и обеспечение лучше. Нам и телогрейки давали, и зарплата больше, но так по тайге не бегают. В тех экспедициях карабины дают. Они всё время с мясом живут. А здесь нет времени даже на охоту сходить. В воскресенье там отдыхают – и баня, и после бани, как положено.

– Ну, вот теперь и у вас свежее мясо, а вертолёт прилетит, и за столом посидим, остограммимся, да и, как вернёмся из захода, баню достроим. Сами же видите, мы девять дней потеряли, пока Игоря искали, но теперь уже в график вошли. А пойдут дожди, будет каждый день баня.

– Нет, это не то.

– А что же вы в лесоустройство пошли?

– Да мы опоздали к другим, вот к вам и подписались. А почему ты не коммунист, ты ведь служил на корабле, а там, наверное, это было не сложно.

– Знаешь, как-то считал, что ещё не готов, хотя нас всех старшин срочной службы рекомендовали. Там ведь тоже разнарядка, на одного офицера нужно набрать двоих сверхсрочников или срочной службы. А потом, у нас на корабле был один, год отслужил, а всё – матрос. Ленивый, но пройдоха. В партию подал заявление, его кандидатом приняли, через некоторое время он уже лычку старшего матроса получил – член партийной организации, на собраниях с офицерами в кают-компании совещается. На «губу» его за самоволку больше не сажали, так как увольнительную он всегда мог получить у замполита. Конечно, и это повлияло. В экспедиции другое дело. Здесь все одинаково работают. Вот закончу академию, тогда подумаю, а сейчас и времени нет, все вечера или контрольные или курсовые проекты пишешь.

Ну, ладно, у меня уже сварилось, может быть, поужинаете со мной, мясо, видимо, долго ждать придётся?

– Да нет, мы ведь уже полдня отдохнули, пока тебя ждали, да и не очень голодны, подождём, ты ложись. Мы потом нодью соорудим, так, что не замёрзнешь.

Я сегодня много прошёл и достаточно устал, поэтому не стал ждать, когда они приготовят дичь, и, сварив в своём котелке макароны с целой банкой тушёнки, которую они мне презентовали за столь прекрасного глухаря, поел и быстро, сделав навес, улёгся спать. Первые минуты ещё слышал как они, переговаривались, попыхивая самокрутками, а потом, завернувшись в чехол от спального мешка и накрыв голову накомарником, заснул. Пока горит костёр, нужно подольше поспать, ведь всё равно, дрова прогорят, и придётся вставать подбрасывать. Они спят в палатке в спальниках и не замерзнут, значит, вставать придётся мне.

Среди ночи разбудили громкие крики и ругань рабочих, шипение, залитого водою огня. И первое, что я увидел, вскочив на ноги – облако пара на фоне уже светло-голубого неба северной белой ночи.

Оказывается, ожидая, когда сварится этот жёсткий петух, они задремали у костра. Жердь, на которой висели котелки, перегорела, и всё варево упало в костёр.

Выбрав из углей куски мяса и промыв их, попробовали. Нет, еще не совсем уварились. Кое-как с моей помощью успокоившись, рабочие перекусили банкой тушёнки с сухарями и, подложив в нодью свежие метровой длины поленья, мы все улеглись спать. Утром, я проснулся раньше и, доварив мясо, разбудил двух братьев. Завтрак был на славу!

 

***

Много лет спустя, прочитал в мемуарах бывшего министра лесного хозяйства Николая Михайловича Прилепы, как он готовил глухаря, работая в лесоустроительной партии в Карелии.

«При наличии крупной дичи, скажем глухаря, его можно приготовить впрок. Это тоже делается очень просто и надёжно. С края под нодьей отрывается набольшая ямка, туда укладывается глухарь в натуральном виде, прикрывается песком и горячим пеплом и оставляется до утра. Предвижу брезгливое настроением моих московских внучек-врачей. Не торопитесь. Всё в лучших требованиях изысканных гурманов».

Действительно, даже у меня возникли не лучшие ассоциации по отношению к данному описанию приготовления глухаря. Наверное, для особой пикантности в рассказах московским внучкам такое описание таёжной жизни и подходит, но не советовал бы использовать их в качестве практических рекомендаций.

Я читал, советы ряда натуралистов о приготовлении дичи, не ощипывая её. Могу сразу сказать, что пару раз пробовал так приготовить рябчика. Получал достаточно не аппетитное блюдо, которое с большой осторожностью пытался съесть. Но только отдельные части грудки годились в пищу. Остальное мясо имело достаточно специфичный запах и вкус. И, даже не очень избалованный пищевыми изысками, всегда выполняющий один из главных лозунгов таксатора: «В заходе продукты не выкидывают», вынужден был, после такого приготовления довольствоваться разогретой банкой тушёнки. Тем более я не представляю, как можно приготовить глухаря в маленькой ямке, выкопанной под костром. Один вид этого недожаренного блюда, фаршированного собственными потрохами с их полным естественным содержанием, не способствовал поднятию аппетита.

Мне вспомнился случай из моей практики. После демобилизации в ноябре месяце я был принят на работу в Первую лесоустроительную экспедицию в городе Щербинка. Мне были выданы сапоги, энцефалитный костюм, рюкзак, другое полевое имущество и, соответственно, денежный аванс. Направили во Владимирскую область, совхоз «Красный богатырь», где я влился в группу лесоустроителей, которые таксировали совхозно-колхозные леса в этом районе.

Однажды, Сумин Михаил, у него было ружьё, подстрелил рябчика, которого оставили для приготовления хозяйке дома, где мы квартировались.

На следующий день, вечером мы собрались за столом после холодного трудового дня (в лесу уже лежал снег) на ужин. Наш водитель Юрий Скоробогатов поставил на стол большую кастрюлю с приготовленной едой. В первые дни работы в этой деревне мы купили хорошего барана, и ежедневно нам на вечер хозяйка варила наваристый суп. Вот и теперь такой был подан на стол.

Суп с крупными кусками бараньего мяса и разварившимся картофелем разлит по мискам. После первого тоста: «За здоровье!» мы хотели приняться за трапезу, но какой – то неприятный запах, исходивший из наших мисок, остановил нас. Сергей Ильин стал активно ворочать в большой кастрюле поварёшкой, пытаясь выяснить, что добавила хозяйка в это варево. И вот, под нашими недоумёнными взглядами, из кастрюли выуживается какой–то, как нам показалось вначале, свёрток мокрой тряпки, но при ближайшем рассмотрении оказавшийся вчерашним рябчиком. Он был заложен в суп, не выпотрошенный, с перьями! И даже большая порция бараньего мяса, обилие картошки, лука и лаврового листа не смогли перебить специфики запаха и вкуса сваренного в его натуральном виде. Наш водитель сразу стал разбираться с хозяйкой. Оказалось, что она, прожив одна всю жизнь, ни разу не щипала и не разделывала птицу и сегодня, что бы ни что не пропало от нашей дичи, сварила её целиком. Мы, конечно, простили восьмидесятилетнюю деву за оплошность. И достаточно оперативно исправили положение, нажарив картошки и бараньего мяса, конечно, подняв один из тостов за пропавшую дичь.

Поэтому мне не трудно представить высокую аппетитность того, зажаренного под «нодьёй» в маленькой ямке крупного глухаря. Можно только несколько сочувственно отнестись к таким воспоминаниям, понимая большое желание высокопоставленного функционера показать свою близость к рядовым сотрудникам экспедиций.

Хотя в жизни всё бывает. Мне пришлось в составе учёного совета быть на защите докторской диссертации знаменитого путешественника Яцека Эдварда Палкевича, посвящённой исследованиям истоков реки Амазонки. Имея огромный опыт выживания в экстремальных условиях, он, в частности, консультировал и спецназ некоторых стран, в дружеской беседе, после успешной защиты, он нам рассказывал и показывал фотографии о своих путешествиях. Некоторые подробности о «деликатесах» его меню, которыми ему не редко приходилось обходиться, вызвали довольно бурную внутреннюю реакцию ряда коллег нашего учёного совета.

 

***

Теперь на промер. На месте было заготовлено шестнадцать пикетных колышков. Они ставятся через двести метров и три километровых – это для промера всей просеки, которая имеет длину четыре километра. Если готовить колья во – время промера, то тратится много времени на поиск деревьев подходящего диаметра, а не редко встречаются болота, где вообще нет деревьев. Заготовленные колья не ошкуриваются, что утяжеляет их, но зато не так пачкаются рюкзаки и энцефалитки.

Казалось бы, что для этих рабочих значит лишняя смола на робе? Но удивительно, как большинство из рабочих в коллективе тянутся к тому, чтобы выглядеть лучше.

Придя в базовый лагерь, вся рабочая одежда стирается. Штопается. Сами рабочие переодеваются на эти два дня отдыха в свою цивильную одежду, которую хранят на сделанных из сухих веток вешалках. Даже брюки укладывают под спальные мешки, что бы стрелки были видны. Да и инженеры не редко вшивают в энцефалитки длинные замки «молнии» для лучшей вентиляции, вместо резинок на рукавах пришивают тесёмки, а сзади во всю спину большой карман, куда при переходах укладывается таксаторская папка.

