Геродотова Скифия, объяснённая чрез сличение с местностями

Wer dasDichten willberstehen,

Muβ ins LandderDichtung gehen.

Wer denDichter willberstehen,

Muβ in DichterLandegehen[1].

Goethe

 

To, что великий Гёте сказал только о поэзии и о поэтах, равную, если ещё не большую силу должно иметь в отношении к прозаическим сказаниям, к повествованиям и описаниям, в особенности тем, которые завещаны нам досточтимою классическою древностью. Отчего нигде нет столько произвола в догадках, столько противоречий в выводах, столько шаткости и запутанности в соображениях, как в области археографической критики и герменевтики[2]? Оттого что исследователи и толковники обыкновенно истощают свою учёность над древними памятниками, запершись в четырёх стенах кабинетов и библиотек, обложась грудами пыльных фолиантов и гнилых хартий, прикованные, или лучше приросшие к букве, к одной мёртвой букве. Нет! Если уже вдохновения поэтов, которые вполовину только принадлежат материальной действительности, если и они не иначе могут быть постигаемы и разгадываемы вполне, как на их родине, под тем небом и на той земле, где они вылились из недр свободно творящего духа; товозможно ли и думать об уразумении степенной прозы историков и географов без непрерывного, непосредственного совещания с действительностью, которой она, по существу своему, должна быть самым верным и точным отголоском?

Это правило, «правило непосредственного совещания с действительностью», вообще должно иметь такую же точно важность в критике и герменевтике, как «правило наложения» в геометрии. Но в особенности оно важно при объяснении тех древних сказаний, предмет которых составляет описание стереотипной, неподвижной физиономии вещественной природы: сказаний чисто географических. Тут, где дело идёт именно о местностях, можно ли ступить хоть шаг без живого совещания с местностями? И это тем благонадёжнее, тем менее подвержено опасностям обмана со стороны призываемых на совет свидетельств, что местные черты, однажды вырезанные творческим перстом на лике творения, никогда не изглаживаются совершенно бесследно, редко даже меняются и в мелких оттенках своих характеристических особенностей. «Род преходит, и род приходит, – говорит боговдохновенный мудрец, – а земля вовек стоит!» (Эккл. I. 4.).

К сожалению, не так бывало, не так и бывает ещё на деле. По какой-то странной прихотливости, учёность вообще, и в особенности учёность археологическая, вместо того чтобы из мраков, в которых осуждена трудиться, сколько можно чаще выглядывать на Божий свет и им освежать свой зрительный нерв, невольно изнуряющийся, невольно тупеющий в борьбе со мглою, вместо того нарочно завязывает себе глаза и точно играет в жмурки с истиной, которую ловит, или даёт вид, будто ловит. Ещё страннее, что это не просто только случается, но существует как закоснелый обычай, именно там, где бы всего менее можно было ожидать: в критике и герменевтике географической. Со времён Целлариуса, отца систематической географии древнего мира, исследование и истолкование древних географических источников точно будто приколдованы к их текстам. В деле столь грубой положительности, столь осязательной материальности, как землеописание, учёные труды почти исключительно ограничиваются филологическим остроумием, с большей или меньшей замысловатостью истощаемым над мёртвою буквою текстов. Сличают слова со словами, варианты с вариантами, описки с описками; и думают, что всё уже сделано, что ничего больше не остаётся делать, когда, часто после долгих, потовых усилий выложится смысл, удовлетворяющий мелкотравчатым требованиям школьной голословной корректуры. Так составляются даже карты, географические карты древнего мира, в которых учёная фантазия, действующая гораздо своевольнее и необузданнее, чем фантазия поэтов, распоряжается природой без всякого снисхождения и пощады: не тексты соглашает с действительностью, но действительность, всеми правдами и неправдами, принуждает подлаживаться под тексты. Сначала это было плодом слепого суеверного благоговения к классической древности, к подкреплению которого служила ещё и крайняя скудость, часто даже совершенное отсутствие живых современных сведений о большей части стран, составлявших театр мира древнего. В конце семнадцатого и в начале восемнадцатого столетия учёные безусловно верили в древние тексты, да и мало или вовсе не имели поводов к сомнению, в блаженной простоте господствовавшего географического невежества. Этим последним обстоятельством отчасти извиняется ослепление первых систематиков древней географии, затворившихся глухо-наглухо в букве текстов. Но как извинить упорство тех, которые, и при воспоследовавшем распространении более ясных понятий и верных сведений о местностях, продолжали непоколебимо отстаивать мёртвую букву против живых возражений действительности; которые лучше соглашались допустить изменение, порчу, лжесвидетельство со стороны природы, чем обмолвку или описку в древнем тексте; лучше соглашались передвинуть с места на место гору, выдумать несуществующую реку, чем отважиться на перестановку слов в фразе, или придумать более естественную и более правильную точку зрения на внутренний смысл её наружной конструкции? Тут уж действовали, сколько, с одной стороны, продолжавшееся закоренелое предубеждение в пользу классической древности, столько ж, или и ещё более, с другой стороны, учёная гордость, не решавшаяся никак посягнуть на созданные ею самою кумиры, часто даже и просто учёное хвастовство, находившее удовольствие в том, чтобы идти бесстрашно наперекор самой очевидности, торжествовать победоносно над самыми осязательными противоречиями. Таких проделок и промахов не чужды знаменитейшие учёные последней половины восемнадцатого столетия, и даже те, которые, в настоящем девятнадцатом веке, держатся ещё старой догматической методы в изучении и разъяснении памятников классической древности. По-видимому, взгляд и направление, собственно принадлежащие девятнадцатому веку, должны б были произвесть решительный переворот в критике и герменевтике, особенно географической. Они точно и произвели переворот, переворот чрезвычайно резкий и крутой, только вовсе не в пользу истины. Век разрушения всех верований, девятнадцатый век, разумеется, не мог ни искренно, ни даже притворно оставаться при той безусловной доверенности, которою в старые добрые времена пользовалась классическая древность. Слишком положительный для того, чтобы торговаться с действительностью, он не удовольствовался теми частными выходками, которые дозволяли себе и прежде некоторые отважные вольнодумцы, решавшиеся признаться, что древние в своих показаниях могли, если не умышленно лгать, то невольно и невинно ошибаться. Чтобы начисто разделаться со всеми недоумениями, догадками и натяжками, он объявил сказания древних коротко и ясно «сказками»: сказками, которые могут и должны быть рассматриваемы только в отношении к их происхождению, как памятники идей и мнений породившего их века, но отнюдь не в отношении к их содержанию, как изображения современной им материальной действительности. Что же вышло отсюда? Герменевтика и критика уже намеренно и сознательно, следовательно, тем глубже заключились в букву древних текстов, разорвав всякое сообщение с живою природою, считая и бесполезным и неприличным вводить её в состязание с отъявленными сказками. Таким образом, неумолимый скептицизм девятнадцатого века сошёлся с легкомысленным догматизмом семнадцатого, в одной точке помешательства. Крайность суеверия и крайность неверия привели, противоположными путями, к одинаким нелепостям. Стоит только взглянуть, например, на карты, проектированные для древнего мира знаменитым Нибуром, чтобы видеть в них такую же безобразную карикатуру на живую, действительную природу, как и в фантастических гротесках старика Целлариуса. Разница только в том, что учёный семнадцатого века, в простоте сердца,нисколько не подозревал разногласия своих фантазий с действительностью; тогда как учёный девятнадцатого века знал это как нельзя лучше, и между тем нарочно дал полный разгул своему пресыщенному эрудицией воображению. Таковы печальные следствия пренебрежения к самому простому и естественному, но с тем вместе к самому главному и существенному правилу всякой критики и герменевтики, преимущественно географической: к «золотому правилу», что всякий памятник должен быть изучаем на своей родине, в непрерывном, непосредственном сличении с живою, действительною природою.

 

Wer dieSagen willberstehen,

Muβ ins LandderSagen gehen.

Wer denSager willberstehen,

Muβ in SagersLande gehen[3].

 

