И Петербург, и провинция были как громом поражены объявленным Сенату Высочайшим Указом, в силу коего в видах объединения власти и прекращения смуты, грозившей полным разложением государству, назначался Верховным Императорским Уполномоченным по всем частям гражданского управления и Главнокомандующим армией и флотом командир Красногорского полка полковник Иванов 16-й с производством в генерал-майоры и назначением генерал-адъютантом.
Об этом полковнике Иванове 16-м никто не имел ни малейшего понятия. Газетные репортеры не могли дать решительно никаких сведений. Бросились в Военное Министерство, но там могли только узнать, что полковник Иванов 16-й действительно существует, командует полком всего год, ровно ничем выдающимся не отмечен и имеет послужной список самый скромный и, можно сказать, бесцветный. Из дворян, воспитание получил в кадетском корпусе, затем прошел Павловское военное училище и Инженерную Академию, откуда выпущен в строй. Командовал ротой в саперном батальоне. Ранен на рекогносцировке под Шахэ и награжден золотым оружием. Лет от роду 35. Женат, и жена имеет 420 десятин в Новгородской губернии. Вот и все.
Этот формуляр ровно ничего не говорил. Таких офицеров у нас тысячи, и почему именно на Иванове 16-м остановился выбор Государя, являлось ничем не объяснимым. Больше всех были заинтригованы придворные сферы, где о будущем диктаторе никто не имел ни малейшего понятия и само имя Иванова никогда не произносилось.
Не знали даже, где новый правитель государства. Газетные сведения были противоречивы. Одни газеты сообщали, что Иванов уже в Петербурге и находится в Царском Селе, другие, что он едет откуда-то с Дальнего Востока.
Недоразумениям положила конец краткая заметка, появившаяся на следующий день в «Правительственном Вестнике».
«Верховный Императорский Уполномоченный сегодня, в 11 ч утра, будет принимать в Зимнем Дворце гг. министров, членов св. Синода и Правительствующего Сената».
С 10 1/2 часов утра на Дворцовой площади начали вытягиваться несколько линий карет и колясок, а в залах столпившиеся первые чины государства в полной парадной форме с волнением и тревогой ожидали выхода молодого диктатора.
Ровно в 11 часов, в Георгиевский зал, где огромным покоем разместились присутствовавшие сановники, вышел генерал-адъютант Иванов.
Это был совсем еще молодой генерал, небольшого роста, худощавый, с красивыми чертами лица и острыми, насквозь пронизывающими, серыми глазами. Он вышел просто и уверенно, подошел под благословение митрополита Антония, сделал общий поклон и громким, металлическим голосом сказал следующее:
– Ваши высокопреосвященства и милостивые государи!
Его Величество Государь Император, нравственно истерзанный и измученный вот уже третий год тянущеюся смутой, грозящей России разложением и гибелью, решил положить ей конец и для этого призвал меня и облек Своим высоким доверием и властью. Эту власть я решился принять только как полную, единую и безусловную. Умиротворив Россию, восстановив в ней всеобщее доверие, твердую власть, свободу и порядок, я сложу мои полномочия к стопам Монарха и вернусь к моему скромному делу. Знаю хорошо, что меня ожидает, и готов к этому. Меня могут убить сегодня, завтра или в любую минуту. Но мое место займет тотчас же другой, столь же вам неизвестный Иванов, за ним третий и т.д.; преемственность наша уже намечена и установлена и перерыва в работе не будет никакого. Программа определена твердо и будет выполнена неуклонно. Она очень проста.
Россия тяжко больна – ее нужно вылечить. Лекарство для великой страны – не теория, не доктрина, а здравый смысл. Он затуманился и исчез у нас за странными и нелепыми понятиями о либерализме, реакции и т.п. Его надо отыскать и восстановить, и тогда только станет возможно правительству править, а народу жить.
В этом вся моя программа, и другой у меня нет никакой. И вот, я приглашаю вас: вы, отцы и владыки, приложите все усилия оживить и восстановить деятельность Церкви. Безотлагательно должен быть созван Российский Поместный Собор. Без колебаний и шатаний должна православная Церковь подать свой руководящий голос и указать народу его высшие цели и обязанности. Вам, владыко святой, как первосвятителю Церкви Русской, предстоит сказать твердое и мужественное слово, и я прошу вас не дальше, как завтра, произнести достойное вас слово с соборной кафедры. Оно должно, как благовест, пронестись над Русью. О подробностях условимся сегодня.