Традиция соблюдения в порядке рабочей одежды была не гласно заведёна и на корабле, на котором я служил. Там сразу можно было отличить «салаг», носящих колом сидящие серо-зелённые робы, от старослужащих, которые рабочую одежду стирали с хлоркой или каустической содой, для придания ей чисто белого цвета. Рабочие брюки, перешитые под свою фигуру, обязательно гладили. Синий форменный воротник, который на флоте по традиции называют «гюйсом» (гюйс – это флаг, поднимаемый ежедневно на носу кораблей 1-го и 2-го рангов, во время якорной стоянки вместе с кормовым флагом), слегка отбеливали для придания ему просолённого морями и океанами вида. Ленточки на бескозырках надставлялись, что бы их длина (желательно), доходила до пояса. За такие длинные ленточки можно было схватить наряд вне очереди, поэтому старослужащие обычно в запасе имели ленточки и уставной длины, которые менялись при проведении смотров. При увольнении на берег в Балтийске или в Кронштадте за длинные ленточки в лучшем случае можно было лишиться увольнительной, а в Ораниенбауме (Ломоносове) или Ленинграде на такие мелочи патрули не обращали внимания, разве только уж стопроцентные педанты, или офицеры береговых частей. За укороченную шинель грозила гауптвахта. Но всё равно находились такие, что их шинели больше походили на флотский бушлат. А вообще служащие на кораблях (плавсостав) очень не любили шинели – не тот шик! И при увольнении в запас я не помню случая в нашем дивизионе экспедиционных кораблей, чтобы кто-то ушёл в шинели, хотя демобилизация происходила и в декабре, и в январе.

Ну вот, колья все готовы, уложены, рюкзаки на плечи, промерочная лента, сделанная из телефонного полевого провода, развёрнута (стандартная металлическая лента очень тяжела, коротка и неудобна для больших промеров). Начали!

Иду следом за рабочими, веду пикетажную книжку, отмечаю твёрдо опознанные точки на аэрофотоснимке. Просека закончена. Теперь устанавливается квартальный столб. Здесь вечная мерзлота, и летом земля обычно оттаивает на 30-40 сантиметров, поэтому рабочие при прорубке на пересечение просек копают яму под столб на глубину оттаивания. Через несколько дней на месте, где был снят моховой покров, земля оттаивает на достаточную глубину для установки квартального столба. Подписываю с помощью трафарета номера кварталов. Вот теперь организация территории данного участка закончена.

Затем перекур. При быстрой ходьбе мы открываем лицо, но как только останавливаемся, приходится сразу опускать накомарник, иначе тысячи и тысячи, жаждущих твоей крови кровососов, налепятся на кожу сплошным слоем. Первые затяжки настолько глубокие, что у Георгия перехватывает дыхание.

– Куда спешишь?

– Кайф!

На лице довольная улыбка от горького вкуса махорочного дыма. Только комары и мошки в истерике мечутся вокруг казалось бы теперь такого доступного лица, раннее скрытого накомарником.

 

***

Наличие курева является важным условием нормального быта сезонных рабочих. Обычно в населённых пунктах алкоголь и курево занимают одинаковое место. Но в полевом лагере алкогольная продукция весьма ограничена. И надо сказать, что переносится его отсутствие достаточно легко. Казалось бы, самое время бросить эту пагубную привычку, но я не видел ни одного рабочего решившего бросить пить. Наоборот, все разговоры об окончании сезона сводятся к возможности напиться вдоволь. Видимо, выпивка уже не привычка, а образ жизни, и преодолевать её можно только специальными мерами. Это в не меньшей мере можно отнести и к штатным полевым работникам экспедиций, что подтверждается и различными методами достигнуть вожделенной мечты. В нашей экспедиции известен случай, когда таксатор на работу в лес носил в рюкзаке двадцатилитровую канистру с водой, заправленной сахаром и дрожжами. При ходьбе процесс брожения значительно ускорялся и уже с обеда он имел возможность поддерживать свой тонус брагой. А к вечеру на ужин в канистре был уже полноценный напиток.

Когда мы работали в посёлке Усть-Нюкже, то весной там уже заканчивались, завезённые в период навигации некоторые продукты и, конечно, спиртное. Питьевой спирт, а это был основной алкогольный продукт, выдавался только по записке председателя сельского совета.

Для обеспечения полевых работ нашей экспедиции основными продуктами и ГСМ руководством ещё зимой были направлены сотрудники, и только некоторые продукты мы закупали на месте. Но, конечно, до заброски на участки полевики не отказывали себе в удовольствии посидеть вечерком «тёплой компанией», а способствующего общему приподнятому настроению напитка не хватало. И вот там удалось познать и необычные методы приготовления такой продукции.

В посёлке мы познакомились с некоторыми жителями. Они очень приветливо относились к работникам различных экспедиций, которые каждый год работали в этих краях – это и дополнительные рабочие места, и возможность реализации местной продукции: рыбы, оленьего мяса, шкурок из местного звероводческого хозяйства, расшитых бисером торбасов и многого другого. Однажды я пошёл со своими коллегами к местному охотнику в гости за рыбой, которую нам обычно давали бесплатно.

Сам посёлок достаточно большой, десятилетняя школа – интернат, очень просторный, хорошо оснащённый дом культуры, где пять штатных работников обеспечивали досуг населения различными мероприятиями – от кинофильмов до концертов художественной самодеятельности. Нас в основном привлекали два раза в неделю свежие кинофильмы, завозимые на самолёте и очень приличный бильярд. Во всех сибирских посёлках нас удивляли прекрасные библиотеки и книжные магазины. Сотрудники экспедиции всегда покупали там много книг, таких дефицитных в центре, или как местные говорили: «на Большой земле», хотя можно ещё поспорить, где земля больше. Занятость населения обеспечивали звероводческое хозяйство, здесь в основном выращивали песца, и оленеводческий совхоз. Много ловили рыбы, ценные сорта которой каждые два дня отгружали на самолёт в Тынду, а менее ценные шли на корм песцам. Охотой занимались не многие, так как на неё не оставалось времени. Местные жители жили в добротных рубленых домах. Почти у всех имелись моторные лодки – главный местный транспорт и средство для рыбалки и охоты.

Зайдя во двор, я увидел, что под навесом у большой кирпичной плиты, на которой стояло несколько вёдер с водой, на вешалах висели просолённые крупные, распластанные по хребту, ленки, под которыми был разведён дымокур из ольховых чурок и всё вокруг наполнял приятный запах копченой рыбы.

Большинство населения здесь на севере, уже не говоря о коренных народностях, едят рыбу «с душком». Это не традиция, а веками установившаяся необходимость – такая рыба не требует много энергии для переваривания. К лёгкому запаху, наверное, можно привыкнуть, но не редко об этом «душке» нужно говорить только с большой буквы и с тремя знаками восклицания и я так и не смог привыкнуть к такой особенности.

Хозяин дома приветливо, снимая с крючка довольно солидного ленка и протягивая нам: «Неделю назад поймал в Олёкме на порогах. Уже рыба пошла, на днях будет и здесь, и таймень скоро придёт. Очень вкусно, ешьте. Чувствуете, какой хороший запах?» От рыбы шёл достаточно сильный, не перебиваемый даже ольховым загаром, «душок» и мы подыскали рыбу «посвежее».

– Эх, сейчас бы пивка под эту рыбку!

– Можно и покрепче.

– Так в чём же дело?

– А где взято-то? Ты же не пойдёшь к председателю, а «Практиканта» (один из студентов Московского лесотехнического института, который имел удивительное, практически безграничное, влияние на председателя сельсовета – высокой, очень привлекательной женщины) нет, он сегодня закладывает пробные площади. И что она в нём нашла?

Один из нашей компании: «Выход есть! Пойдёмте в баню».

– Ты что, мыться собрался, так она не топлена?

– Нет, пойдёмте брагу варить.

– Ты, что, серьёзно? Это ведь очень долго.

– Нет, в машине быстро!

Несколько заинтригованные, мы двинулись за ним. Рубленная по-русски, с парилкой, мойкой и предбанником баня была довольно просторна. Конечно, и дома, и бани, и все надворные пристройки рубились не эвенками – основного населения посёлка. У многих из жителей во дворе стояли и чумы, в которых они проводили большее время, а старые люди вообще не жили в рубленых домах, а только в чумах. Мы замечали, что некоторые дома, видимо, вообще не заселены, хотя во дворах стоят чумы – трудно отвыкнуть от вековых традиций, тем более, что все пастухи, кочующие по просторам в поисках богатых ягелем пастбищ, до сих пор живут с семьями в чумах и очень редко в палатках.

В предбаннике стояла стиральная машина. Подчиняясь уверенным командам нашего коллеги, мы поняли, что он уже не впервой выполняет эту процедуру.

– Давай неси с плиты два ведра горячей воды, а ты, принеси ведро холодной, она там, в сенях стоит.