На прекрасном небе классической древности, в его прозаической гемисфере[4], светилом первой величины сияет Геродот[5], столько же заслуживающий имя отца географии, как и «отца истории». Бесспорно, ему первому география, не меньше как история, обязана освобождением из-под неограниченной власти поэтической фантазии, с расточительной щедростью восполнявшей отсутствие существенных сведений роскошным богатством вымыслов. Правда, он не был и не мог быть совершенно чужд баснословия, составлявшего жизненную стихию мира, в котором он родился и воспитался: но его светлый ум, изощрённый обширною практическою опытностью, нашёл в себе столько силы, что первый отважился проверить вымыслы на оселке наблюдения и рассуждения, и басни, которые не выдержали пробы, первый признал баснями. Посему, весьма справедливо им оканчивают первый «мифический» период древней географии, и с него начинают второй, который довольно верно называют периодом «историческим». Вообще, заслуги, которые Геродот принёс географии, по внутреннему достоинству, определяемому удельным весом добытой истины, едва ли не выше заслуг, оказанных им собственно и непосредственно истории. Предания о делах давно минувших дней Геродот брал с чужих слов, со слухов; напротив, страны и народы он видел большею частью сам, собственными глазами. Вот почемупредставляемые им географические описания, несмотря на отливы мифического колорита, имеют всю свежесть и сочность снятых с натуры картин, проникнуты животрепещущей истиной, часто в самых мельчайших подробностях. К довершению своего превосходства, Геродот был совершенно свободен от всякой систематической притязательности, задушившей впоследствии древнюю географию на прокрустовом ложе умозрительных космологических предубеждений. Это возвысило его без сравнения не только над всеми предшественниками, но и над всеми преемниками на поприще древнего миропознания; сделало единственным и беспримерным во всём длинном ряду классических землеописателей. Отсюда то особенное, предпочтительное уважение, которым Геродот пользовался и пользуется постоянно от учёных всех цветов и партий, даже от самых холодных и твёрдых голов, поставляющих обязанность и честь свою в том, чтобы ничего не уважать, ни пред чем не преклоняться. Не было ни одного сколько-нибудь замечательного археолога и археографа, в особенности по части землеописания, которыйбы не заплатил дани внимания «отцу истории и географии». Какой-то тайный, непреодолимый инстинкт, вынуждаемый не одним хронологическим первенством, заставляет даже самых скептиков подводить свои разрушительные подкопы первоначально и преимущественно под Геродота. Можно сказать без всякого преувеличения, что в судьбах, испытанных Геродотом в продолжение веков, отразилась во всех своих постепенных изменениях история критики и герменевтики вообще, критики и герменевтики географической вособенности. И ему-то именно, ему, наиболее подвергавшемуся всем возможным истязаниям и пыткам, суждено оставаться досихпор наименее понятым по той главной причине, что его живые картины изучались без необходимого совещания с живою природою, с которой они списаны, что их хотели понять одной силой голословного филологического остроумия.

Мы Русские, и преимущественно жители НовойРоссии, мы поставлены в счастливой возможности оказать важные услуги древней географии вообще, и Геродоту вособенности, освещением самой тёмной страницы классического миропознания, именно древней Скифии. Скифия! Одно это имя возбуждает какой-то панический страх, приводит в отчаяние любопытство. Сколько веков, сколько тысячелетий повторяется изобретённая ещё современниками Геродота поговорка о непроницаемых мраках Киммерийских, о глубокой мгле Скифской! Должно однако признаться, что эта мгла, эти мраки, пугающие доныне столь храбрую в других отношениях учёность, напущены и накоплены преимущественно ею же самою, её усердием и трудами. Нашей Скифии предпочтительно пред прочими, несравненно больше интересными странами земного шара, выпала счастливая доля найти именно в Геродоте, отце истории, и отличного наблюдателя, и отличного живописца. Геродот, сам бывший в Скифии, сам проникавший во глубину беспредельных её степей, посвятил описанию её почти целую Музу своего красноречивого Парнасса, почти целую книгу своих бессмертных сказаний (IV. 1–143)[6]. И он описал её с какой-то особенной любовью, с какой-то пристрастною нежностью, не пренебрегая ни малейшими подробностями, какие мог схватить или личным наблюдением, или прилежными расспросами у туземцев. Можно сказать, что представленная им картина Скифии есть редкий образец географической полноты и отделки, каких только могла удостоиться варварская страна от спесивой классической древности. Надо ж было последующим землеописателям, надо было Стравонам и Плиниям, Птолемеям и Агафемерам исказить этот мастерский очерк старыми баснями или новыми умничаньями! Надо было комментаторам и экзегетам времён новейших, вместо освежения тусклых черт живой водой живого созерцания, перемалёвывать всю картину по своим соображениям, или лучше воображениям! Правда, после Геродота, никому из древних географов не удавалось уже так глубоко проникать в Скифию. Правда и то, что с заката классической древности почти до наших дней, впродолжение слишком тысячелетнего периода, СеверноеЧерноморье заперто было совсехсторон диким, неприступным варварством, уничтожавшим всякую возможность личных, непосредственных сношений с действительностью. Следовательно, укоренённые ошибочным толкованием Геродота ошибочные понятия о Скифии имеют ещё самивсебе извинение. Но извинительноли винить в этих ошибочных понятиях, даже оставлять за них в подозрении Геродота? Извинительноли это теперь, когда древняя Скифия превратилась в НовуюРоссию, завоёвана вполне образованности и просвещению, цветёт такою полною, роскошною жизнью? Теперь ничто не мешает пригласить древнего гостя на места, некогда им посещённые и описанные, пройтись по ним снова вместе с ним рукавруку и оставшиеся от него сказания свести на очную ставку с живой, действительной природой. На нас Русских лежит этот долг вособенности и потому, что светом, пролитым на древнюю Геродотову Скифию, много может проясниться во введении в нашу отечественную историю, которое досихпор, несмотря на нарочные усилия держаться скольковозможно далее от мраков Скифских, покрыто темнеменее глубокими, непроницаемыми мраками.

Много нужно смелости, чтобы решиться идти новою нетоптанною тропою, наперекор мнениям и убеждениям, вкоренённым веками, утверждённым всеобщим, почти всемирными согласием. Но предлагаемый здесь опыт нового «объяснения Геродотовой Скифии чрез сличение с местностями», если окажется неудачным, пусть пригодится покрайнеймере хоть на то, чтобы сколько-нибудь набить след на новой дороге, которая, по моему убеждению, одна только может привести к истине!

***

Предварительно, считаю необходимыми поместить здесь самое описание Геродота, покрайнеймере в главных, существенных извлечениях, определяющих географию Скифии, приведя места, разбросанные в свободном ходе подлинного рассказа, в возможно стройный порядок и некоторую систематическую целость. Греческий текст излагаю я по редакции Весселинга, улучшенной переработками Рейца и Шефера: единственной эдиции Геродота, которая находится теперь у меня поди руками[7]. В переводе стараюсь, сколько умею, соблюсти буквальную точность и верность.

 

ГЕРОДОТА ГАЛИКАРНАССКОГО

БЫТОСКАЗАНИЙ (КНИГА) ЧЕТВЁРТАЯ,

НАДПИСАННАЯ МЕЛЬПОМЕНА[8]

 

