На недавнем 60-летии белгородской писательской организации немало благодарственных и признательных слов было сказано в адрес авторов, ушедших от нас и оставивших вдохновенное литературное наследие. Среди них – имя Виктора Белова. Беру в руки наиболее впечатляющую его книгу «Лучина» (Белгород, 1995) и обновляю в памяти прочитанное ранее. Вновь убеждаюсь: поэзия не поддаётся коррозии времени. В этом сборнике наиболее полно проявилось дарование стихотворца. Чем же взволнуется, о чём задумается душа ценителя поэзии?
Каждый, кто слышал по белгородскому областному радио сочный бас ведущего очередную передачу, не сразу поверит, что он может написать нежные стихотворные строки:
Вишни поспели, вишни поспели…
Вчера мы с Наташкой на звезды глядели.
Падали в воду звезды и гасли,
Вчера мы с Наташкой гадали о счастье…
Нами у речки измяты ромашки,
Слаще, чем вишни, губы Наташки.
От Виктора Белова, имеющего весьма строгий голос, ждешь рокочущих строк, грозовых раскатов. Да и стать автора сродни его басу: ладно сбитый, крепкий русский человек. Натуры, подобные ему, готовы твердо стоять на своем, правоту способны доказать внушительным словом, а ежели вынудят, то и не менее внушительным народным средством. Между тем в начале поэтической книги Виктора Белова царствует светлая лирика:
А девушки, они, как песни, разные.
Курносые и большеглазые.
Нарядные. И гордые –
Теряют парни головы.
Настроение молодости и безоглядной влюбленности подчеркивают заключительные строки:
Ах, жить бы вечным праздником,
Его из буден сделавши!
Но счастье – тоже разное,
Оно ведь схоже с девушкой…
В юные лета «жить вечным праздником» представляется вполне вероятным и уместным. И потому авторское внимание обращено на то, что «В Троицком красавицы невесты, /Девушки – клубника с молоком», а видит себя поэт со стороны предпочтительно в такой ситуации: «По белой дороге катилась машина, /А в кузове – я и девчонка».
Помните картину В. Поленова «Московский дворик»? Залитые ярким солнцем хозяйственные постройки и детишки, играющие на зеленой траве, покойно дремлющая лошадь с телегой и вдали золотистые купола церквей. Умиротворение, благодать, тихая поэзия скромного русского уголка.
Подобное впечатление слагается, когда начинаешь читать «Лучину». Но с возрастом, а стихи в сборнике расположены в хронологической последовательности, все явственнее прорываются басовые нотки автора, иногда «грозится небо дальними раскатами». Правда, юность еще полна удивления и радужных надежд, и ничто тревожное не обволакивает горизонт. Просто «Майская гроза» – очистительная, освежающая:
Грохочут в небе жернова,
И, словно музыке внимая,
Шепчу знакомые слова:
«Люблю грозу в начале мая»…
И было: солнечный вокзал,
Скворцы, черешня за оградой.
Я уезжал и не сказал,
Что ей сказать так было надо.
В следующем стихотворении автор, наделенный прицельным юношеским взглядом, замечает: «Идет девчонка, рыжая, как лето, По улице с колодезной водой». И только «Гроза над Хопром» проводит границу между «вечным праздником» молодости и тем состоянием, когда «совсем не старый, а вот уж вдвое старше» тех парней, что «идут за песнями девчат». Наступила пора пристальная, когда из глубин души выступают не знающие покоя чувства: долг, память, честь:
Приходит он,
Высокий час,
И никуда не деться,
Велит он,
Будто в первый раз,
В себя опять вглядеться.
Вглядеться в себя и во всю ширь, разогнанность жизни, начиная с эпических этюдов «Поле Куликово», «На Белгородской черте», «Петр I в Борисоглебске» и кончая поэмой «Танковое поле». А между ними уместились строки, полные движения, звука и дыхания. Это обездоленное военное детство («Гроза пришла с других земель»), приобщение к сельскому труду («Особый трон имел прицепщик. /А угасал страды разгар, /Я вез домой пшеницы центнер /и несмываемый загар»), появление крестьянского чувства («Я землю понимаю на просторе, /Прислушаюсь и чую: Говорит!»), сыновняя привязанность к отчему краю («Чигорак – /Село на горке и в низинах, у реки /Мне дымки его /Не горьки, /Не слепящи – огоньки»),
Еще сохраняется гармония с миром, еще душа распахнута, еще живо желание раскинуть руки и обнять приемлемый сердцу мир. Сейчас так не пишут:
И всех приветствовать охота
Под этим небом полевым.