Сам он подошёл и приподнял брезент в углу, под которым оказался уже початый мешок сахара. Насыпав в ведро сахар, он высыпал его в машину, даже не ополоснув её, значит, знает, что она чистая. Затем, развернув пакет, который принес с собой, высыпал туда же значительное количество дрожжей.

– Давай, вначале холодую, что бы не сварилось, а потом лей потихоньку горячую. Она не очень горячая?

– Нет, плита уже чуть-чуть тёплая.

– Хорошо, давай лей!

Машина включена. Процесс пошёл!

Наконец мы приступили к рыбе. Свежеселённый ленок, уже слегка подвяленный и с привкусом копчения со свежим хлебом был очень вкусен. Минут через двадцать-тридцать нашего пиршества в баню заглянул хозяин, принеся нам целую связку рыбы: «Ну, как, готова?»

Попробовали: «Нет, ещё сладкая, но уже начала доходить»

Ещё минут через двадцать: «Всё, можно пробовать»

Эмалированная кружка пошла по кругу. Каждый зачерпывал бурлящую, покрытую пеной, слегка коричневатую жидкость. На вкус напиток был приятным, напоминал переслащенный квас, с привкусом дрожжей, но, видимо, тяжёлым для желудка, который сразу просигналил слабой ноющей болью. У меня всегда он побаливал после сладких ликёров, которых в Сибирских посёлках всегда было достаточно, или если спиртное запивать каким-то сладким компотом.

Мои товарищи выпили без проблем. Градусы уже чувствовались и глаза у всех заблестели. Под хорошую рыбку кружка медленно ходила по кругу, внося повышенное настроение, которое у меня не омрачалось даже ноющей болью. Уже около двух часов крутится машина, все мы уже «дошли». Ни пить, ни есть не хочется. Горьковатая брага и соленая рыба, приправленная наполнившим всё пространство предбанника «душком», не располагали к беседе. Машина выключается. Выходим на свежий воздух. Хочется только спать.

Вечер. Голова болит ужасно. В стиральной машине осталось достаточно много, но уже не хотелось этой бурды, тем более, что исходящий от неё кисло-дрожжевой запах не повышал аппетита. А кое-кто из нашей компании «освежился» и чувствует себя довольно весело. Все медленно двигаемся к посёлку Леонтьевскому, что в шести километрах от Усть – Нюкжи, там наша база.

Конечно, небольшой запас спиртной продукции мы на таксаторские участки с собой брали, и каждый отчёт передавалась посылка, в которой было несколько бутылок водки или спирта. Но это только как праздничные сладости. В день отчёта, вечером на ужин, обычно выдавалась небольшая норма спиртного. И весьма важным для каждого рабочего был не только конечный эффект, но и сам процесс. Кто-то выпивал одним залпом, кто-то долго цедил сквозь зубы или выпивал в несколько приёмов. Однажды рабочий, выпив половину из своей кружки, вторую половину оставил «на вечер». Каково же было его разочарование, когда вечером он не обнаружил остаток. Здесь ругайся, на ругайся – а выпивка «испарилась». Этот опыт он больше не повторял. Так обычно отмечался очередной временной и трудовой этап: праздничный день – прилёт вертолёта.

 

***

Курево является постоянным спутником на полевых работах. За двенадцать полевых сезонов у меня было только два рабочих, которые не курили, но они вообще не курили. В полевом лагере самой ходовой из табачной продукции была махорка.

Вертолётом, в день сдачи отчёта, по заказу привозились один – два блока хороших сигарет. По окончанию праздничного ужина, не выходя из-за стола, мы все затягивались присланными сигаретами. Обычно они выкуривались за пару дней в качестве десерта. После нескольких недель употребления махорки совершенно по-новому чувствуешь этот табак. В важности наличия курева я убедился, когда мы работали на Юсь-Кюёль.

При погрузке продуктов в вертолёт забыли махорку, недостачу которой обнаружили уже после прилёта. За время пока почти через месяц следующим рейсом в отчётный день не привезли курево, его отсутствие явно сказывалось на темпе работ.

Много времени рабочие уделяли экспериментам по поиску табачного заменителя. Пробовали курить самые различные составляющие растительного происхождения, практически всё, что тлеет. Наиболее подходящими оказались сухие листья и трава, мох слишком горький и самокрутка постоянно тухла. Был испытан и сухой навоз изюбрей, который перед употреблением разбирали, просушивали и перетирали на сковородке. Но, конечно, кашель и горечь во рту от такого дыма весьма ограничивали употребление всех видов эрзац табака.

В первом заходе на реку Хани, мы обнаружили остатки старого лагеря какой-то экспедиции. Возможно, здесь работали геодезисты, которые, судя по следам, не менее года назад проходили по будущей трассе БАМа. На это указывали прорубленные и промеренные визиры вдоль реки. На месте лагеря стояли остовы нескольких палаток установленных на два бревенчатых венца. Пол в них был сделан из жердей застланных, теперь уже высохшими ветками лиственницы и кедрового стланика. Сложенный из плоских камней очаг, обеденный стол, скамейки, лабаз. В стороне в выкопанной яме ржавело большое количество консервных банок. Всё указывало на то, что здесь жили несколько месяцев.

Я видел, как загорелись глаза моих рабочих, когда мы подошли к этому месту. Не сговариваясь, они подбежали к одному остову палатки, где на стойке была прибита консервная банка, видимо для окурков. Конечно, там уже не было чего-либо напоминающего окурки. Какая-то полусухая масса чёрного вещества в ржавой банке, с узнаваемыми кусочками папиросной бумаги и расползшимися фильтрами сохранила чуть уловимый запах табака.

Выбрав массу из банок, которые были подвешены в палатках, рабочие рассыпали это богатство на столе, подстелив чистый листок бумаги, который я им выделил для столь важной процедуры. Очень аккуратно были удалены остатки фильтров, налетевшие листья, мелкие веточки и хвоя. В результате ювелирной работы на белом листке осталась небольшая горка нечто, совершенно не похожего на табак, скорее на насвай, который в Узбекистане кладут под язык. Над этим же листком была свёрнута из кусочка газеты, которой у нас было достаточно, одна небольшая самокрутка. Вторую часть ценной добычи, чуть меньшую по объёму, упаковали в виде медицинского порошка в оторванный от той же газеты обрывок. Вся операция длились не менее получаса. Я не торопил их – всё равно время обеда, да и было очень интересно наблюдать за процессом.

Наконец, рабочим Лапшиным к самокрутке была поднесена спичка, сделана первая затяжка и выдохнуто первое облако дыма. Какое же блаженство было написано на его лице!

Какое удовлетворение получаете Вы, курильщики, весь день, не вытаскивая сигарету изо рта, превратив её в соску? Попробуйте не курить недели три, пережив дикие приступы кашля, головную боль и бессонницу, а затем без суеты понюхав сигарету и слегка размяв, прикурите, сделав глубокую затяжку, задержите дыхание, а уже потом, не торопясь, выдохните голубоватое облако душистого дыма.

Вот ради такой минуты стоит купить пачку дорогих сигарет или сигару и, хотя бы несколько дней сдерживаясь от курения в мечтах о миге блаженства, затем благодарить себя за выдержку, сполна окупившуюся первой затяжкой.

Я тоже сделал пару затяжек, но особого «кайфа» не почувствовал.

 

***

После полудня вышли к большому моховому болоту. Вешки на открытом пространстве ставились рабочими редко, не так как в лесу, но ошкуренные они хорошо просматривались почти до следующей стены леса. Болото не топкое, среди больших кочек кое-где видны редкие кустики ивы. К кромке леса подошли тихо, остановились. Здесь наверняка много прошлогодней клюквы и возможно кормятся глухари. Вдруг, метрах в ста, одна особенно большая кочка развернулась, и мы увидели крупного медведя. Ветерок был в нашу сторону и зверь нас не почуял. Было интересно смотреть, как он собирает ягоду, но времени нет, нужно продолжать промер.

Слышу шепот старшего Попова: «Викторыч, стреляй, хоть мяса поедим вдоволь».

– Ты уже сегодня утром поел, мало, что ли?

– Ты посмотри, какой он упитанный!

– Он еще и большой. Что ему пулька из моей «мелкашки», а если серьёзно раним, куда бежать будем? А потом как я здесь буду таксировать?

– Эх, жалко, сейчас бы карабин!

– Пусть гуляет, смотри, какой красавец!

На мой крик, увлёкшийся едой медведь, не обратил внимания. Рабочие, как сговорившись, загоготали на весь лес. Медведь остановился, затем, встав на задние лапы, повернул голову в нашу сторону. Оба Попова запрыгали на месте, с каким-то радостным подвыванием изображая собачий лай, а затем громким свистом сопровождали убегающего к лесу зверя.

Эта встреча нас и развеселила, и даже взбодрила. К вечеру закончили намеченную работу и перед расставанием присели перекурить. Мы так спланировали промер, что бы до палатки было минимальное расстояние. Теперь им возвращаться к ночлегу по прорубленному визиру шесть километров, и завтра они продолжат прорубку по заданным сегодня новым направлениям. А мне ночевать у недалёкого отсюда, как видно на аэрофотоснимке, ручья, и завтра уже пойду с таксацией к другой паре рабочих. Надо проверить их работу, и промерить готовые просеки.