47. Земля (Скифская), вся из плоских равнин, изобилует травою и водами. Рек, протекающих по ней, не меньше числом, как в Египте каналов. Я наименую из них те, которые наиболее известны, и которые с моря доступны судоходству: это Истрос, пятиустый; потом, Тирес, да Гипанис, да Борисфенес, да Пантикапес, да Гипакирис, даГеррос, да Танаис. Текут же они вот каким образом.
48. Истрос, величайшая из всех рек, какие мы знаем, течёт всегда ровен сам себе, зимою и летом. Первый с запада из рек, протекающих по Скифии, он так огромно велик, оттого что принимает в себя другие реки. Таких рек, делающих Истрос великим, в земле Скифской протекает только пять: одну из них Скифы называют Пората, а Еллины Пиретос; потом, Тиарантос, да Арарос, да Напарис, да Ордессос. Первая из поименованных рек сама велика и, направляясь в течении к востоку, сливает струи свои с Истросом. Вторая из поименованных, Тиарантос, дальше к западу, величиною меньше. Арарос, и Напарис, и Ордессос, проходя средь них, впадают в Истрос. Это самородныереки Скифские, которыми Истрос питается.
49. От Агафирсов вытекает река Марис, которая соединяется с Истросом. С вершин Гемоса три другие большие реки, текущие к северу, изливаются в него же: именно Атлас, да Аврас, да Тибисис. Через Фракию и именно через Фраков-Кробизов проходящие, Африс, и Ноес, и Артанес, впадают также в Истрос. От Пеонов, с горы Родопы, река Киос, прорезав средину Гемоса, изливается туда же. Река Ангрос, текущая от Иллирийцев на север, вырывается на равнину Тривалльскую, и впадает в реку Вронгос, а Вронгос в Истрос; таким образом Истрос поглощает обе эти реки, которые обе большие. Сверх того, из страны, лежащей выше Омбриков, текущие к северу, река Карпис, и другая река Альпис, изливаются туда же. Сам Истрос проходит через всю Европу, начиная (от города Пирены, II.33) от Кельтов, которые, после Кинетов, суть самые крайние жители Европы к западу солнца (за СтолбамиИракловыми, II.33); итак, протекши всю Европу, вторгается в недра Скифии, (оканчиваясь в море Эвксинского Понта, где живут в Истрии выходцы Милетские, 33).
50. Оттого что поименованные здесь и многие другие реки сливают с ним свои струи, Истрос становится наивеличайшею из рек; если ж сравнитьпросто реку с рекой, то Нил, (который имеет с Истросом равномерное стремление, II. 33), конечно превзойдёт его количеством вод: ибо в Ниле они не увеличиваются впадением ни одной реки, ни даже источника. Ровен же себе Истрос всегда, и летом и зимой, мне кажется, вот почему. Зимой он остаётся таков, каков есть, или бывает немного больше своего естественного состояния, оттого что в тех краях зимой весьма мало идёт дождя, а всё покрывается снегом: снег этот, выпадающий зимой в большом изобилии, летом, тая, со всех сторон сбегает в Истрос; и им-то увеличивается количество вод в реке, равно как с тем вместе частыми и сильными дождями: ибо лето бывает там очень дождливо. Итак, если с одной стороны солнце гораздо больше испаряет воды летом, чем зимою, то с другой и приливов к Истросу гораздо больше в летнее время, чем в зимнее. Такою равномерностью противоположных влияний производится совершенное уравновешение, так что река всегда кажется одинаковою.
51. Итак, первая из рек Скифских есть Истрос. За ним следует Тирес, который стремится с севера, заимствуя начало из большого озера, на границе между землями Скифскою и Неврскою. При устье его живут Еллины, которые называются Тиритами.
52. Третья река, Гипанис, берётся в Скифии, выходя из большого озера, вокруг которого пасутся дикие белые кони. Это озеро справедливо называется «матерью Гипаниса». Вышедши из него, Гипанис течёт на пять дней плавания: (сначала) коротенькою, сладководною рекою; потом на четыре дня плавания к морю, чрезвычайно горькою. Причина та, что в него впадает один «Горький Ключ», который так горек, что, будучи сам весьма мал, портит весь Гипанис, реку большую между малыми. Находится же этот ключ на пределах страны Скифов-Пахарей и страны Алазонов; а имя как самому ключу, так и месту, откуда он вытекает, по-скифски «Эксампеос», по-еллински же «СвятыеПути». У Алазонов, Тирес и Гипанис сближаются друг с другом; но потом, расходясь, тот и другой оставляют меж собой широкое расстояние.
53. Четвёртая река, Борисфенес, после Истроса, по нашему мнению, наибольшая и наиобильнейшая не только из рек Скифских, но и из всех других, выключая Египетский Нил, с которым нельзя сравнивать никакой другой реки. Из прочих же, Борисфенес конечно есть наиобильнейший. Он доставляет скоту прекраснейшие и питательнейшие пастбища; также отличную рыбу, в чрезвычайном изобилии. Для питья весьма приятен, и сохраняет чистоту струй среди грязных (притоков). Вокруг него родится превосходный хлеб; а там, где земля не засевается, преглубокая трава. При устье его соль, в чрезвычайном изобилии, садится сама собою. Ловится в нём огромная бескостная рыба, называемая «антакеос», которая идёт в солку. Много есть и другого достойного удивления. Судоходен он до места, называемого Геррос, на четырнадцать дней плавания, и знаемо, что течёт с севера; выше же, чрез каких людей страны протекает, никто не умеет сказать; известно только, что он течёт по пустыне в земле Скифов-Земледельцев, которые живут по нём на десять дней плавания. Только одной этой реки, и ещё Нила, я не умею сказать источников; да и никто, думаю, из Еллинов не скажет. Борисфенес приближается к морю, и с ним соединяется Гипанис, изливаясь в ту же самую заводь. Клин, выставляющийся между этими двумя реками, называется «ГипполаевымМысом»: на нём находится святилище Димитры; а по ту сторону, насупротив святилища, при Гипанисе живут Борисфенеиты. Вот что об этих реках.
54. После них, пятая река, которой имя Пантикапес. И она течёт с севера, и также из озера; а между ею и Борисфенесом живут Скифы-Земледельцы. Изливается в Гилею; и, миновав её, соединяется с Борисфенесом.
55. Шестая река Гипакирис, которая выходит также из озера и, протекая сквозь землю Скифов-Кочующих, изливается под городом Каркинитидою, оставляя вправе Гилею и такназываемый АхилловБег.
56. Седьмая река, Геррос, отрывается от Борисфенеса в том краю, до которого Борисфенес известен; оттого и место то, в котором он отрывается, называется также Геррос. Стремя ток свой в море, он разделяет землю Скифов-Кочующих от земли Скифов-Царских. Изливается в Гипакирис. 71. В стране Геррос находятся могилы царей (Скифских).
57. Восьмая река, Танаис, которая, вытекая гораздо выше, из большого озера, изливается ещё в большее озеро, называемое Меетида, которое отделяет Скифов-Царских от Савроматов. В Танаис вливается другая река, которой имя Гиргис.
58. Вот наиболее известные реки, которыми снабжены Скифы.
59. Перед землёю Скифскою лежит при море Фракия. За выгибом, который образует эта страна, начинается Скифия; и тут в неё изливается Истрос, обращая устье своё к востоку. Я отправлюсь от Истроса, чтобы определить приморское протяжение земли Скифской мерой расстояния от Истроса. Тут-то именно Главная Скифия, лежащая на юге до города, который называется Каркинитида. А от этого города, по морю, при котором он находится, в стране гористой и выдающейся в Понт, живёт народ Таврский, до такназываемого ГористогоХерсониса, который прилежит к морю с востока. Итак, земля Скифская двумя краями прикасается к морю, одним с юга, другим с востока, подобнокак и страна Аттическая. Тавры точно так же живут в земле Скифской, как еслибы в Аттике другой народ, а не Афиняне, населяли угол Сунийский, от Форика до околотка Анафлистского, где этот угол наиболее высовывается в море: говорю это, сравнивая малое с великим. Такова Таврика. Кто ж не имел случая объезжать морем Аттику, тому я объясню пожалуй иначе. Вот, например, еслибы в Япигии, начиная от Брентского пристанища до Таранта, весь мыс населял другой какой-нибудь народ, а не Япиги. Кроме этих двух примеров, я могу указать много и других подобных, с которыми можно сравнить Таврику.
60. За Таврикою, выше Тавров, опять живут Скифы при море восточном, на западе Киммерийского Воспора и озера Меетиды, до реки Танаиса, которая изливается в пазушье озера. 12. И доныне есть в Скифии укрепления Киммерийские; есть перевоз Киммерийский; есть и сторона, которая называется Киммерийскою. 100. К верху же от Истроса, в средоземье, земля Скифская граничит во-первых с Агафирсами, потом с Неврами, далее с Людоедами, наконец с Смурыми-Кафтанами.
61. Скифия есть род четвероугольника, который, с двух сторон прикасаясь к морю, имеет равное протяжение, как в средоземье, так и вдоль моря. От Истроса до Борисфенеса десять дней сухопутья; а от Борисфенеса до озера Меетиды, других десять. Средоземьем, от моря до Смурых-Кафтанов, которые живут над Скифами, сухопутья также двадцать дней. Я считаю на день сухопутной ходьбы по двести стадий. Стало быть, в поперечных боках Скифии выйдет в каждом по четыре тысячи стадии; и в продольных, по направлению в средоземье, в каждом, опять по стольку же. Вот и величина всей земли.
62. Начиная от торжища Борисфенеитов, которое между приморскими местами есть самое срединное во всей Скифии, живут во-первых Каллипиды, которые суть Еллины-Скифы. Выше них, другой народ, который называется Алазонами. Как те, так и другие, живут во многих отношениях по-скифски: впрочем, сеют хлеб, и им питаются; также употребляют и лук, и чеснок, и чечевицу, и просо. Выше Алазонов живут Скифы-Пахари, которые сеют хлеб, но не для собственного употребления, а для продажи. Выше их, живут Невры. К северу ж от Невров пустыня без людей, сколько мы знаем. Вот народы, обитающие по Гипанису, на запад от Борисфенеса.
63. Когда ж перейдёшь Борисфенес, от моря во-первых Гилея. 76. Она находится близ Бега-Ахиллова и вся наполнена всякого рода деревьями. 18. За нею выше живут Скифы-Земледельцы, которых Еллины, обитающие при реке Гипанисе, называют Борисфенеитами, сами себя зовя Ольвиополитами. Эти Скифы-Земледельцы простираются к востоку на три дня сухопутья, примыкаясь к реке, которая называется Пантикапес; к северу же, водопутьем по Борисфенесу на одиннадцать дней. Выше, за ними, обширная пустыня. А за пустынею живут Людоеды, народ сам по себе, вовсе не Скифский. Выше же и их, без сомнения, опять пустыня, и никаких людей, сколько мы знаем.
64. На восток от Скифов-Земледельцев, если перейти Пантикапес реку, живут уже Скифы-Кочующие, которые ни сеют, ни орут. Вся эта сторона, кроме Гилеи, совершенно бездревесна. Кочующие здесь Скифы к востоку занимают страну, простирающуюся на четырнадцать дней сухопутной ходьбы до реки Герроса.
65. За Герросом, так называемая Царевщина, где живёт поколение Скифов самое благороднейшее и самое многочисленнейшее, которое прочих Скифов считает своими рабами. Эти Скифы на юг прилегают к Таврике; на восток же ко Рву (простирающемуся от гор Таврических до озера Меетиды, 3), и к торжищу на озере Меетиде, которое называется Кримны: страна их прилежит к реке Танаису. Выше, к северу от Скифов-Царских, живут Смурые-Кафтаны, народ особый, нисколько не Скифский. Выше же Смурых-Кафтанов, озёра и пустыня без людей, сколько мы знаем.
66. А как перейдёшь Танаис реку, конец земле Скифской. Здесь во-первых область Савроматов, которые, начиная от пазушья Меетиды, простираются к северу на пятнадцать дней сухопутья, в стране совершенно лишённой и диких и саженых деревьев. За ними, вторую область занимают Будины, у которых земля напротив покрыта всякого рода лесом. 108. Будины народ великий и многочисленный, весь крепко белобрысый и в веснушках. У них есть город деревянный; а имя городу Гелонос. Острог кругом города так велик, что каждый бок заключает тридцать стадий; притом высок, и весь деревянный: домы также деревянные, равно как и святилища. 109. Земля их вся зарощена лесами. В самой главной пуще находится большое и многоводное озеро, а вокруг него скоп вод, поросший тростником. В этом озере ловятся выдры, и бобры, и другие звери с четвероугольною мордою, шкуры которых употребляются на подбивку платья, а ядра весьма пригодны в маточных болезнях.
67. Выше Будинов, к северу, сначала пустыня, на семь дней сухопутья; потом, за пустынею, склоняясь к востоку, обитают Фиссагеты, народ многочисленный и сам по себе. Они живут звероловством. 123. От них выходят четыре большие реки, которые, проходя чрез страну Меетов, впадают в озеро, называемое Меетидою; имена же им: Ликос, Оарос, Танаис, Сиргис. 22. Соседы им, в тех же самых местах обитающие, которым проложено имя Иврков, живут также звероловством. Выше их, поворотив к востоку, жительствуют ещё Скифы, которые, отделясь от Царских, ушли сюда.
68. До стороны, где обитают эти последние Скифы, вся описанная земля состоит из равнин и низей. Отсюда она становится каменистою и гористою. Этой гористой стороной надо пройти значительное пространство. Затем, у подошвы высоких гор живут люди, о которых говорят, будто они с-из-роду все плешивы, как мужчины, так равно и женщины, притом имеют сплющенные носы и широкие скулы. Язык они имеют свой; но платье носят Скифское; а питаются от деревьев. Имя им Аргиппеи.
69. Страна до этих плешаков, равно как и народы, перед ними обитающие, достаточно известны. У них бывают некоторые из Скифов, которых нетрудно расспросить; также и Еллины из торжища Борисфенского и других торжищ Понтийских. Только Скифы, когда ходят к ним, берут семь толмачей для семи языков.
70. До сих мест есть ещё сведения. Но что выше плешаков, никто не может сказать ничего достоверного. Стоят там высокие неприступные горы, которых никто не перехаживал. Говорят сами плешаки, да только мне не верится, что они говорят: будто на тех горах живут люди с козлиными ногами; а за ними другие люди, которые спят по шести месяцев: чему уж я решительно отказываюсь верить. Впрочем известно, что к востоку от плешаков живут Исседоны. 27. Выше их, Исседоны говорят, живут люди одноглазые и грипы, которые стерегут золото. С их слов это переговаривают Скифы; а от Скифов наслушалась и наша братья; отчего мы и зовём тех людей, по-скифски, Аримаспами: ибо «арима» значит у Скифов «один», а «спу» по их «глаз». 32. Что касается до Гипербореев, то об них ни Скифы, ни другие из туземных жителей решительно ничего не говорят, кроме разве Исседонов. Да и те, кажется, едва ли говорят что. Иначе толковали б про них и Скифы, как толкуют про одноглазых.
71. Право, смешно мне, как гляжу я на наших многочисленных землеописателей, и не нахожу в их толках никакого смысла.