Недосказать боюсь я что-то
Всему живому, всем живым.
Заметим, Виктор Белов видит себя и все сущее на земле «под небом полевым», а не городским. Вся его натура не поддается урбанизму, городские впечатления минуют, а вдохновение подпитывается земными, почвенными запахами, звуками – корнями.
Наступает, тем не менее, пора, когда все явственней слышим «раскатистый рокот моторов». В этой звукописи, где господствует буква «р», даже заглушаются басовые ноты автора, а вперед выступает тревожное ожидание, все выше напряжение поэтической строки. «Гремят колеса. Кто-то едет, с какой – неясно – стороны». И вновь авторское чувство поддается неспокойной аллитерации: «Железа скрежет о железо». Грозовые раскаты обрушиваются на сердце Виктора Белова. Вместо шума былых очистительных струй он слышит:
И гул, и треск, и грозный грохот –
Расколыхали степь и высь;
И будто в яростной работе
Иль в пляске струи сорвались…
Размышления о прошлом и настоящем приводят к неутешительным строкам:
Сквозь океаны и сквозь реки
Та нитка четко – вверх и вверх…
А враг вернейший человека –
Куда уж ближе?! – человек.
Этот безжалостный вывод, возможно, от минутной растерянности, поскольку автора угнетает осознание, что «земной наш дом грозой расколот», что рождает строки растерянности:
А теперь я, седой, не пойму,
Что творится на пашне и в доме –
Там, где вырос и лягу в свой срок…
Все-то он понимает. И мы понимаем, поскольку переживаем времена расхристанные. Ныне мы утратили былое безудержное общественное возбуждение, многих из нас одолевает нищета духа. Те же, кто осознал, «что творится на пашне и в доме», – на передовой, под обстрелами. А тогда, в конце 80-х – начале 90-х, будто медными языками колоколов, Россия пристрастно полемизировала на всех перекрестках. Кто виноват? Что делать? Ураган этих вопросов длинным хлыстом ударил по пишущей братии. Она всю поэзию и прозу переключила на публицистику. Важно было в эту пору поэту не снизойти до полемического ожесточения, хотя его чуткая душа болезненно переживает все нелады российского бытия. Темперамент Виктора Белова, уязвленный грозой над Россией, срывается на явные газетные строки:
Ну и что, пусть пожируют эти гниды,
Нам к чему еще не привыкать?!
Стянут с нас последние хламиды –
Станет легче кашлять да искать.
Но такой пассаж простителен. Это вирус всеобщего брожения умов. Автор все же преисполнен возрастной мудрости. Он сын своего поколения, которое не приемлет бедственные зигзаги в Отечестве, но историю его хорошо знает и потому уверен:
Тревоги вызреют,
Отпустят,
И сердцу станет хорошо
Уж потому, что по-над Русью
Снежок целительный пошел.
Это светлое очистительное явление природы он хотел бы все-таки представить в виде свойственного его натуре проявления баса:
Ах, снег!
С богатырскою силой
Взметнись неподъемным крылом
И мощно над майской Россией
Рассыпь торжествующий гром!
Виктор Белов с неугасаемым сердцем отчетливо понимает, что «уже пришли иные люди», но по его представлению «Земля в полет им отдается – такая ветхая уже»… Те же, кто принимает эстафету старших, еще не наделены мудростью, им неведомо чувство драматизма жизни. Они безоглядно устремлены вперед.
И вот глядим в родные лица,
Себя пытаясь угадать…
Ни одно поколение не было похоже на предыдущее. Вступившие в жизнь порой досадливо, а то и с раздражением отмахиваются от опыта старших. Отцы и дети. Еще со времен оных ведаем об этой нестыковке. Как бы то ни было, а жизнелюбие Виктора Белова берет верх вопреки всему трагическому, пафос его лирики определен так:
Мы не поверим, что умрем
Когда-нибудь на белом свете,
Когда он так здоров и бел.