Вас, господа Сенат, как представителей единственного не расшатанного смутою высшего учреждения России, я прошу твердо встать на защиту закона и порядка. Моим первым шагом должно быть восстановление значения Сената, как высшего правящего органа в Империи, и я прошу гг. первоприсутствующих без малейшего промедления представить мне свои об этом соображения. Вам вскоре предстоит широко поработать в вашей законной роли государственного административного суда, перед которым я поставлю очень крупных обвиняемых. И если правде суждено воссиять в России, это будет венцом ваших, господа, усилий.
Наконец, с вами, господа министры и начальники правящих ведомств, мне предстоит подробная беседа с каждым в отдельности. Здесь я должен сказать вам, как объединенному кабинету, только одно, что именно единства не доставало вам до сих пор, столько же единства замысла и творчества, как и единства исполнения. Наши ведомства, во-первых, совсем не знают России, во-вторых, до сих пор представляли не части одного великого организма, а особые государства, вернее, страны света, связанные только тем, что нарисованы на одном глобусе. Я постараюсь дать вам это единство, а вас прошу дружно и добросовестно мне в этом помочь.
III.
Произнесенная ясно, просто и с спокойной уверенностью речь произвела на присутствующих сильное впечатление. Сделав снова общий поклон, генерал-адъютант Иванов удалился из залы. Митрополиты, архиереи и сенаторы двинулись к выходу, министры столпились в кружок, обмениваясь впечатлениями.
– Г. председатель Совета министров, Императорский Уполномоченный просят вас к себе, – провозгласил дежурный адъютант.
Столыпин отделился от группы министров и направился в небольшой кабинет, где был Иванов. Двери затворились, и они остались одни.
– Садитесь, – начал диктатор, – и выслушайте меня внимательно. Моей первой мыслью, получив это назначение, было – расстаться с вами. И не только расстаться, но торжественно предать вас суду, как одного из главных виновников обострения смуты. Вы, вместо того, чтобы предостеречь Государя и честно открыть Ему глаза на все безумие второго парламентского опыта в России, – стали сами усердно играть в конституцию. Вы доверились темной личности – господину Крыжановскому и стали устраивать с ним выборную комедию; вы развели гнусную официозную печать, которая только компрометирует правительство, Вы пошли в народ с подкупом и соблазном, бросая в грязную агитацию правительственные мероприятия, ломавшие и законодательство, и все устои народного быта, чтобы только задобрить деревню и выиграть мужицкие голоса. Это называлось у вас законодательством по 87-й статье! За одно это вы уже заслуживаете самого строгого суда.
– Таково было единогласное требование и общества, и народа, – пытался оправдаться министр.
– Это была ваша фантазия. Ваши меры вызвали общий и дружный протест со всех сторон. Но самое ужасное это то, что новые законы бесповоротно скомпрометировали саму идею власти. Народ понял, что бюрократия готова на всякую ломку, на всякую подачку, лишь бы сохранить за собой власть. Поняли, что вы хлопочете не о благе России, а об успехе на выборах. И что же? Получили ли вы, чего хотели? Нет, вас закидали черняками, вам прислали социалистов, анархистов и смутьянов еще в большем числе. Не правда ли, как хорош ваш парламент!
Столыпин молчал.
– Затем все ваше управление было рядом самых постыдных колебаний, простите мне это выражение – сплошным вилянием хвостом. Одной рукой вы поддерживали монархические организации, рисуясь перед ними чуть не черносотенцем. Другой рукой вы удерживали местные власти от всяких серьезных мер против анархии. Вы шли на уступки там, где об уступках не могло быть и речи, где только твердость власти и могла произвести нужное впечатление…
Диктатор замолчал на минуту и, не слыша возражений, продолжал, смягчая тон:
– Но я должен быть справедливым. Рядом с этими темными сторонами вашей деятельности есть и светлые, и ради них вам не только можно простить то, что вы наделали, но и возможна дальнейшая работа с вами. Вы не испугались военно-полевых судов – это раз. Вы обновили состав полиции, и особенно губернаторов, и подняли ее на большую высоту – это два. Вы прекрасно осадили революционные элементы в Думе – это три. Вы лично мужественный и толковый работник, не боящийся ответственности. Заменить вас очень трудно. Рука об руку с вами мне удастся сделать многое. Могу я на вас рассчитывать?
Иванов протянул руку.