***

Вот собственные слова Геродота, изображающие весьма подробно и определительно, во-первых, местоположение, во-вторых, народонаселение древней Скифии, и даже с окрестностями. Ex ungue leonem![9] И из них, из этих кратких отрывков, видно уже, как «отец истории» смотрел на то, что описывал, как описывал то, что видел. Его рассказ так прост, так естествен, так искренен: в нём так живо чувствуется влияние непосредственного созерцания, одушевление самоличной, очевидной уверенности. Но, с тем вместе, какая осторожность, какая разборчивая, деликатная добросовестность! Геродот везде старается различать то, что знает достоверно, от того, что знает только по тёмным слухам; и, при слухах, непременно замечает, что из них кажется ему правдоподобно, и что не заслуживает никакого вероятия. Он не стыдится незнания, не боится сомнений: он даже позволяет себе лёгкую иронию, иногда и стрекучий сарказм, когда дело идёт о баснях, которыми кишат предшествовавшие и современные ему землеописания. При всём том, он конечно мог, он даже не мог не ошибаться, особенно там, где не доставало ему личных наблюдений, где он должен был довольствоваться верою без видения. Но и тут нельзя не отдать ему справедливости по крайней мере в том, что его ошибки никогда не происходили от умничанья, от произвольных догадок, от своенравных соображений, тем более от засевших предварительно в голову идей, от умозрительных, систематических предрассудков. Нет! Верный своему призванию наблюдателя и живописца, Геродот гораздо больше ещё чуждался позднейшего педантизма, чем господствовавшего дотоле суеверного пристрастия к сказкам. Потому-то, его должно предпочтительно если судить, так судить не столько форменным судом школьной инквизиции^[10], сколько мирным совестнымсудом дружеского собеседования, в присутствии той самой действительности, которой он был столь умным наблюдателем и столь правдивым живописцем.

Весьма важно здесь определить предварительно: что именно, на описываемом им пространстве, Геродот видел собственными глазами? Как ни достоверны могут быть сведения, получаемые из вторых рук, особенно от очевидцев, всё ж должно их строго различать от личных непосредственных созерцаний. Чтобы усвоить себе чужое созерцание, необходимо усилие воображения; а где примешивается воображение, там редко обходится без ошибок: ошибок, которые конечно не должно ставить в фальшь, но которые темнеменее остаются ошибками.

Что Геродот не только был в Скифии, но проникал довольно далеко во внутреннюю средиземную глубину её, это не может подлежать никакому сомнению. Сам он ясно и определительно ссылается на свидетельство собственных глаз, когда описывает медный котёл, находившийся в Эксампеосе, стране, которая лежала между Борисфенесом и Гипанисом, на четыре дня водопутного расстояния от моря[11]. Впрочем, это есть единственное место, при котором он сам, ясно и определительно, говорит о самоличном наблюдении. И если вникнуть внимательно в его рассказ, то едва ли только тем не ограничивался и в самом деле горизонт его наблюдений на обширном пространстве Скифии.

Действительно, из всех рек, которые Геродот именует в Скифии, только Борисфенес и Гипанис описываются им с такою подробностью, что нельзя не признать внушения очевидности. Правда, и об Истросе он распространяется по-видимому довольно обширно: но что сообщает он об нём? Одну голую, сухую номенклатуру притоков, которые в него вливаются. Единственное замечание о живой физиономии этого пяти-устого колосса состоит в том, что масса вод его постоянно равна себе, и зимою и летом (IV. 48): замечание, очевидно, исторгнутое сравнением с известною периодическою изменчивостью Нила, которого образ запечатлелся в воспоминании Геродота как царственный первообраз всех земных рек. Но чтобы сделать это единственное, совершенно внешнее и поверхностное замечание, можно было и не видать собственными глазами Истроса, достаточно было положиться на слухи. Если Геродот точно имел случай лично дивиться величию СеверногоНила, то разве только в его устьях, мимоходом, во время плавания по Понту. Что касается до второй менее величественной, но не менее важной реки, составляющей противоположную границу земли Скифской: я разумею Танаис, реку заветную, признаваемую издревле границей между двумя главными частями всего света, Европой и Азией; то об ней Геродот, очевидно, не имел не только наглядно приобретённых сведений, но и достаточных известий из вторых рук. Всё, что сказано им о Танаисе, состоит из нескольких общих, неопределённых слов: из всех многочисленных его притоков поименован только один какой-то; даже ни одной выразительной чертой не обозначена физиономия его устья (IV. 57). Обыкновенно думают, что Геродот проехал Эвксинский Понт весь, вдоль и поперёк: видел его и длину и ширину собственными глазами. Можетбыть, это и правда; хотя, надо сознаться, в тексте рассказа Геродотова нет на то явных, несомнительных указаний[12]. Может быть, он точно посещал устья Фасиса и видел лично «смугло-курчавых» Колхов в их родине (II. 104)[13]; может быть, с моря имел случай любоваться живописным ЮжнымБерегом ТаврическогоПолуострова, которого образ так усердно старается прояснить чрез сравнение с Аттикою и Япигиею (IV. 99)[14]. Но что он не видывал в глаза Меотиды, которая принимает в себя Танаис, это очевидно уже из того одного, что он верит в точность наименования «матери Понта», которое дано было Меотиде воображением поэтов, что это озеро считает он равным Понту (IV. 86)^[15]. Тоже должно сказать и о Тиресе: Геродот, конечно, не видал сам этойреки, от которой также, как от Танаиса, отделывается несколькими словами (IV. 51)^[16]. В рассуждении остальных главных рек Скифии, Пантикапеса, Гипакириса и Герроса, должно сознаться, что описания их, хотя и кратки, но своею изобразительностью как будто обнаруживают влияние наглядного впечатления; впрочем, с тем вместе нельзя не заметить, что они описываются преимущественно в их соседстве с морем, и притом в непосредственном соотношении с Борисфенесом (IV. 54–56).

Итак Гипанис и Борисфенес суть границы, дальше которых не простирались личные наблюдения Геродота. Самый Борисфенес он наблюдал лично не на очень далёком расстоянии от моря, даже не на всём том пространстве, которое в то время было доступно судоходству: ибо это пространство он определяет, не ссылаясь нисколько на собственный опыт (IV. 53). Только по Гипанису, и кажется не сухопутно, а водою, углублялся он довольно далеко внутрь степей Скифских: до таинственного Эксампеоса, где конечно видел собственными глазами и чудный ключ, отравляющий целую реку своею неизъяснимою горечью; оттого-то лишь об исходище одного Гипаниса и знает он, не только то, что это озеро, но и то, что вокруг него «гуляют дикие белые кони» (IV. 52).