– Викторыч, может побудешь с нами ещё денёк?

– Да нет, надо идти к двум Володям. Сами знаете, они первый раз в экспедиции. Там уже много промера, и проведать их пора, тоже хотят поговорить вечерок.

– Ну, давай мы тебе хоть дрова на ночь заготовим.

– Я ночевать пойду к ручью, здесь чистой воды нет, да и вам идти надо. Через несколько дней опять в лагере встретимся. И баньку организуем, и после баньки есть, чем лёгкий пар отметить. Так, что не унывайте. До встречи на базе!

 

Женька

 

Две пары рабочих у меня работают на юг от лагеря, а две на север. За один – два дня до прилёта вертолёта все собираются в базовом лагере. Мне необходимо подготовить отчёт о работе, составить платёжные ведомости, написать письма. При расчёте зарплаты рабочим за месяц большую проблему составляют удержания из зарплаты – алименты. По рации сообщили, что трое моих рабочих злостные неплательщики, имеют большие задолженности. Пришлось вести с ними неприятные разговоры. Но здесь скрывать особенно нечего. У меня есть указание штаба и, если я не произведу удержания из зарплаты, в конце сезона эти долги «повесят» на меня. Альтернативы нет. Начинаются признания, сетования на этих бывших жён, и что вообще дети не их. Но это уже по другому адресу.

У меня был случай в 1972 году – работали мы в Амурской области. Мой рабочий платил алименты за детей, которые родились во время его срочной службы на флоте. Он служил раньше меня – четыре года, мне уже почти повезло – служил три с половиной, переходный период на трёхлетний срок службы. По всем документам не его двое детей, а кто их кормить будет? Так и платил он пятьдесят процентов от заработка.

Конечно, здесь в тайге эти деньги достаются нелегко. Мы, лесоустроители сами выбрали эту дорогу, а эти? Кто считал, сколько их по разным причинам без семьи, без приюта, во все времена виноватые. У каждого своя судьба? Всегда ли они сами выбирали эти судьбы? Конечно, ангелочков среди них нет, в основном раннее судимые за разные проступки, начиная от алиментов и кончая убийством, но они ведь люди. А здесь в тайге по четыре-пять месяцев – кто выдержит, или кому деваться некуда, рубят визиры, ставят квартальные столбы, кормят комаров и мошку, экономят на питании, ждут окончания сезона, чтобы наконец, получить свои кровные – рассчитавшись кровавыми мозолями и ранами, выплатив полную дань таёжному гнусу – выбраться в населённый пункт, и, часто, в два-три дня спустить эти деньги со случайными знакомыми, которые часто случайными не бывают. А после похмелья, день-два проболев, живут на редкие заработки до следующей более-менее постоянной работы.

Ищем варианты. Наиболее распространённый – записать часть работы в нарядах на другого рабочего, конечно, если он не алиментщик. Делаешь расчёты, кто кому из них и сколько отдаст после окончания работы. Так и жёны получат, и рабочие что-то заработают.

День прилёта вертолёта и сдачи отчёта всегда отдых. Обязательно баня, вечером по стакану водки и посиделки у костра. На следующий день все уходят в заход, который длится пять-семь дней. Некоторые таксаторы практикуют заходы до пятнадцати дней, но я считаю, что такие длительные маршруты не эффективны.

Задания и продукты получены, топоры и секиры наточены, инструктаж проведён, росписи собраны – вперёд!

Я ухожу на день позже, т.к. необходимо довести камеральную обработку материалов, разработать себе маршрут, подобрать аэрофотоснимки. Иногда бывает, что на второй день, по разным причинам возвращаются рабочие. Поэтому один день я обязательно жду и, если нет никаких случайностей, тоже – в лес!

Известный лесоустроитель Шабак Э.И. в начале прошлого века писал: «На севере, где между таксаторским «заходом» и «выходом» обычно проходит промежуток времени в десять суток, при заготовке припасов надо сообразовываться с весом «теплыни» и с тем, чтобы тяжесть всего таксаторского багажа не превышала 3-х пудов. Полная походная нагрузка солдата, при которой он ещё не лишён возможности свободного движения, составляет два пуда, и надо согласиться с тем, что при неровности лесных троп и просек, этот груз для лесного рабочего должен быть предельным. Каждый рабочий на 10-ти дневную работу запасается съестными припасами, запасной одеждой и посудой и его личная загрузка составляет в 1 ½ пуда, значит при распределении таксаторского груза между рабочими, – на каждого из них можно сложить не более ½ пуда. Таким образом, для размещения 3-х пудов потребуется партия из 6 рабочих, которая обыкновенно и составляет свиту северного таксатора. И так на десятидневную северную экскурсию, надо взять с собою, со строгим расчётом веса отдельных вещей:

таксаторскую палатку,

палатку для рабочих,

войлочную кошму,

оленью шкуру,

галоши,

смену белья,

фуфайку шерстяную,

киссу тюленью,

подушку,

одеяло,

две простыни,

ватную тужурку или норвежскую куртку,

аптечку, папиросы, спички,

чайник с посудой и медный котелок».

Вот как ценилась работа таксатора.

Сейчас всё легче и потому проще. По инструкции таксатору для обеспечения техники безопасности положен один рабочий, который обычно плетётся за тобой и только задерживает работу. Я ходил с этой «техникой безопасности» первый полевой сезон, в дальнейшем только при необходимости производства каких–либо работ: промера визиров, не законченной прорубки, или в Киргизии – проводник. Иначе только и смотришь за ними, чтобы не бросили непогашенную самокрутку, или не подвернули ногу. На двоих уже палатку нужно брать, а одному у костра и плёнки достаточно, и не спрашиваешь ночью, когда догорит нодья: «Подкинем или подвинемся?» А один – два столба любой таксатор всегда поставит без всяких помощников. Так поступало большинство лесоустроителей. Безопасность и производительность от этого только возрастала.

Из захода я возвратился на пятый день. Можно ещё зачеркнуть несколько протаксированных квадратиков на схеме, но пока одной линией, вторая появится после того, как залитируешь все выдела и отложишь готовое таксационное описание в ящик для готовых полевых материалов. К ним вернёшься уже в Москве.

В лагере неприятность. Досрочно вернулась из захода одна пара рабочих. Женька – огромный рыжий мужик, будучи ещё в лагере, выковырял гвоздём занозу и уже на третий день из-за воспаления большого пальца не мог работать. Я эту пару проверял в прошлый заход – работают хорошо, поэтому не ожидал, что они сорвутся.

Подзываю рабочего и осматриваю рану. Да, этот отросток на половину белый, толщиной сантиметров семь, мало походил на палец. При такой высокой влажности и температуре среди тюменских болот – результат закономерный. Вечером по рации сообщаю в штаб о происшедшем. Прошу прислать санрейс, хотя не верю в такую благость. В штабе мне, конечно, обещают – с первой оказией. Но и так ясно. Несколько дней назад вертолёт прилетал, и сейчас уже наверняка уже в Нижневартовске, а спецрейс съест огромные деньги, да и наверняка в конце месяца у пилотов уже выработана санитарная норма полётов. Поэтому надежд практически нет.

На следующий день вернулись другие три пары. Два– три дня отдыха и снова в лес, хотя мы и так всё время в нём. Пока стоит погода без дождей необходимо сделать максимальный объём прорубки. Но что делать с больным? У него всё хуже. Палец побелел и надулся ещё больше, красной кожи почти нет, она похожа на пергамент, кажется, что вся просвечивается. Удивительно, как ещё не лопнула. Боль постоянная, он всё время стонет. Когда уже невмоготу уходит вниз к реке и там кричит.

Через день три пары рабочих должны уйти в маршрут. Мне тоже нужно идти по их прорубленным визирам, проводить промер, таксацию и задавать новые визиры. Что же делать?

Утром зову Женьку. Смотреть на него – себе дороже. Густая рыжая щетина уже не скрывает серости лица с постоянной гримасой боли. Правой рукой поддерживает левую выше плеча, видимо, так несколько легче.

– Викторыч, может быть … отрубим палец, уже нет мочи терпеть?

– Да, а кто тебе потом за инвалидность платить будет, я?

– Но ведь если пойдёт по руке, тогда …!

– Ты что маленький, гвоздём ковырять его? Вон йод у Феди стоит, целая бутылка, у вас у каждого в рюкзаке по флакону, что не хватило ума залить? Ну, пописал бы на крайний случай.

– Ууу ….. бооольно!

Понимаю, что диалог бесполезный. В техникуме, когда мы работали на лесосеке, мне пришлось однажды перебинтовывать рубленую рану товарищу, потому что все боялись подойти к нему, и на службе в учебном отряде учили накладывать повязки и останавливать кровь. В основном все перевязки – мелочи. Здесь другая ситуация. А вдруг будет ещё хуже? Я уже давно понял, что нужно делать, но психологически не готов. А теперь надо хотя бы немного разозлиться.