– Честно, искренне, душа в душу? Наград у меня для вас никаких нет. Наша награда – благо родины и суд истории. Жертвы и опасности сплошные, да вы это сами хорошо знаете. Не сердитесь же на меня за горькое слово и будем работать.
Столыпин молча пожал протянутую руку. Собеседники взглянули друг на друга и сердечно обнялись.
Министр повернулся было, чтобы уходить, но Императорский Уполномоченный остановил его:
– Еще два слова. Время дорого, и я буду краток. Слушайте же и примите к сердцу то, что я вам скажу. Парламентаризм в России, как вы сами теперь видите, ложь и обман. Возврат к старому режиму невозможен. Бюрократия отжила свой век, опозорила и разорила Россию и вызвала к себе такую ненависть, с которой нам с вами не справиться. Нужно вступать на новый путь. Иной, кроме царской и самодержавной, Верховной власти в России быть не может. Но под нее нужно подвести совсем иной фундамент. Этот фундамент – широкое самоуправление, которое должно всецело заместить бюрократию. Все будущее России в земстве, поставленном как первооснова государственного здания. Выделите из области государственной работы все, что имеет местный характер – только тогда с своим делом будет в состоянии справляться центральное правительство. Местную работу отдайте самоуправляющимся земствам. Организуйте уезд в совершенно самостоятельную единицу. Группа уездов, однородных по этнографическим, хозяйственным и бытовым свойствам, должна составить самоуправляющуюся область, обнимающую район нескольких губерний. Это должно быть нечто вроде штата Северной Америки. Вот наш тип государства. Союз этих штатов с самодержавным Царем во главе и будет искомой нашей государственной организацией. Только при этих условиях станет возможной работа центрального правительства, только при такой постановке самодержавия на основах самоуправления будут обеспечены как свобода от нынешней чудовищной надо всем опеки бюрократии, так и порядок, ибо настоящего порядка из Петербурга устроить нельзя, не обращая всей страны в огромные арестантские роты.
Областное деление намечается само собой; его требует и указывает жизнь, его не нужно выдумывать, а только развить и завершить. Смотрите: Финляндия, Польша, Прибалтийский край, Кавказ, Туркестанский край – все это области уже совершенно очерченные. Организуйте по областям и остальную Россию. Что общего между Северным краем и Малороссией, между Заволжьем и черноземным или промышленным районами? А Сибирь? Каким ярким ключом забьет повсюду жизнь, как воспрянет русский человек, когда окончится наш проклятый Петербургский шаблон и всеобщее обезличение! И как будет легко править двумя десятками областей, вызвав в общий центр их лучшие рабочие силы и из них составив все государственные органы. Это будет государственное устройство, которому позавидует Америка. Какой чудный облик и какую несокрушимую силу приобретет Русский Самодержавный Царь, окруженный не оподлевшей бюрократической кастой, не гнилой придворной средой, а истинными выборными всей земли, ее лучшими работниками!
– Вы вводите автономизм и федеративное начало. А если это будет ослаблением государственного единства России? – заметил Столыпин.
– Оставьте эти пошлые книжные определения, – живо возразил диктатор. – Мысль об областях взята не из книжки; она красной нитью проходит через всю русскую историю. Полное самоуправление областям давал Иоанн Грозный. Областное деление являлось необходимым условием для каждого самостоятельного русского государственного ума от Пестеля, либерала и революционера, до крайнего консерватора Фадеева. Я глубоко верю, что государственная связь России не ослабнет, а только окрепнет при широком областном самоуправлении. Отчего так легко править Вильгельму как германскому императору? Да оттого, что вся местная работа лежит на союзных правительствах, что все эти Баварские, Саксонские и Виртембергские короли суть только председатели местных земских управ и несут на себе всю черновую работу управления. Вы говорите: ослабнет связь? А нынешнее полицейское единство прочно? Неужели вы не замечаете, что эта связь совершенно сгнила и, если мы не дадим другой, свободной и широкой, то Россия развалится от одной ненависти своих составных частей к Петербургу? Вон, Менделеев и карту областей дал.
Иванов остановился и взглянул на часы.
– Простите. Серьезный и подробный разговор об этом впереди. В этом главная наша реформа, и я уверен, что когда вы хорошенько вдумаетесь в вопрос, я найду в вас самого ревностного и убежденного сотрудника.
Диктатор подал Столыпину руку и проводил его до двери.
Статс-секретарь Коковцев, – провозгласил адъютант.