Соображая всё в рассказах Геродота, нельзя не убедиться, что он прибыл в Скифию морем, прямо в так называемое у него «торжище Борисфенеитов», τὸ Βορυσθενεϊτέων ἐμπόριον (IV. 17), где и имел свою главную постоянную квартиру. Отсюда он делал поездки внутрь земли; и здесь потом, в часы досугов, если не отделывал начисто, то, по крайней мере, заготовлял вчерне будущую картину Скифии. Вследствие того, все туземные местности размещаются у него не иначе, как по отношению к «торжищу Борисфенеитов»: так как они представлялись ему оттуда, когда он смотрел «в глубь земли с моря», имея «перед собою» север, «вправо» восток, «влево» запад^[17]. Эти точки зрения постоянно господствуют во всей картине Геродота. Все определения положений, направлений и уклонений, которые у него встречаются, надо разуметь не иначе, как относя к этой заветной, основной точке, на которой сам он стоял неподвижно, с ней начиная обозрения (IV. 17) и к ней сводя самые измерения (IV. 99) описываемого им пространства.

Положив эти основания для сведения Геродота на очную ставку с действительностью, приступаю к самому делу.

***

Что такое «торжище Борисфенеитов»? Где оно находилось?

«Торжищами», ἐμπόρια, назывались у Еллинов купеческие поселения, заводимые ими в чужих краях, преимущественно по берегам морей, при устьях больших рек, для постоянного размена товаров с туземцами. Во времена Геродота таких «торжищ» находилось уже довольно в Скифии, в особенности по берегам Понта[18]. Странно только, что «отец истории», вообще так словоохотливый и подробный в описаниях, насчёт их как-то слишком молчалив, не любит распространяться: едва-едва вспоминает он про них иногда, и то так, мельком, к слову[19]. Впрочем, «торжищу Борисфенеитов» в этом отношении оказано некоторое преимущество пред прочими, безсомнения оттого, что он сам лично был и жил в нём. Из снесения разных мест Геродота видно, что это был уже не какой-нибудь утлый караван-сарай, слепленный наскоруюруку для временного привала купцов и складки товаров: это был напротив настоящий «город», πόλις; «город» во всей форме, состоявший из «города» в собственном смысле, ἄστυ, окружённого «стенами», с «башнями» и с «воротами» как следует, и из обширного, открытого, «предградия», προάστειον^[20]. Видно также, что этот город назывался не только сложным именем «торжища» и «города Борисфенеитов», но и просто «Борисфенесом»[21]. При всём том однако, ниоткуда не видно ясно и определительно, где он именно находился. Только по имени можно заключать, и заключать с достоверностью, что он лежал конечно на реке Борисфенесе, от которой и прозвался, по обычаю, оставившему в продолжение веков на всём пространстве земного шара бесчисленное множество подобных примеров.

Впоследствии, у позднейших историков и географов древности, постоянно является в Скифии город Борисфенес, Βορυσϑένης, Borysthenis; и притом всегда, как тождественный с Ольвиею, царицею всех колоний Еллинских на Скифском Понте. Так у Скимна Хиосского, Стравона, Плиния, Птолемея и в Перипле Безыменного^[22]. Ритор Дион-Хрисостомос, сам лично посещавший Ольвию, называет её, совершенно по-геродотовски, «городом Борисфенитов», ἡ πόλις τῶν Βορυσθενιτῶν; и притом, конечно с рассказов туземцев, присовокупляет, что во всей тамошней стороне один только этот город удержался неизменно на том же месте, на котором был всегда, испокон века^[23]. Итак, и Борисфенес, и город Борисфенеитов, и Ольвия, по единогласному сознанию древних после Геродота, были одно место, один старый, известный город. Почему ж и не при Геродоте, у которого «торжище Борисфенеитов», оно же и «Борисфенес», помещается в соседстве Еллинов, которые сами себя звали «Ольвиополитами» (IV. 18)?

Вопрос следовательно превращается в другой, более определительный и легче разрешимый: где находилась древняя Ольвия?

У Геродота ни слова не говорится о городе Ольвии; говорится только, что Еллины, живущие при реке Гипанисе, называли себя Ольвиополитами, то есть «горожанами Ольвийскими»: выражение, из которого нет никакого права выводить, чтобы сам город Ольвия стоял также при Гипанисе. Правда, Скимн Хиосский говорит положительно, что Ольвия, она же и Борисфенес, находится там, где реки Борисфенес и Гипанис сливаются[24]; а Дион-Хрисостомос проповедует ещё утвердительнее, что «город Борисфенеитов» лежит собственно на Гипанисе, имя же свое получил единственно из уважения к превосходству соседнего Борисфенеса перед Гипанисом[25].  Но Скимн был поэт, а Дион ритор: оба свидетели неблагонадёжные, хотя последний и имеет за собой важное преимущество очевидца[26]. Кроме их, ещё в Перипле Безыменного, местоположение Ольвии, называемой вместе и Борисфенесом, определяется согласно со Скимном, то есть при слиянии Гипаниса и Борисфенеса: авторитет впрочем ещё меньше уважительный, по слишком поздней новости памятника, который есть не что иное, как компиляция, относящаяся уже к концу классической древности[27]. Зато все остальные землеведцы и землеописателиЕллинские и Римские, Стравон и Мела, Плиний и Птолемей, согласно полагают Ольвию, она же и Борисфенес, отнюдь не на Гипанисе, напротив ясно и определительно на Борисфенесе, одном только Борисфенесе. Кому ж дать из них веру? Я предпочитаю последних: не столько потому, что это самые именитейшие из всех древних географов после Геродота, сколько потому, что в их показании вижу наиболее согласия с Геродотом. У Геродота не упоминается вовсе никакого города на Гипанисе: у него, и у Еллинов на Гипанисе, и у Еллинов на Борисфенесе, царит один город, который назывался Борисфенесом, без сомнения, оттого что стоял при Борисфенесе ^[28]. Имя Борисфенеса всегда было вторым именем Ольвии; следовательно, Ольвия стояла при Борисфенесе.

Борисфенесом, в смысле реки, древние называли нынешний бассейн Днепровский: в том нет и не может быть никакого сомнения. Как и когда старое наименование уступило место новому, трудно доискаться во мраке времён, при совершенном отсутствии положительных указаний^[29]. Замечательно только, что в новом наименовании «Днепра», по произношению позднейших Греков и Латинов «Данаприс», в окончательном слове «прис» слышится как будто первая половина древнего названия«Борисфенеса»; тогдакак начало всего слова «дана» составлено из какого-то таинственного звука «д-н», слышимого в нынешних наименованиях и других сопредельных Днепру рек, как-то Днестра, Дуная и Дона. Это дает повод к заключению, что новое имя переделано из древнего, которое потому и должно признать туземным, исконным наименованием реки, а не временным прозвищем, выдуманным пришлецами Еллинами^[30]. Полагают, что наименование Борисфенеса сохранилось доныне в имени Березины, притока, впадающего в Днепр при местечке Горвале на границе нынешних Минской и Могилёвской губерний^[31]. Но гораздо вероятнее, что оно сохраняется в имени нынешней Березани, небольшой речки в Одесском уезде Херсонской губернии, из которой образуется такназываемый Березанский Лиман, изливающийся в море верстах в десяти, не более, от теперешнего Лимана Днепровского^[32]. Если рассмотреть прилежно настоящее ложе Березани, со всеми разветвлениями соприкосновенных оврагов, лощин и балок, превращающихся и ныне ещё, каждую весну, в бурные потоки: то ничто не препятствует предположить, что во времена отдалённой древности, когда царство вод на земле вообще было обширнее и могущественнее, нынешний бассейн Березанский находился в непосредственном сообщении с величественною системою Днепра, что теперешний БерезанскийЛиман был одним из устьев древнего Борисфенеса[33]. Это подтверждается какнельзялучше и тем, что, по описанию Стравона, при устье Борисфенеса находился остров с пристанью[34], конечно тотсамый, который у Плиния называется Островом Ахилловым и различается весьма определительно от такназываемого Бега-Ахиллова[35]. При нынешнем Лимане Днепровском нет вовсе никаких островов; но против ЛиманаБерезанского находится точно небольшой пустынный островок, верстах в восьми от материка, который теперь называется также Березанью. Итак все, и природа и предание, споспешествуют заключению, что к системе древнего Борисфенеса причислялась и действительно принадлежала огромная масса приморских вод, заключавшая в себе оба нынешние лимана, Днепровский и Березанский.

Если ж так, то и свидетельства большинства древних о местоположении Ольвии на Борисфенесе оказываются не противоречащими действительности. Ныне нет уже никакого сомнения, что урочище Сто-Могил, находящееся близ селения Порутина, Ильинское тож, верстах в сорока ниже Николаева по течению теперешнего Буга, есть достопочтенное кладбище древней Ольвии или Борисфенеса[36]. Широкий, полу-морской канал, при котором оно находится, считающийся теперь продолжением самобытной реки Буга, в те отдалённые времена был и признавался одним из многочисленных «гирл» устья Борисфенского, которое, конечно по чрезмерной огромности, называлось у Плиния «озером»[37].

Но, в таком случае, надо будет укоротить древний Гипанис, который обыкновенно считается нынешним Бугом?

Это бы ещё не великая важность. По-моему, должно сделать гораздо более: по-моему, древнего Гипаниса вовсе не должно искать в нынешнем Буге.