У Белова грозный мир все-таки «здоров и бел». Дай Бог молодым чувствовать и писать так просветленно. Поэтическим словом автор по-своему выразил судьбу своего поколения. Прошел через трудности и душевный подъем, через сомнения и смену вех, однако не растерял главное свойство личности – верить. На том стоит поколение, детство которого обожгла гроза Великой Отечественной…
Вступило в жизнь другое поколение, на долю которого выпала иная гроза, она пришла с Запада. Мы вглядываемся «в родные лица, себя пытаясь угадать». И видим, что вера и надежда Виктора Белова опирались на национальные устои: новое поколение встало на защиту русского мира, против бандеровских бесов.
***
Так и тянет процитировать колоритное начало рассказа Виктора Белова «Медовый Спас, или /Пропади ты пропадом!»: «Тракторист Генка Межевикин марьяжит с Машей Кучуркиной шесть лет и девять месяцев. Весь Чумрак считает: дальше некуда! А он все тянет. Ходит к ней, а не женится. Она в амбулатории фельдшерицей работает. Золотая девка! Переспевает. Полнеть начала. Бабы говорят, оплыть без расходу может. Мужики, правда, по-иному бают. Мол, пухленькая ручка ее еще лучше, когда она уколы ставит. И по худому телу только лясь ручкой мяконькой, в какой шприц набратый меж пальцами торчит, и вроде бы и комар не укусит, а тепло пошло по всему полупопию».
Ну, чем не шукшинское начало! Хотя бы в той же «Обиде» Василия Макаровича: «Сашу Ермолаева обидели. Ну, обидели и обидели – случается. Никто не призывает бессловесно сносить обиды, но сразу из-за этого переоценивать все ценности человеческие, ставить на попа самый смысл жизни – это тоже, знаете… роскошь. Себе дороже, как говорят. Благоразумие – вещь не рыцарского сундука, зато безопасно».
Такая вот сказово-ироническая манера. Дотошные читатели переадресуют и к Лескову, дескать, у того тоже языковое бисероплетение. И что же нам теперь делать? Выявлять влияние? Помилуйте! Никчемное это занятие – искать сходство, тем паче «наличие отсутствия индивидуальности». В литературной среде на сие не тратят усилия с тех пор, как согласились, что «Чайльд Гарольд» Байрона и «Евгений Онегин» Пушкина не близнецы-братья, а сугубо самодостаточные творения, выражающие дух своего времени.
Вникнем лишь в сермяжную суть написанного: свойствен ли Виктору Белову подобный стиль или его ненароком «занесло» в другую, чуждую ему колею? Характерны ли ему ироническая фраза, сказовое изложение обстоятельств, добродушное подтрунивание над персонажами? Почитайте его книгу «Ночные кувшинки» (Белгород, 1999), откуда и почерпнут упомянутый рассказ, и вы обнаружите, что автора неудержимо тянет на некую усмешку.
Герой повести «Дождливое лето» в хорошем настроении и потому шутит:
«А теперь вам задание, и все в Ракитном пусть думают: почему слово «квас» пишется слитно, а «к вам» пишется раздельно? Запомнили? Завтра обмозгуем. Кто закурить даст?»
Или ситуация в рассказе «Как измерить стог?»: «На дворе самый конец апреля, там праздники пойдут – некогда за бездельем будет (проведать брата – А. К.). А то, гляди, – весна все-таки растужится, и дела вправду пригорнут, не сходить. Ну, сходил. И вынес, почитай, лишь одну фразу брата:
– Вишь, как время-то летит? Вроде бы недавно в баню ходил, а уж год прошел».
Рассказы «Папанька» и «Лимонад Сметаныч» и вовсе перемежаются байками и ироническими ситуациями. Ежели внимательно освоить «Трон», то в этой драме для чтения, кроме действующих лиц, заметим, что между строк проглядывает саркастическая физиономия автора. Стилистически это почти не выражено, зато диалоги персонажей выстроены так, будто они, сердечные, маются цейтнотом и желудком, а им приходится терпеть и решать внешне организационные, но по сути прохиндейские дела. Перед нами собратья автора по перу, отнюдь не инженеры человеческих душ, а субъекты, которые, по выражению Гоголя, выветрились до того, что выеденного яйца не стоят. Виктор Белов, возглавлявший в 80-е годы областную писательскую организацию, ведает, о ком пишет. Пишет, чередуя иронию с сарказмом, усмешку с сатирой.