Министр финансов вошел и приготовился слушать. Диктатор начал
без всяких предисловий.
– Мне предстоит, Владимир Николаевич, здесь же, в беседе с вами решить вопрос о возможности совместной работы. Должен вас предупредить. Я не финансист, а дилетант. Но, следя за всем движением общественной и государственной жизни, я не мог не видеть, что в основе хода и той и другой лежит экономическая политика государства. Сытая и благоденствующая страна плохой материал для революции. В разоренной и голодающей, наоборот, неудержим никакой порядок, никакой гражданский строй. Естественно, что я счел своим долгом, хотя настолько ознакомиться с экономикой и финансами, чтобы не стоять, беспомощно разинув рот, перед специалистом. Это в виде предисловия, а теперь перехожу к делу. Как вы смотрите на финансовое положение России?
– Без займа нам не выйти. Но так как ваше назначение связано, как можно думать, с немедленным роспуском Думы, то я совершенно не вижу возможности сделать заем.
– На займы ставьте крест, Владимир Николаевич. Их больше не будет. Давайте думать, как выйти без займа.
– Если мы не заключим займа, будет дефицит примерно в 300 миллионов рублей. Мы можем, конечно, расходовать наш золотой запас, но в таком случае валюта неудержима и наступит крах.
– А вы, конечно, стоите за поддержание золотой валюты?
– Я не могу себе представить большего несчастья, как возврат к бумажным деньгам, колеблющемуся курсу и т. д. Неужели Россия приносила такие жертвы для установления у себя хорошей и прочной денежной системы, чтобы в один прекрасный день пустить все насмарку?
– Хорошо. Я не стану вас опровергать, но я предложу вам, как министру финансов, ответить не следующий вопрос. Сельское хозяйство ни частное, ни крестьянское не может идти без оборотного капитала. Денег в народе нет вовсе. Деревня разорена совершенно. Отсюда всякие аграрные вопросы, стремление захватить помещичьи земли, возможность новой пугачевщины. Первое средство успокоить сельскую Россию – это влить в деревню посредством мелкого кредита, по меньшей мере, миллиард рублей. Ваша денежная система может это сделать или нет?
Коковцев вынул из кармана бумажку и подал диктатору.
– Вот справка о состоянии средств наших главных банков в эту минуту. Никакого безденежья не замечается, кассы полны.
Иванов вспыхнул.
– Неужели же вы не понимаете, что эта справка не опровергает, а только подтверждает то, что я говорю? Да, в банках скопились свободные средства, потому что остановились все промышленные дела, закрыты кредиты, никто не платит, банковые кассы должны иметь огромные резервы в наличности. Да, в банках деньги есть, но в деревню не попадает из них ни одной копейки. Вы сами останавливаете всю промышленность, так как держите учетную норму в 7 1/2 процентов по трехмесячным векселям, заставляя частные банки брать 10 и 12. Какое промышленное дело может это выдержать? Я ставлю вам совершенно определенный вопрос: можете ли вы создать для народного » ‘ кредита капитал в миллиард рублей и притом своими средствами, без всяких займов?
– Машин в экспедиции достаточно, можно напечатать хоть пять…
Диктатор сделал нетерпеливое движение, но сдержался.
– Я знаю, что вы хотите сказать. Вы грозите, что можно сорвать валюту и начать наводнять Россию бумажками, да? Хорошо. Пусть вы правы. Но тогда, что же по вашему? Стеречь валюту, отказаться от поднятия хозяйства и устройства народного кредита? Оставить деревню в том ужасном виде, как сейчас? Продолжать строить государственный бюджет на спаивании и обирании народа? Ответьте же мне, как вам представляется выход?
– Ваше превосходительство! У меня есть мои твердо сложившиеся воззрения. Я не сторонник финансовых экспериментов и могу вам поручиться, что не я буду тот министр финансов, который вывесит объявление в Государственном Банке о прекращении размена.
– Высоко ценю твердость вашего характера и просил бы вас ответить мне на последний вопрос. Вы знаете, чего я хочу. Кто мог бы ответить этим задачам в роли министра финансов? К кому мне обратиться?
– Да чего же лучше? Вот вам Сергей Юльевич. Он уже категорически отрекается от золотой валюты и будет готов на всякие реформы, какие вам угодно.
– Нет, с Витте у нас будет разговор совсем о другом.
– Ну, тогда возьмите Шилова. Иван Павлович уже писал, кстати, и доклад об уничтожении золотой валюты.
С. Шарапов