Не удивительно ли, что именитейшие географы позднейших времён древности таскаются с этим Гипанисом по всему протяжению Скифии между Тиресом и Танаисом, не зная где приютить его? Стравон говорит лишь, что Гипанис течёт возле Борисфенеса, не более. Мела не говорит и того, а только ставит Гипанис между Аксиаками и Каллипидами. Впрочем, оба они помещают свой Гипанис, кажется, ещё согласно с Геродотом, к западу от Борисфенеса[38]. Но у Плиния Гипанисом называется река на востоке от Борисфенеса, которая, соединяясь искусственным каналом с озером Бугес, в свою очередь соединяющимся посредством канала с морем, конечно с Понтом, имеет естественное течение в Коретум, залив озера Меотидского[39]. Птолемей также кладёт свой Гипанис на востоке от Борисфенеса, приписывая ему параллельное течение прямо в Понт^[40]. Один Скимн говорит положительно, что Гипанис и Борисфенессмешивают свои волны; что самое утверждается и Геродотом.

Но как именно утверждает это Геродот о своём Гипанисе, который он видел собственными глазами, по которому даже простирался довольно далеко внутрь Скифии? Геродот говорит, что «когда Борисфенес приближается к морю, с ним соединяется Гипанис, изливаясь в ту же самую заводь, ἕλος» (IV. 53). Выражение «ἕλος», употреблённое здесь Геродотом, строго отличается у него от выражения «λίμνη», из которого очевидно образовано нынешнее туземное наименование «лиманов», означающее расширившиеся до величины озёр устья рек. Говоря о большом озере в земле Будинов, которое называет он «λίμνη μεγάλη τε ϰαὶ πολλή», Геродот присовокупляет, что вокруг него находится «ϰαὶ ἕλος ϰαὶ ϰάλαμος» (IV. 109). Если принять во внимание соединённое здесь с выражением «ἕλος» выражение «ϰάλαμος», которое означает «камыш» или «тростник»; то можно заключить, что под «ἕλος» Геродот разумеет «болотистое скопище вод», затянутое по местам землёю и проросшее тростником и другими произведениями земноводной растительности, как то бывает в туземных«плавнях» и «прогноях»^[41]. Таким конечноне было устье Днепровское во времена Геродота, когда оно и ныне, при дознанном обмелении вод, представляет вид скорее огромного морского залива[42]. Стало быть, из слов Геродота не только нельзя ничего вывесть о впадении Гипаниса в устье Борисфенеса, но даже скорее можно заключить противное. Притом, Геродот называет свой Гипанис «рекою большою между малыми», ποταμὸνἐν ὀλίγοισι μέγαν (IV. 52). Мог ли он так назвать нынешний Буг, который перед устьем не уступает в величине самому Днепру, да и вообще, после Днепра, между реками, орошающими внутренность древней Скифии, занимает, конечно, одно из первых мест[43]?

Нельзяли найти Геродотова Гипаниса где-нибудь, кроме Буга?

Верстах в двадцати от Лимана Березанского, и не более как в тридцати от Днепровского, к западу, течет река Тилигул, или, правильнее по-турецки, Дели-Гöль, то есть «Бешеная Река». Река эта перед морем, по примеру всех туземных рек, образует довольно значительной величины лиман, простирающийся, почти в прямом направлении с севера на юг, вёрст по крайней мере на пятьдесят[44]. Собственно рекою она протекает, в направлении отчасти северо-восточном, поменьшей мере, вёрст около ста тридцати; что, в сложности с протяжением лимана, даётей длины около ста восьмидесяти вёрст. Стало быть, это точно река «большая между малыми», как называет Геродот свой Гипанис^[45]. ЛиманТилигульский до сих пор имеет воду особенного свойства, отличающуюся пронзительною «горечью», подобнокак и лиманы других малых рек края. Правда, в настоящее время не оказывается никакого особенного «ключа», которыйбы отравлял собою лиман Тилигульский: горечь его, как и всех прочих односвойственных лиманов, происходит от особенностей химического состава воды^[46]. Но подобного «ключа» нет также и в окрестностях нынешнего Буга, в котором сверх того нет и никаких признаков «горечи»^[47]. Попадаются только в верховьях Буга, равно как и в верховьях Тилигула, балки, в которых летом застаивается гнилая вода, с смердящим, отвратительным запахом^[48]: и это могло дать повод к сказанию Геродота, если и не брать в соображение нефтяных ключей, которые могли некогда существовать в степях Новой России, как существовали в Подолии и в Галиции^[49]. Какбы то ни было, неоспоримо, покрайней мере, то, что «горечь», о которой так распространяется Геродот при описании Гипаниса, в настоящее время не имеет никаких следов в Буге, напротив сохраняется в Тилигуле. Тилигул зачинается на границе нынешних Херсонской и Подольской губерний, в окрестностях города Балты, близ деревни Поцецело. Тут нет теперь никакого «озера». Но и Буг нынеиз «озера»ли выходит? Покрайнеймере, начало Тилигула состоит из множества оврагов, окружённых лесом, который предполагает существование здесь некогда изобильной влажности, могшей в оврагах скопляться до значительного водообъёма, в свою очередь могшего заслужить в старину поэтическое имя «матери Гипаниса»^[50]. Незначительное протяжение Тилигула, сравнительно с другими большими реками, не только согласно с выражением Геродота о Гипанисе, что он «короток», пока «сладководен», βραχὺς ϰαὶ γλυϰός,  но и объясняет какнельзялучше, почему, только описывая Гипанис, он замечает, что это река, которая «выходит из Скифии», ὁρμᾶται ἐϰ τῆς Σϰυϑιϰῆς. Так нельзя было сказать о Буге, начинающемся за пределами, в которых заключается Геродотова Скифия: при Тилигуле напротив это был факт, который стоил замечания, по противоположности с чужеродностью других больших рек. Одно только резкое по-видимому противоречие состороны действительности: Гипанис у Геродота есть река «судоходная с моря», и судоходная в продолжение «нескольких дней», междутем, внастоящее время даже самый Лиман Тилигула, поместному выражению, «пересыпался» дотого, что вовсе не сообщается с морем;река же едва сочится в своём русле, а летом совсем почти пересыхает. Всё это сущая правда! Но уже самое название «пересыпей» слишком явственно указывает на постепенно происходившую затяжку устьев в реках края, из которых многие, и в том числе именно Тилигул, «пересыпались», или лучше «отсыпались» совершенно от моря, не дальше как на памяти нынешнего поколения[51]. Во времена Геродота, и даже гораздо позже, лиман Тилигула, безсомнения, изливался в море всею своею шириною; точно как например лиман Днестра, который неоспоримо есть Геродотов Тирес, и у которого устье ныне «пересыпалось» дотого, что по двум оставшимся «гирлам» едва могут пробираться небольшие лодки, и то в большую воду, междутем как не только в древние, но и в средние времена оно было свободно отверсто всякого рода плаванию^[52]. Тоже должно сказать и о самой реке Тилигуле: встарину она, безсомнения, была полнее и многоводнее; и здесь опять убедительным примером может служить тот же Днестр, по которому Венецияне и Генуэзцы, во время своего владычества на ЧёрномМоре, постоянно вывозили хлеб из Подолии и из Галиции в Константинополь, и даже в Кипр, ныне же почти вовсе нет никакого судоходства, кроме весеннего сплава[53]. Впрочем, относительно судоходности, и Буг не может много хвалиться перед Тилигулом: до Николаева он не уступает морю, носит свободно военные корабли; но от Николаева вверх, только до Вознесенска, вёрст на восемьдесят расстояния, не более, поднимаются по нём мелкие суда, и то с чрезвычайными затруднениями; дальние же пороги, преграждающие его на пространстве пятидесяти вёрст, не дают решительно никакого хода^[54]. Кстати, чтобы разделаться с Днестром, древним Тиресом: по Геродоту, Тирес и Гипанис сначала текут близко друг к другу, потом расходятся, каждый в свою сторону: точно так и Тилигул, начинаясь невдалеке от Днестра, идёт прежде параллельно с ним; потом, особенно перед превращением в лиман, между деревнями Александровкой и Берёзовкой, так отклоняется к востоку, что расстояние между ними увеличивается по крайней мере вдвое^[55]. Наконец, что касается до «слияния Гипаниса с Борисфенесом», о котором говорит Геродот, и упоминает также Скимн: то стоит только вообразить древнюю полноводность многочисленных ветвей нынешнего бассейна Березанского, наполняющего всё пространство между устьями Тилигула и Днепра, чтобы понять, как это пространство, вдоль и поперёк изрезанное протоками, без всякого оскорбления истине, могло казаться Геродоту одним «болотистым скопищем вод», одним «ἕλος»^[56]. Такимобразом, по крайней мере для меня, нет никакого препятствия, напротив всёсодействует к убеждению, что Геродотов Гипанис был отнюдь не нынешний Буг, но река, которая теперь называется Тилигулом^[57].

Что ж однако сам-то Буг? Ужели он был вовсе выпущен из виду Геродотом?

Ничего не бывало. Напротив, я думаю, я уверен, что он-то и был на виду в-главных и в-первых. Нынешний Буг для Геродота был не иное что, как самый Борисфенес!