Неспроста в дружеском кругу, когда Виктору Ивановичу предстоит сказать тост, обязательно ждут шуточного четверостишия. И он выдает:
На берегу ни холодно, ни жарко,
Но ярость сквозняком во мне скользит,
Когда я вижу: огурец без чарки
Какой-то переводит паразит.
Согласимся, что Виктору Белову свойственно сказовое дарование, и теперь последуем заповеди Козьмы Пруткова: «Зри в корень!» А корень прозы автора во взгляде на человека со всех сторон: выявлении его душевно-трепетных струн, деятельного разума и жизненной позиции. Герой рассказа «Как измерить стог?» в апрельский день, когда «хмарь и вовсе вверх поднялась, хотя и шастает в небе», по-крестьянски размышляет: «Скоро-скоро придешь ты, весна красная. И все живое за дело примется. Главное-то – дело, вот в чем штука!»
Главное – дело. Под этим углом зрения в первую очередь подступает Виктор Белов к своим персонажам.
Немудреный внешне рассказ «Хлеб». В голодное послевоенное время подростки, возвращаясь из магазина, решали «жизненно» важный вопрос: отведать краюху купленного хлеба или доставить в сохранности старшим. Искушения избежать удалось, за что дедушка наделил соседского мальчика горбушкой. А тот спрятал вожделенное лакомство и понес младшим братьям и сестрам.
Как воспримет читатель этот поступок полувековой давности? И ныне многим желательна краюха хлеба, ибо достаток их сродни полунищенскому. Всяк ли готов поделиться последним со своим родственником, земляком, соотечественником? Есть, есть русские люди, наделенные состраданием. Их, правда, не так много, как могло и должно быть. Иные жируют безоглядно, брезгливо сторонясь нуждающегося. Дело не столько в этом, а в том, что милосердие сегодня сродни жертвенности, тогда как в послевоенное время им была пропитана наша нравственная среда, действие это считалось естественным, как предложить воды жаждущему. Достигнем ли мы, сегодняшние, зараженные потребительством и ожесточением, той сердечной высоты?
Скажем: той высоты достигли воины на передовой СВО, для которых долг, честь и служение Отечеству превыше всего.
Свою жизненную позицию герои рассказов Виктора Белова утверждают поступками. Простил виновника происшествия во время учебных полетов начинающий летчик в рассказе «Глубокая спираль». Выполняя вираж, он ударился головой о кабину, на время потерял сознание, но чудом справился с управлением и не допустил аварии. Военная комиссия признала только его вину, хотя просчет тут механика, не закрепившего сиденье. В госпитале тот навестил пострадавшего и покаялся. Простить в этой ситуации – мужественный поступок.
Герои Виктора Белова принимают решения в согласии со своей нравственной позицией. А ситуации возникают самые разные. Молодой человек – один из всех пассажиров трамвая ввязался в драку с тремя попутчиками, поскольку они с издевкой отнеслись к его требованию не читать пошлые стихи на людях («Такой характер у Свергунова»).
Новое время не смыло прежние заповеди. Многообразие характеров и судеб – это не коллекция книжных сюжетов, это уроки жизни, прихотливость чувств и высота моральных ценностей. Это авторская позиция праведника, что сегодня «цепляет» умы читателей.
Виктор Белов видит жизнь «напрямую», не через розовые очки. Сколько несовершенного на белом свете! Ветерану войны в День Победы, когда чествовали фронтовиков, единственному не вручили подарок («На веки вечные»). Горько и обидно. Возвращаясь домой, он встретил односельчанку, вдову погибшего земляка. На его жалобу она ответствовала: «А подумай, не мне ли первой надо было приглашение персональное прислать, да и подарочек вручить…»
Задумался ветеран: и впрямь, он – живой, а муж Васильевны пал в бою. Задумался читатель.
К тому и побуждает Виктор Белов – к размышлению. Ведь наедине с собой мы проводим гораздо больше времени, нежели с другими. Раздумье позволяет нам сосредоточиваться на собственных представлениях о себе подобных, научиться понимать себя и понимать других. Размышлять – значит, жить и действовать. Особенно в наше время военных событий на Украине, где идёт сражение за землю Русскую.