– Женька, терпеть будешь?

– Викторыч, хоть руби, хоть режь, … с ним!

– Да нет, я палец отрезать не буду. Но попробую его разрезать. Что будет, не знаю, но хуже уже некуда. Ты как?

– Давай! Викторыч, может расписку написать?

– Если будет хуже, никакая расписка мне не поможет, но дальше тайги всё равно не сошлют.

Среди нас, когда заходит разговор об операциях, бытует мнение, что скальпели тупые. Не представляю, как резать тупым. Не знаю до сих пор, хотя одну операцию, причём сложную перенёс. Но порезы лезвием бритвы заживают очень плохо. Поэтому выбираю промежуточный вариант.

Выхожу из палатки. Рабочие, уже зная, что ждёт Женьку, сидят за обеденным столом на двух больших лавках и успокаивают его. Подходя, слышу различные истории из их богатых событиями жизней. Они не придают мне сил, скорее последние уходят. Да, это уже не просто разговоры о чужих случаях. Ноги подкашиваются. Кому из нас двоих легче, или тяжелее?

– Женька садись сюда, тебя привяжут к этому дереву, а к другому рядом твою руку. Наверное, будет больно, ты будешь дёргаться. Орать можешь сколько хочешь.

Даже на этом, заросшем, мятом лице виден испуг. А как выгляжу я? Судя по взглядам рабочих – не очень. Ну, всё! Решено!

Пока его привязывают, иду в палатку, наливаю стакан водки. Это НЗ. Все знают, что у меня есть. Но палатка начальника – запретная территория. Чего в ней и сколько никто не знает. За все мои полевые сезоны не было случая, чтобы у меня что-либо украли, хотя всякие люди были. «Бытиё диктует сознание» – философы!

Стакан водки в моей руке вызвал довольно оживлённую реакцию у всего окружения в виде однозначных восклицаний и крутого облака махорочного дыма враз засветившихся самокруток. Восемь пар глаз откровенно говорили о желании заменить распятого между двух берёз сотоварища.

Прокаливаю на двух таблетках сухого спирта кончик своего охотничьего ножа. Он сделан из хорошей стали по заказу, но не тонкий, достаточно тяжёлый, не редко заменяет мне и топорик. Протираю его и руки йодом. Трясутся, но не очень заметно. Сажусь рядом с Женькой на скамью. Рабочий поит его из стакана водкой. Такое блаженство на этом лице, даже глаза закрыты. А может быть и нет этого проклятого пальца! Я ему за такую шутку сам всю бутылку залью в горло. Но нет, вот этот как берёзовый сук белый обрубок и почти скрытый опухолью жёлто-коричневый ноготь. А может быть мне тоже выпить?

Смазываю обрубок йодом. Делаю небольшой разрез на пальце. Женька молчит. Даже крови нет. Режу глубже. Проступает какая-то светлая жидкость, появляется кровь. Понимаю, что нарыв внутри, но сил нет, скорее – смелости. А он, гад, молчит, блаженствуя от водки! Заглубляю нож и провожу сантиметра три по пальцу.

– А-а-а-а!

Крик придавил даже рабочих. По лицу Женьки текут слёзы боли. Наверное, уже никто не хочет выпить. Из глубокой раны течёт серо-красная муть.

«Николай, иди сюда»,– зову рабочего Попова, повидавшего в своей жизни многое: «Жми на палец, пока не пойдёт чистая кровь».

Отворачиваюсь. У меня нет сил смотреть на это, и страшно, и противно. Да ещё этот дёргающийся на привязи и орущий матом Женька.

– Викторыч, все. Ничего не течёт. А мне дашь соточку?

Поворачиваюсь. Измятый, красно-белый, распластанный палец значительно уменьшился в размере, появились складки кожи. И Женька уже не орёт, а просто стонет. Ну, сейчас я ему дам прикурить. Заливаю рану йодом. Но почти никакой реакции. Даже мат стихает. Видимо, действительно полегчало.

Вечером по традиции, перед очередным заходом, собираемся у костра, пьём крепко заваренный чай, кто-то чифирит, но в меру, говорим «за жизнь» и рассказываем различные истории.

От пережитого за день и крепкого чая не могу уснуть. Под утро выхожу из своей палатки и подхожу к рабочим – это две большие 10– местные палатки, поставленные также как и моя на срубы, на которых положены настилы из жердей, засланные хвойными ветками. Моя палатка без настила, в ней сделан стол и топчан, из ящиков сооружено некоторое подобие шкафа. В палатках спокойное сопенье, даже чифир на них не влияет. Приоткрываю полог одной палатки.. Женька даже не сопит, но вроде жив, просто крепко спит. Перевязанная рука спрятана в спальник. Значит всё более-менее.

Тихо разбудил Федю – таборщика. Пусть начинает готовить. Он из Москвы. Была нормальная семья, но однажды он обнаружил у жены сберкнижку, на которую она постоянно, тайно от него откладывала часть денег, обиделся, и вот уже четыре года бродяжничает. Довольно полный мужик и рубить просеки напарника не нашёл – физически слаб, поэтому у нас таборщиком. Меню простейшее, но важно, что в лагере есть человек и, ведётся учёт продуктов. Утром, позавтракав, три пары уйдут. Если всё будет нормально с Женькой, я ухожу завтра. Несколько успокоенный состоянием прооперированного, забираюсь в спальник и мгновенно проваливаюсь в небытиё.

Проснулся часов в десять. Федя загорает лёжа на специально сделанном для этих целей топчане, застелив его спальным мешком. Вот вернётся в Москву, будет удивлять знакомых болотным тюменским загаром.

– Федя, тебя что, комары не кусают?

– Я знаю секретное слово, и они облетают меня стороной.

Этот секрет выяснился позже. Федя почти весь демитилфтолат из второй канистры, которая хранилась на лабазе, использовал на свои солнечные процедуры, и только моё заступничество спасло его от заслуженной кары рабочих, которым пришлось экономить на этом средстве индивидуальной защиты от гнуса и комаров.

– Фёдор, как Женька, ещё спит?

– Нет, они тоже ушли в заход, я им продукты выдал, они сказали, что будут заканчивать тот маршрут.

– А палец?

– Перевязали. Там уже всё затягивается. Славка (его напарник) сказал, что палец цел, нечего прохлаждаться, и так им в этом месяце меньше всех закроют.

 

У костра

Конец августа.

Полностью закончили прорубку просек и постановку столбов. Подвёл итоги, закрыл наряды. Самое трудное позади. Здесь в верховьях левого притока Ваха, в тюменских болотах прорубка была очень тяжёлой. Болотистая местность, много ручьёв, кочковатые долины которых поросли густыми зарослями ивы, тучи мошки и комаров, не редко превращали трудную работу в пытку. Пить чай можно было только через накомарник или какую-либо материю, так как в кружки набивалось большое количество этой нечисти. В супе или каше на такую мелочь просто не обращали внимания.

Вертолёт обещали завтра. Он возьмёт моих рабочих и с соседнего участка студентов, там таксатор Виктор Сороковой.

Вообще это один из самых радостных дней в полевой период. За лето так надоедают эти рабочие, и, главное, постоянная ответственность за них. Всё время ждёшь, что что-нибудь случиться. А когда ты их отправил – работа уже в радость. Один или два рабочих, прорубки и промера нет. Не надо носиться по просекам от одной пары к другой, проверять качество работ, промерять просеки и визиры, чтобы успеть закрыть наряды к отчёту, постоянно подбадривать, подгонять – им тяжелее, они не по своей воле. Бывают и распри в рабочей паре, и драки, все видел. В одном лагере рабочие вообще разделились на две группировки. У каждой своя улица в тайге. И на территорию чужой улицы ни шагу. Уговариваешь, грозишь, знаю, что некоторые таксаторы даже применяли физическое воздействие.

Подсчитал оставшиеся продукты, теперь со мной останутся Володя Чуваков и Игорь Трифонов, нам ещё работать почти месяц, но при определённой экономии почти хватит. Дозаказал кое-какие мелочи. Главное, что бы письма не забыли. Правда, этого никогда не случалось. Наши начальники партий Шаталов Николай Фёдорович и Костолындин Борис Александрович сами опытные полевики, прошли экспедиционные огни и воды, и прекрасно знают, чем дышат инженеры на своих таксаторских участках. Письма и батарейки для раций – святое. Рабочие привели себя в порядок, собрали вещи, поменяли застиранные выцветшие инцефалитные костюмы на цивильную одежду. Все в ожидании.

Вертолёт не прилетел ни завтра, ни послезавтра. На других участках положение такое же. Рабочие без дела, продукты на исходе, таксаторы в трансе. Нужно делать таксацию, а они из лагеря не могут уйти. Позже мы узнали, что заказчиком – лесхозом с запозданием были перечислены деньги, и поэтому нельзя было вывозить из тайги в посёлок сотню сезонных рабочих, ожидающих окончательного расчёта. Следить за ними было некому, так как в самом штабе было всего четыре человека. Можно только предполагать о последствиях двухнедельного пребывания этой сотни в посёлке, где население составляло всего человек пятьдесят, а магазин работал исправно. Товары там уже завезены на весь период до следующей навигации.