Знаю, очень знаю, каким чудовищным парадоксом должно показаться такое мнение и утверждение. Но оно, может быть, удостоится большей снисходительности, когда я выражусь определительнее и с доказательствами, или лучше с объяснением, как мог я дойти до столь странного убеждения. Если, как было уже изъяснено, Лиман Березанский в древности принадлежал к бассейну Борисфенеса; то он должен был сообщаться с ним не иначе, как посредством нынешнего Буга в разных пунктах, преимущественно же через реку Чичиклею, впадающую в Буг с правой стороны, вёрст шестьдесят выше Николаева[58]. Такимобразом, протяжение Буга почти до самого нынешнего Вознесенска должно было казаться Геродоту не иначе, как протоком Борисфенеса, или, покрайнеймере, частью того «болотистого скопища вод», которым поглощается Борисфенес. Что это не такая нелепость, которая мне только могла прийти в голову, ссылаюсь на древних. Из них, Птолемей необинуясь называл нынешний Буг Борисфенесом. У него система Борисфенеса слагается из двух отдельных россошей, между которыми западная выходит из-под горы Певки, очевидно принадлежащей кКарпату, из озера Амадоки, откуда направляет течение к юго-востоку, и при Ольвии соединяется с другою, восточною трубою Борисфенеса[59]. Что ж это, как не теперешний Буг? Птолемей, конечно, не сам выдумал такое значение Бугу: тут не видно никаких признаков систематического умничанья, которое составляло его главную болезнь, было причиною всех его действительных ошибок: тут должно быть повторение старого предания, и притом так старого, что оно успело уже потерять свою силу, возбудить недоумения и дать повод к разным догадкам и толкам. У Плиния ясно выражено это неумением определить, как именно называется река, сливающаяся под Ольвиею с Борисфенесом: одни, говорит он, называют ее Пантикапесом, другие Гипанисом[60]. Но могло ли произойти такое разномыслие и разноречие, если б Буг издревле, со времён Геродота, считался отдельною, самостоятельною рекою? Конечно, во времена Плиния, а может быть и раньше, частью вследствие геологических изменений, частью же и по причине большего распространения географических сведений, самостоятельность Буга должна была уже резко обозначиться. Нельзя было не признать его отдельною рекою; но где ж было взять этой реке имя? Прибегли натурально к древнейшим источникам; в том числе в-первых и в-главных, разумеется, к Геродоту. Но у него не оказалось ничего. Вот и схватились за наименования двух рек, которые, по словам Геродота, обе «соединяются с Борисфенесом», которые и описываются им непосредственно возле Борисфенеса, одна прежде, другая после. Так объясняю я себе колебание между наименованиями Пантикапеса и Гипаниса, замеченное Плинием. Так объясняю и Диона Хрисостомоса, который реку, протекающую под Ольвией, положительно называет Гипанисом и даже старается распутать естественно рождающееся противоречие: почему ж Ольвия заимствовала своё второе прозвище не от Гипаниса, а от Борисфенеса? Всё это были толки и догадки, порождённые желанием согласить с буквою древних текстов изменившуюся или точнее дознанную действительность[61]. Одному Птолемею удалось это соглашение естественнее и вернее всех, оттогочто он крепче придержался предания о тождестве Буга с Борисфенесом. У него Буг есть самостоятельная река, и стемвместе Борисфенес, как, верно, казался он и Геродоту.

Самособою разумеется, что приписывая Геродоту такой взгляд на Буг, я нисколько тем не отрицаю, что главным, настоящим Борисфенесом, в смысле реки, был для него нынешний Днепр, в своём теперешнем русле. Величественная картина второго дружки Нилу на севере, очевидно, снята им с настоящего Днепра. Чтобы порешить здесь окончательно со всеми недоумениями, остаётся определить Мыс Гипполаев, который у Геродота полагается при слиянии Борисфенеса с Гипанисом (IV. 53). Этот мыс должен быть не иной, как тот, который между лиманами Днепровским и Березанским выдаётся особенно при нынешнем Очакове. Здесь, насупротив другого мыса, освящённого воспоминаниями Ахилла, при первой встрече от моря с  материком, всего приличнее было место святилищу Димитры, «Матери Земли» (IV. 53). А по ту сторону Березанского Лимана, точь-в-точь приходится область Борисфенеитов, живших на Гипанисе (IV. 53), то есть на Тилигуле[62].

Итак, точка зрения Геродота на Скифию, точка основная и постоянная, находилась в теперешнем урочище Сто Могил, при слиянии нынешних Днепра и Буга, которые оба считались им за один бассейн, означавшийся общим именем Борисфенеса. Станем же и мы здесь, чтобы продолжать наше сличение.

***

Kpoме Борисфенеса и Гипаниса, остаётся ещё пять «рек главных», не считая притоков, которые описываются Геродотом в Скифии. Я обращаюсь теперь к ним, чтобы разделаться начисто с гидрографией Геродота.

Три из этих рек, и именно Пантикапес, Гипакирис и Геррос, составляют доныне неотвратимый камень претыкания, истинный гордиев узел для исследователей и толковников. Сколько было истощено усилий, сколько придумано догадок и предположений, чтобы приурочить их к действительности! С их роковыми именами учёные мыкаются вдоль и поперёк по нынешней Южной России: в буквальном значении народной поговорки, «язык доводит их до Киева», и даже «за Киев»![63] В отчаянии, истощённые бесплодным напряжением, некоторые доходят до того, что вовсе отрицают их существование, другие выдумывают для них не существующие в природе реки[64]. Страшно даже пускаться во мглу, которую трудолюбивая учёность имела терпение и усердие нагнать на эти злополучные жертвы.

Главный и единственный повод к этой сумятице понятий и мнений заключается в том, что, следуя буквальному смыслу указаний Геродотовых, три роковые реки надо искать на восток от Борисфенеса: то есть на левой стороне нынешнего Днепра, где в действительности находятся сухие, безводные степи, не только не представляющие рек, которые были бы «доступны с моря судоходству», προσπλωτὸι ἀπὸ ϑαλάσσης, как выражается Геродот (IV. 17), но и весьма скудные мелкими живыми потоками. В самом деле, что тут делать, как не стать вовсе в тупик, или не пуститься на отчаянные предположения и выдумки?

Но нужно ли непременно держаться на левой стороне Днепра, чтобы найти эти ненаходимые реки?

Там, где Геродот занимается собственно гидрографическим описанием Скифии, нет никакого положительного указания, что Пантикапес, Гипакирис и Геррос находятся на восток от Борисфенеса. Это можно только заключать из того, что исчисление и описание рек у Геродота, кажется, вообще идёт от запада к востоку, от Истроса к Танаису (IV. 46–57). Приступая к описанию Пантикапеса вслед за Гипанисом и Борисфенесом, Геродот употребляет выражение «μετὰ δὲ τούτους», «после них», то есть Гипаниса и Борисфенеса (IV. 54); но это выражение, впрочем и находящееся при одном только Пантикапесе, может столько же относиться к последовательности описания, сколько к последовательности местоположения. Гораздо важнее то, что в описании всех трёх рек постоянно имеется в виду их отношение к стране, называемой «Гилеею»: Гилея же, как видно из другого места текста Геродотова, находилась «первою от моря по переходе через Борисфенес со стороны Гипаниса»: διαβάντι τὸν Βορυσϑένεα ἀπὸ ϑαλάσσης πρῶτον μὲν ἡ ϓλαίη (IV. 18); следовательно, точно как будто на восток от Борисфенеса, на левой стороне нынешнего Днепра. Если ж так, то и три таинственные реки должно искать там же.

Итак, главное здесь состоит в том, чтобы определить: что такое Геродотова «Гилея»?

Имя это, чистое еллинское, означает «лесную сторону»: такова и была действительно Гилея, о которой Геродот положительно говорит, что она «вся полна всякого рода деревьями» (IV. 76), и притом одна только посреди голых, безлесных степей, её окружающих. В настоящее время по левую сторону Днепра, между ним и морем, простирается длинная и узкая полоса нынешнего Днепровского уезда Таврической губернии, оканчивающаяся к западу так называемою Кинбурнскою Косою. Здесь доселе единогласно и полагается «лесная сторона» Геродота. Это тем более считается несомнительным, что Геродот помещает свою Гилею «возле БегаАхиллова» (IV. 55. 76); а БегАхиллов, по ясному указанию позднейших географов древности, из которых Стравон сравнивает его с «поясом», Мела же и Плиний ещё живописнее, с «саблею»^[65]: Бег, говорю, Ахиллов, должен быть не иное что, как нынешний остров Тендра, точно как пояс, или ещё вернее как сабля выгибающийся на море вдоль южного берега теперешнего уезда Днепровского^[66]. Всё бы это очень хорошо: но вот в чём беда. Уезд Днепровский в настоящее время не только не есть «лесная сторона, вся полная всякого рода деревьями», но даже представляет физическую неспособность к лесорастительности. Собственно Кинбурнская Коса, в протяжении на сорок вёрст от Кинбурна к востоку, состоит вся из чистого, голого песку. Затем, далее на восток, почва разделяется на две полосы: одну, приморскую, состоящую из степной глади, способной только к луговой и отчасти к нивяной произрастительности; другую, приречную, которая тянется вскрай Днепра и состоит опять вся из сыпучих песков, между которыми луга, покрытые травою, мелькают редкими оазисами. Голь, совершенную голь представляет восточное По-Днепровье даже и в дальнейшем протяжении не только на восток, но и на север, не только в пределах Таврической и Екатеринославской губерний, но и далее, по всему пространству Южной России.Нет и не может быть тут нигде Гилеи, которая «вся полна всякого рода деревьями». Даже все усилия нынешнего просвещённого хозяйства с тяжким трудом едва вырощают на этой северной Сахаре тощую, неблагонадёжную тень, которая, при малейшем ослаблении труда, тотчас если не засыпается сугробами песков, то выжигается летним зноем или вымораживается зимними стужами[67].