Первые дни рабочие слонялись по лагерю, я, воспользовавшись неожиданным перерывом, «добиваю» обработку полевого материала, ежедневно ожидая обещанного вертолёта. Всё время несколько человек сидят за обеденным столом, пьют чай с сухарями. Сваренный утром Федей обед в двадцатипятилитровом бачке, теперь «уходит» даже раньше обеда. Продукты от нечего делать «метутся» быстро. Необходимо что-то делать.

Утром после завтрака объявляю всем распорядок дня. Каждый день буду производить развод на работы. Трое идут на рыбалку, трое на охоту, трое за грибами, я и Федя в лагере. Всё, что приносилось добытчиками, а приносилось мало, так как дичи и рыбы к осени вблизи лагеря заметно поубавилось, заваривали в одном бачке, добавляли пару горстей крупы, перед подачей на стол заправляли солённой черемшей, которой мы заготовили весной значительное количество. Варились вместе и рыба, и грибы, и иногда попадавшиеся рябчики или утки. Получался довольно наваристый суп, который все с удовольствием ели, другого не было.

В первый вечер такого распорядка утка, добытая одним из рабочих, была сварена целиком. После некоторых рассуждений о честности и справедливости, мне доверили её разделить на десять частей и всех наделить этим деликатесом. Под внимательным прицелом девяти пар глаз, я быстро разделал её, но как без обиды разделить.

– Викторыч, ты разложи все куски по кругу, а потом потуши свечу и скомандуй, кто, что схватит, того и добыча.

Все это предложение одобряют. Раскладываю разделанную утку. Резко дую на свечу. Какое там, «Скомандуй»! Мне показалось, что ещё не успел во тьме исчезнуть свет потушенной свечи, а по столу уже громыхнули, как молотом, множество рук, явно больше девяти. Затем шлепки ругань, смех, чмоканье. Я ничего не успел сделать. Включаю фонарь, затем зажигаю свечу. Федя подаёт мою долю зажатую в пятерню. Он, да наверное, и не только он, хватали обеими руками. Оставляю добычу удачнику. Двое рабочих тоже, видимо, ждали команду. Быстро улаживаю, готовые вспыхнуть локальные конфликты – «среди своих клювом не щёлкай», обойдёмся и рыбой. В последствии подобных экспериментов со свечой не проводилось, попадавшая в наш бачок дичь сразу мелко разрубалась.

Вечером на второй день Федя сообщает, что некоторые берут с собой котелки и сухари, видимо, готовят на месте. Ввожу новую установку. Сухари – по одному за столом, с собой на день – по два, котелки все сдать Феде.

«Забота о приготовлении пищи в лесу обыкновенно возлагается на одного из рабочих. В любом случае таксаторское меню выйдет, конечно, довольно спартанским, без удовлетворения каких-либо сибаритских наклонностей. Но ведь и главная цель лесного питания должна состоять в поддержке сил, бодрости и здоровья.

Утреннее питание таксатора зависит от того, предстоит ли «камеральный» или «полевой» день. В первом случае можно ограничиться обыкновенным чаем или какао, с булками, так как обед назначается в нормальное время около двух часов дня. Если день предстоит «полевой» и обед откладывается до восьми часов вечером, то утром полезно подкрепить свои силы для дневной ходьбы – ещё парою сваренных яиц или яичницею и обязательно стаканом какао.

Для лёгкого завтрака в лесу, во время полуденного перерыва, берут с собою: термос с налитым в него подслащенным чаем, два яйца, сваренных всмятку, кусок чёрного хлеба, пшеничную булку, бисквит, ломтик малороссийского сала, горсть чернослива, четверть плитки шоколаду и несколько леденцов». Записки таксатора. Э. И. Шабак. Лесной журнал, 1913 год.

Приятно читать о том, как ценились специалисты нашей профессии. Наше меню несколько отличалось от рекомендаций профессионального лесного скитальца, но удивительно то, что даже при этой казалось бы довольно скромной диете, рабочие за дни вынужденного безделья заметно поправились. Лица округлились, засветились каким-то жирноватым лоском.

Каждый вечер собираемся у костра. Чего у нас много, так это чаю. Завариваем в ведре крепкий напиток, который медленно пьём, затягиваясь самокрутками. Некоторые изредка потягивают сваренный в отдельной кружке чифир (половина пачки чая на 200 г воды).

Гончаров И.А. «Фрегат «Паллада». «Да чай это или кофе?», – спрашиваю китайца, который принёс мне чашку. «Tea, tea», – забормотал, потом, понявши. «Не может быть: отчего же он такой чёрный?» Попробовал – и в самом деле та же микстура, которую я под видом чая принимал в Лондоне, потом в Капштате.

Что ж, нету, что ли, в Шанхае хорошего чая? Как не быть! Здесь есть всякий чай, который только родится в Китае. Всё дело в слове «хороший». Мы называем «хорошим» нежные, душистые цветочные чаи. Не для всякого носа и языка доступен аромат и букет этого чая: он слишком тонок.

… У нас употребление чая составляет самостоятельную необходимую потребность; у англичан, напротив, побочную, дополнение завтрака, как пищеварительную приправу: оттого им всё равно, похож он на портер или на черепаший суп, лишь бы был чёрен, густ, щипал язык и не походил ни какой другой чай. Американцы пьют один зелёный чай, без всякой примеси. Мы удивляемся этому варварскому вкусу, а англичане смеются, что мы пьём под названием чай, какой-то приторный напиток. Китайцы сами, я видел, пьют простой, грубый чай, то есть простые китайцы, народ, а в Пекине, порядочные люди только жёлтый чай, разумеется, без сахару.

Но я – русский человек и принадлежу к огромному числу потребителей, населяющих пространство от Кяхты до Финского залива – я за пекое: будем пить не с цветами, а цветочный чай, и подождём пока англичане выработают своё чутьё и вкус до способности наслаждаться чаем Pekoe flower, и причём заваривать, а не варить его, по своему обычаю, как капусту.

Впрочем, всем другим нациям простительно не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка чаю, когда войдёшь в трескучий, тридцатиградусный мороз в тёплую комнату, и сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая».

С того времени прошло сто двадцать лет. Изменилась историческая ситуация, изменились люди, изменилась культура чаепития, изменились и мы. К лучшему ли?

При работах в Сибири не видел, что бы пили чай, приготовленный не из чайного листа. В 1971 году во Владимирской области, когда выезжал в город то привозил несколько селёдин бабе Нюре – хозяйке дома, у которой снимал угол за обещанные лесхозом две машины дров. Тут же заливался ведёрный самовар, к нему заварной чайник в котором заваривались самые различные чаи: с шиповником, сушеной черникой, свеклой, смородиновым и земляничным листом, сухими цветами липы. Затем вдвоём со своей подругой тоже пожилой женщиной они садились за стол и с величайшим блаженством под «солененькое», конечно без сахара, долго пили душистый напиток. Я сам часто заваривал в котелке различные травы или ягоды, никогда не отказывался и от чаги, чай из которой во время учёбы в лесном техникуме был нередким у нас в общежитии.

Такими вечерами у костра ведутся вполне откровенные беседы, вспоминаются различные моменты прошедшего сезона, случаи из личной жизни, кто-то рассказывает о прочитанном. Чего только не наслушаешься, а нередко и удивляешься начитанности, и даже образованности этих, казалось совсем оторванных от цивилизованного мира людей. Уже в первый свой полевой сезон в 1970 году, когда я работал помощником у Виктора Заварзина на реке Ясытай, произошла такая памятная встреча.

Всегда к концу полевых работ возникают не закрытые участки. Кто-то заболел, другой не поладил с рабочими и они ушли. Бывают и другие причины. Для ликвидации этих мёртвых точек посылают освободившихся специалистов. Из своего опыта могу сказать, что такие авралы очень помогают именно молодым. Конечно, трудно, уже холодно, бывает даже снег лежит, но здесь максимально отрабатываются навыки организации работ и отношений с рабочими в экстремальных условиях. Да и заработки при таких экстримах значительно выше, что, безусловно, привлекало.

Мне с двумя рабочими пришлось идти в заход на десять дней. Уже начало сентября и нам необходимо прорубить и промерить самый дальний и самый трудный маршрут. Очень крутые сопки, густой подлесок, практически полное отсутствие полян, прогалин или хотя бы редин. Приходится ставить очень много вешек, т.к. на таких склонах рубить по «коридору» невозможно. При промере необходимо всё время замерять уклоны и делать поправки. Рабочие были набраны недавно и ещё не успели привыкнуть к такому труду, да и опыта не было, уставали быстро и подолгу отдыхали. Приходилось всё время их подгонять, а нередко самому браться за топор и прорубать визир, а они по очереди подтаскивали рюкзаки, что бы вечером не возвращаться за своими вещами.

Вначале я этого рабочего воспринимал как обычного бича, ни семьи, ни постоянного места жительства, и главная ценность для него – водка. Ночью у костра Павел (фамилия уже стёрлась из моей памяти), которому было чуть больше сорока, рассказал о своей жизни.

Окончил высшее военно-морское училище. Служил на боевом корабле. Старший лейтенант. Имел несколько наград. В шестидесятые годы, по указу Н. Хрущёва сокращали наши вооружённые силы. Просто выкидывали на улицу самых перспективных, потому что тех, кому оставалось дослужить до пенсии несколько лет, оставляли дослуживать. Без переподготовки, без постоянного места работы. И таких были миллионы.

Я помню, когда служил в Кронштадте, мы однажды ходили с мичманом Первого флотского экипажа на военное кладбище. Нас – новобранцев мичман сопровождал на различные работы, Он показал несколько мемориальных досок, и рассказал об их истории. После того, как с подводных лодок сократили так называемых «лишних» офицеров и мичманов, несколько субмарин не вернулись из плавания. Ведь молодые, срочной службы матросы не всегда знают, что и когда закрыть при погружении и как обеспечить живучесть подводного корабля. Срочно стали возвращать старослужащих, но были вынуждены на время прекратить выходы лодок в море.

После такой личной катастрофы кто-то нашёл себя, но большинство ничего кроме как быть военными не умели. Павел один из них. Высокий, крепко сложенный, с густыми темными волосами, которые непослушно распадались на две стороны, чуть вытянутое худощавое лицо, уже изрезанное глубокими морщинами, крупный горбинкой нос. Даже его многолетние жизненные мытарства и алкогольные излишества не смогли уничтожить мужскую привлекательность и благородство. Из своего опыта службы на корабле представляю, каким авторитетом он мог пользоваться на корабле.

Поразила его начитанность и память. Он мог подолгу читать стихи, пересказывать классику, с некоторым юмором и обречённостью вспоминал свои послевоенные скитания, которые в конечном итоге превратили его в горького пьяницу и привели на скамью подсудимых. Только вдали от магазинов он на какое-то время превращался в более-менее адекватного человека. Во время рассказа его лицо совершенно преображалось. Казалось, что он уже не пересказывает, а мечтает о себе чужой жизнью героев, совершенно отрешившись от своей. Это впечатление у меня сложилось не сразу. Потом я не мог смотреть на него во время таких повествований. Почему-то мне было перед ним стыдно.

Но уже на второй же день после окончания работ на реке Ясытай и полного расчёта я увидел его у магазина в посёлке Ямаровка. Сгорбленный, никого не узнающий, лицо в синяках, предлагал всем купить за бутылку плодово-ягодного вина энцефалитку, которая оставалась у него под телогрейкой единственной нательной одеждой.

Как же много таких людей прошло за двенадцать полевых сезонов рядом только со мной!

Последних пару дней больше всего разговоров о том, как выедут в посёлок Корлики. Затем Ларьяк, Нижневартовск, а там уже в разные концы. Все обменялись адресами, хотя знают, что вряд ли когда – либо встретятся. Судьбы и дороги у них совершенно разные.

Уже имея некоторый опыт, всё же четвёртый полевой сезон, знаю, что из них никто домой, о котором они всё время говорят, не попадёт. На такие сезонные работы от семей не едут. Кто-то что бы перекоротать холодные зимние дни в рабочих общежитиях устроится на временную работу, в качестве грузчиков, подсобных рабочих или кочегаров, скрываясь от постоянно занесенного над ними карающего меча – алиментов. И с первыми тёплыми днями опять в какую-нибудь экспедицию. Другие, получив расчёт, доберутся только до первого посёлка и там, в компании таких же бродяг, спустят свои кровные, и будут перебиваться случайными заработками до следующего лета. А третьим судьба уже приготовила нары, с которыми они недавно расстались.

И только один из девяти моих рабочих нарушит этот «порядок», поедет домой к больной матери в Смоленскую область, от которой уехал два года назад за длинным рублём в Сибирь и по молодости лет не успел ещё набраться бродяжьего опыта, который не отпускает из своей паутины тысячи и тысячи людей. И я, как и сам Володя Чуваков, не знаем, что он в последующем несколько полевых сезонов будет работать со мной в экспедиции и за это время заочно окончит лесной техникум, по моей рекомендации поедет на работу в Тюменскую область лесничим, получит и высшее образование, будет избираться в местные исполнительные органы, затем, уже с семьей из пяти человек и больными ногами, переедет работать лесничим в Калининскую область, где создаст несколько сотен гектаров прекрасных молодых хвойных посадок и будет нещадно бороться с браконьерами, но после перестройки и переименования области в Тверскую никому не нужен будет опытный лесничий. И придётся ему, имея трудовую инвалидность, поднимать своих дочурок временными заработками.

Незлое подшучивание у костра по поводу теперь уже ушедших в прошлое невзгод и весёлые истории, большинство из которых, наверное, выдуманы, вызывают улыбки, различные комментарии и располагает к воспоминаниям.

Игорь из Тольяти. По его словам поссорился с женой и уехал в Сибирь. Конечно, в это мало кто верит. Но алиментов на него не прислали, работает и пусть работает. В тайге он совершенно не ориентируется. На четвёртый день нашей заброски пошёл вечером поохотиться на рябчиков и заблудился. Мы всю ночь стреляли из ружей, запускали ракеты, завели бензопилу, которая тарахтела, пока не кончился бензин. С утра отправились его искать в разные стороны. Искали мы его девять дней. Уже не верили, что жив. Никто не предполагал, что он переберётся через разлившийся в весеннем половодье ручей Собачий, который и летом не просто перейти. А он связал два дерева и переправился на другой берег, утопил ружьё, остался без спичек, и все шёл и шёл на север. За время скитаний нашёл два гнезда рябчиков с яйцами, но в основном питался прошлогодней клюквой. Однажды вечером у болота, как он рассказывал, стал собирать сухую траву для ночлега, и метрах в пятидесяти от него вышел медведь, тоже клюкву собирать.

– Думаю, там на нескольких кочках ещё много прошлогодней клюквы, соберёт ведь всё. Жалко! Кричу ему: «Уходи, я всё уже собрал!» Кричу, а сам голоса почти не слышу. Какой– то сиплый стал. Он поворчал и опять в лес ушёл. Я даже не испугался.

Это случилось за два дня, как его нашли, и действительно он говорил чуть слышно, голос был надолго сорван. Видимо эти несколько горстей прошлогодней ягоды стали дороже собственной жизни. Случайно вышел на другой таксаторский лагерь, который из-за ошибки пилотов забросили километров на тридцать севернее – это километров под семьдесят от моего лагеря (куда его несло!?), и теперь перебрасывали в заданный район. Он, увидев вертолёт, поднявшийся недалеко от него, почти ползком, выбрался на поляну в надежде найти что-нибудь съедобное. А там, на куче имущества, подготовленного для второго рейса, сидели рабочие, которые, увидев явление из тайги чего-то обросшего, ободранного опухшего от укусов комаров, вначале испугались. Потом помогли добраться до вертолётной площадки. А через минут двадцать прилетел вертолёт.

Какие Высшие Силы подарили нам обоим эти минуты, чтобы он мог остаться в живых, а мне не нести ответственность за гибель рабочего?

Он долго не мог в полную силу работать. Первые дни вообще я его только молоком и сухарями кормил. Поест и спит, до следующей кормёжки. Потом отошёл, начал работать, но много потерял времени. Заработок не большой.

Чувакову тоже досталось.

То происшествие никогда не забуду. Для них, всегда виновных, прошедших всякие жизненные ситуации такое является обычным. А мне до сих пор не по себе, что не сдержался. Если бы он хоть закрывался от удара?

Два дня я с парой рабочих проводил промер прорубленных просек и таксацию. Хотелось поскорее закончить и поставить рабочих опять на прорубку, благо погода установилась без дождей. Вышли рано утром, весь день работали, даже пообедали наспех. Когда уже из-за темноты нельзя было идти, а здесь летом белые ночи и темнота держится часа два, ночлег устраивать не стали, мы для этого ничего и не брали. Быстро вскипятили чай, поели разогретую прямо в банках тушёнку и, прислонившись к деревьям, сидя заснули. Только рассвело – вскипятили чай и вперёд. Опять весь день – промер и таксация. Устали очень, но были довольны, что сделали намеченное.

Когда вернулись в лагерь, был уже вечер. Теперь поесть и спать. Через день рабочие в заход, а я намечал проверить другие пары рабочих, которые рубили визиры в северной части участка. Только сели за стол от реки раздался свист, так у нас рабочие вызывают резиновую лодку, что бы переправиться на наш берег. В той части рубили два Володи – Чуваков и Ефимов. Они ушли только два дня назад, взяли продуктов на неделю и должны были продолжить прорубку южной границы. Свистел Ефимов. Значит, он в одиночку шёл до лагеря почти двадцать километров. У меня сразу ёкнуло – что-то случилось. Я вышел из-за стола, так не хотелось сейчас никаких случайностей, но вот она приближается. Федя быстро спустился к реке и переправил свистуна, который почти бегом подбежал ко мне.

– Викторыч, там Чуваков порубился.

– Как сильно, ты его перевязал?

– Он ногу порубил, там кровью всё залило, я ему свой бинт и йод бросил и сюда

– Так ты даже не посмотрел рану, а может быть он кость перерубил?

– Не знаю, я вот тоже поранился.

Меня трясти начало уже при первых его словах, а здесь он протянул ко мне палец, как видно только что глубоко оцарапанный со свежими капельками крови. Не владея собой, я ударил в эту перекошенную, якобы от боли, физиономию и тут же, как кольнуло: «Не дай Бог, ещё челюсть сломал». Ефимов, повизгивая, лежал на земле. Рабочие сгрудились вокруг. Но я даже не различал их лиц. Постоял, немного успокоился.

– Федя, давай четыре банки тушёнки, насыпь сахару, аптечку я беру, но бинтов и стрептоцида две упаковки положи, да, аспирина тоже.

Пошёл к своей палатке. Как же не хочется опять одевать ещё не просохшую инцефалитку. Думал на ночь её замочить, а сейчас она просолённая опять на мне. Быстро собрал в рюкзак необходимое. Надо идти. Уже достаточно темно, а мне перейти большое болото и попасть на затески нашего визира, до них по лесу около полукилометра. В лесу уже темно, но попытаюсь найти.

– Федя, поплыли.

Пока переходил болото, стемнело. Да ещё всё небо заволокло тучами. Мы радовались, что успели за два дня посуху всё промерить. Вот нарадовались! Медленно иду, вглядываясь в темноту: «Где-то здесь должны быть затёски». Вдалеке громыхнуло. Гроза идёт. Темнота полнейшая. Уже понимаю, что прошёл мимо затёсок, но в кромешной темноте шёл ещё некоторое время. Всё. Иначе и не выйдешь. Достаю спички и свечу на компас. Да, направление я держу правильное – на восток, но теперь уже ясно – проскочил. В такой темноте на визир не выйти. Надо возвращаться. По лесу и к болоту не выйду, скорее всего заблужусь. Тем более гремит и отсветы молний уже всё ближе. Надо идти к реке, она должна быть километрах в двух на север. Медленно, иногда, проверяя направление по компасу, иду к реке. Вот и заросли кустарников, значит берег рядом. Реки не слышно, здесь нет перекатов, но прохлада чувствуется. Идёт всё усиливаясь дождь. Теперь медленно вдоль берега, на ощупь, раздвигая кусты и ветки. На часах около двух ночи. Да, если бы не тучи, уже начало бы светать. Уткнулся в срубленные деревья. Значит, нахожусь против нашего лагеря. Стреляю вверх, потому что из-за сильного дождя в палатке просто не услышат крик. В лагере взлетает ракета. Проснулись, теперь кричу.

Мятый и уже мокрый, но ещё не полностью проснувшийся Федя перевозит меня на другой берег. Трое рабочих сидят за столом под навесом, горит керосиновая лампа, смотрят вопросительно.

– Проскочил визир, заблудился. Утром пойду.

Насквозь мокрый, даже в сапогах хлюпает вода, вхожу в палатку. Гроза разошлась не на шутку. Сверкает и гремит не переставая, потоки воды бьют по палатке. Забираюсь в спальный мешок. Устал зверски и замёрз, поспать бы часа два, пока гроза пройдёт. Проснулся с последними каплями дождя. Неприятно натягивать на себя сырую одежду. Бужу Федю. Перебрался на другой берег. Пройдя через болото, вхожу в лес. Отмечаю, что надо на входе вырубить несколько деревьев и сделать большие затёски. Ещё метров пятьсот и вышел на визир.

Маленькую, выцветшую до белого палатку увидел издалека. Кострище залито ночным дождём. Заглядываю внутрь. Володя бледный скорчившись лежит в спальном мешке. Эти мешки так и переносятся с палаткой по маршрутам. Для этого и планируешь работу рабочих не отдельными визирами, а небольшим районом на таксаторском участке. И рабочим удобно, и мне их найти в тайге не представляет сложности. Прислушиваюсь. Дыхание спокойное.

– Слава Богу!

Рублю не толстое сухое дерево. Развожу огонь, ставлю котелок с водой. Из палатки, разбуженный шумом, выползает Володя.

– Ну, ты как? Кость цела?

– Цела. Сапог спас, но крови много вышло.

Разбинтовываю и осматриваю ногу. Рана глубокая, но кровоточит уже слабо, топор только скользнул по кости. Пальцы двигаются. Удар пришёлся на подъём, где у сапога накладки и толстый шов. Повезло! Сапог, конечно выкинуть. Да, всё – таки русская кирза, есть кирза. Сколько же ног она спасла. Перевязываю. Аспирин, завтрак. Теперь отдыхаем. На второй день мы потихоньку, с помощью сделанного из берёзы костыля добрались до лагеря.

Теперь уже только весёлые прибаутки сопровождают эти воспоминания. Им всё в прошлом, а у таксаторов, всё остаётся внутри.

«Ваня, а помнишь, как тебя вертолётчик опохмелил после Корликов?, – это кто-то напоминает, как мы забрасывались.

Первым рейсом со мной прилетели четыре человека. За время полёта несколько раз попадали в снежные заряды. Подлетели. Болото – место посадки покрыто водой, почти посередине из воды торчат несколько кочек. В лесу, что в ста метрах, снег, дальше по берегам реки лёд. Вертолёт завис. Вода высокая, даже болотники заливало. Мы все ящики с консервами выгружали прямо на залитые водой кочки. Вертолёт улетел, а мы в лес рубить жерди. На установленных друг на друга ящиках подготовили настил в два наката жердей. Пока по болоту до леса и обратно с жердями бегали, вымокли совершенно.

Вторым рейсом доставили мешки с сахаром, крупами, мукой и остальных рабочих. Я в посёлке оставлял Ваню за старшего, надеялся, как на самого выдержанного. Когда я его увидел в открытой двери вертолёта, готов был разорвать. Все рабочие были пьяны, даже забыли надеть болотные сапоги, а он был пьян до невменяемости. Стали быстро разгружать вертолёт. Я их всех загнал в воду, так как площадка маленькая, а они со своей толчеёй могли её просто опрокинуть, тогда катастрофа. Иван принял мешок с крупой на плечо и, вдавленный этим грузом в болото почти по пояс, не имея возможности сдвинуться, стоял покачиваясь. В суете, я вначале не обратил внимания на то, что вертолёт чуть поднявшись, не улетел, а всё продолжает висеть над нами. Но кто-то показал рукой, и все, подняв головы, увидели, что со стоек и шасси наклонившегося под углом вертолёта, стекают ручейки грязной воды прямо за шиворот Ивана, который только вертел головой и ёжился. В иллюминаторе смеющаяся физиономия командира. Видимо, этот рабочий в полёте и пилотов достал. Но надо же так точно, командиру ведь не видно, куда стекает вода из-под вертолёта! Прощальная отмашка, улетели. Двое рабочих с силой отбирают у Ивана груз, другие помогают ему вытащить ноги из болотной жижи и медленно сопровождают к реке.

Перетаскиваем всё имущество в лес. Раскладываем огромный костёр, у которого греемся и сушим одежду. На следующий день, с утра на другом берегу реки ниже по течению подобрал для постоянного лагеря высокое сухое место, покрытое сосновым лесом. Рубим большой плот и без особых приключений перевозим основное имущество. Рабочих, палатки, спальные мешки, документы переправляем на резиновой лодке. Перебазировка заняла два дня. Сейчас это место не узнать – палатки на срубах, под навесом большой обеденный стол и очаг, высокий лабаз, рядом с лагерем разрубленная и расчищенная вертолётная площадка, внизу на берегу баня. Вдоль реки вытоптана тропа, по которой мы уходили в заходы. Весь таксаторский участок площадью в сорок пять тысяч гектаров разбит на равномерные прямоугольные кварталы, установлены столбы, визиры все промерены. Осталось закончить таксацию.

Когда начинали работать, только берег реки, обращённый на юг, был покрыт свежезелёной несмелой травой, лес просыпался от зимней спячки. Деревья набирали корнями живительную влагу, накапливая силы, что бы разродиться листьями из набухших почек и продолжить вечный закон живой природы. Даже сумрачные ели и редкие кедры вдоль реки готовились выбросить молодые побеги, которые затем ярко зазеленели среди старой хвои.

Сейчас деревья ещё зелёные, но весь полевой лагерь усыпан желтыми и красными листьями берёз и осин, ели укутались густыми шубами из потемневшей хвои, примеряя их перед близкими холодами.

Теперь вот семь человек уже прощаются с временным нашим пристанищем, да и мы меньше чем через месяц его покинем. Скоро обратный путь, встреча со своими родными и друзьями и мечты о новых маршрутах. План работы экспедиции утверждён на несколько лет вперёд.

(Продолжение следует)