Что же? Геродот налгал, или лжёт теперь природа?

Ни то, ни другое. Надо только оставить в покое всё твердоземье между морем и Днепром: тогда и природа и Геродот окажутся совершенно правыми.

Несмотря на пустынный, аравийский характер окружающих степей, края широкой долины, по которой Днепр стремится к морю, конечно, вследствие благотворного влияния питательной и крепительной влажности, по местам украшаются зеленью кустарников, и даже сенью деревьев. Именно, на самой Кинбурнской Косе, вскрай Лимана, вокруг местечка Прогнойска, при селениях Бузовом и Рыбалче, до сих пор мелькают небольшие дубовые и берёзовые рощицы, храбро сражающиеся с засыпающими их песками. Несколько выше, вкруг селения Збурьевска, находится род леска, состоящего из дуба, осины, ольхи и лозняка. Наконец, ещё выше берег Днепра, на протяжении около двадцатипяти вёрст вокруг города Алёшек, опушается также, нередко, болee или менее густыми купами древесной растительности, преимущественно ольхою и берёзою^[68]. И это в сравнении с наготою степей, конечно, могло дать берегу Днепра название «лесной стороны», особенно в древние времена, когда масса вод в колоссальном бассейне была несравненно обильнее, а потому и сила прозябения вокруг гораздо могущественнее. Но надо только взглянуть на самую долину Днепра, чтобы иметь перед глазами настоящую «лесную сторону», всю покрытую густою, дремучею растительностью. Эта долина, раздвигающаяся иногда вёрст до двадцати в ширину, состоит из непрерывной сети такназываемых «плавней», или островов, образуемых бесчисленными разветвлениями речной трубы, которые все сплошь зарощены не одним камышом, но и настоящими, любящими влагу деревьями. В безотрадной пустоте голых степей она отливает на горизонте сизою полосою, при виде которой в самом непоэтическом воображении невольно возбуждается идея мрачного «леса»[69]. Присоедините сюда набережную опушку Днепра: и вы увидите в натуре Гилею, совершенно согласную с тем описанием, которое об ней оставлено Геродотом.

Строгой однако розыскательности могут ещё здесь представиться сомнения. Во-первых: Гилея у Геродота является страною обитаемою (IV. 76); а плавни Днепровские и ныне почти вовсе неспособны к обитаемости. Во-вторых: Геродот помещает свою Гилею не на Днепре, а в восточном За-Днепровье; ибо, по словам его, чтобы достигнуть туда от Гипаниса, который лежит на запад от Борисфенеса, должно перейти через Борисфенес (IV. 18).

На первое достаточно заметить, что если «плавни», составляющие самый испод долины Днепровской, точно неспособны и теперь, в древности же ещё  менее могли быть способны к обитаемости, потой причине, что полу-водяной грунт их до сих пор не успел порядочно затянуться и окрепнуть; зато так называемые «гряды», или высшие уступы постепенно поднимающихся боков, представляют почву довольно связавшуюся и отверделую, покрытую роскошными лугами и тучными огородами, с которых прибрежные жители снимают ныне богатую добычу сена и овоща. Это особенно замечается на левой, наиболее отлогой, стороне долины, и именно по берегам бокового к главной трубе Днепровской притока, известного под именем реки Конки. Впрочем, чем далее подниматься вверх, тем дно долины всё вообще становится суше и крепче; плавни увеличиваются в объёме, выше поднимаются над уровнем стремени и перестают быть сплошной чащей камыша и лозняка: они делаются настоящими речными островами, на которых жить не только возможно, но и очень привольно. Кому неизвестен, например, остров Хортица, ещё так недавно покоивший на себе знаменитую Сечь, столицу войска-народа Запорожского?[70]

Второе недоумение не должно иметь и места, как скоро допущено, что под именем Борисфенеса у Геродота разумеется не нынешний только Днепр, но и значительная часть Буга со всею системою водоёма Березанского. При таком взгляде, конечно, нельзя было иначе достигать до настоящей долины Днепра от Гипаниса, то есть от Тилигула, как «перешедши» часть вод, причислявшихся к бассейну «Борисфенеса», то есть теперешние русла Березани и Буга^[71].

Итак, Гилея была не что иное, как нынешняя «долина Днепровская», в устьях и перед устьями^[72].

Теперь обратимся к трём таинственным рекам, которые все три у Геродота представлены в более или менее определённых отношениях к Гилее.

Пантикапес, по Геродоту, «течёт с севера из озера, изливается в Гилею и, миновав её, соединяется с Борисфенесом» (IV. 54). Здесь, главная сущность дела в том, что, по точному, буквальному смыслу слов Геродота, Пантикапеса должно искать к северу от Гилеи, следовательно на правой стороне Днепра по течению. Сообразно с тем я и нахожу его в нынешнем Ингуле: реке, при слиянии которой с Бугом находится теперь Николаев. Всамомделе, Ингул, зачинаясь в окрестностях местечка Новомиргорода, лежащего на границе Херсонской губернии с Киевскою, имеет течение, почти перпендикулярное, с севера. В настоящее время он не почерпает своих струй ни из какого озера: но такназываемая Висуньская Степь, в которой берёт он своё начало, досихпор представляет слишком приметные признаки морского дна, заставляющие с вероятностью предполагать, что в старые времена вода стояла здесь гораздо дольше, чем на поверхности прочих окружных степей, и конечно не иначе, как в виде озёр. Что ж касается до излияния в Гилею и соединения с Борисфенесом, которое Геродот приписывает своему Пантикапесу, то должно принять в соображение, что нынешний Буг, хотя и не в такой степени, как настоящий Днепр, но всё ж, преимущественно по левой стороне, опушается такими же камышистыми плавнями, продолжающимися почти непрерывно вверх, от слияния с Днепром до самого Вознесенска, и чем выше, тем чаще и гуще; почему, как сам он, в глазах Геродота, принадлежал к бассейну Борисфенеса, так и опушка его естественно должна была причисляться к Гилее: следовательно, и Ингул, который впадает в Буг именно слева, не мог казаться иначе Геродоту, как изливающимся в Гилею и потом соединяющимся с Борисфенесом. Итак, Пантикапес, со всеми своими отличительными чертами, отыскивается как нельзя натуральнее в Ингуле[73].

О Гипакирисе говорит Геродот, что он, «выходя также из озера, изливается под городом Каркинитидою, оставляя вправе Гилею и такназываемый АхилловБег» (IV. 55). Куда именно изливается Гипакирис, у Геродота не сказано; должно однако заключать по контексту, что туда же, куда и Пантикапес, то есть в водоём, называвшийся тогда Борисфенесом. Надо, следовательно, между притоками Днепра искать реки, у которойбы лесистое удолье Днепро-Бужское и нынешняя КинбурнскаяКоса находились вправе. А такою именно оказывается теперешний Ингулец, река, впадающая в Днепр верстах в двадцати выше нынешнего губернского города Херсона, при селении Дариевке. Река Ингулец берёт своё начало неподалеку от Ингула, в той же самой ВисуньскойСтепи, которая представляет на себе следы продолжительного застоя вод, могших быть во времена Геродота озёрами. Она приливает к Днепру там, где плавни сгущаются наиболее, и противоположный кряж материка, которым Днепр отделяется от моря, начинает решительно суживаться; так что настоящая Гилея и АхилловБег действительно остаются у ней вправе по течению. Город Каркинитида или Каркинитис, Καρϰινῖτις, не оставил по себе никаких следов при устье нынешнегоИнгульца: но, судя по названию, которое очевидно есть еллинское, происходящее от «ϰαρϰίνος», что значит вообще «рака» и вчастности «раковую клешню», он, конечно, и находился не при самом слиянии Гипакириса с Борисфенесом, а против него, на берегу моря, как Геродот и сам даёт разуметь в другом месте (IV. 99): именно там, где БегАхиллов или нынешняя Тендра, отделяясь от собственно КинбурнскойКосы, даёт всей оконечности материка точно фигуру огромной «клешни», высунутой в море. Довольно, кажется, чтобы в Ингульце признать Гипакирис[74].

Остаётся Геррос, о котором сказано у Геродота, что он «отрывается от Борисфенеса и, стремя ток свой в море, изливается в Гипакирис» (IV. 56). Тут главная сила в выражении «отрывается от Борисфенеса», ἀπέσχισται ἀπὸ τοῦ Βορυσθένεος; причём должно также подумать и о соглашении по-видимому несовместных показаний, что Геррос «течёт в море», ῥέων ἐς ϑάλασσαν, и междутем «изливается в Гипакирис», ἐϰδιδοῖ ἐς τὸνϓπάϰυριν. Таккак Геррос поставляется в непосредственной связи с Гипакирисом, то его должно отыскивать на той же стороне бассейна Днепровского, где находятся Ингулец и Ингул, то есть на правой по течению. Но тут, после Ингульца ксеверу, встречается первая, и стемвместе последняя порядочная, на всём пространстве степей Новороссийских, река, которая называется теперь Бузулук. Эта река начинается в Верхнеднепровском уезде Екатеринославской губернии и теряет своё имя по присоединении к руслу Днепра на границе уезда и губернии Екатеринославской с уездом и губерниею Херсонскою, при селении Грушевке, во ста сорока верстах выше Херсона. Впрочем, здесь Бузулук теряет только одно имя. Тотчас после этого первоначального соединения Бузулука с Днепром, отделяется от главной трубы Днепра жёлоб, который, беспрестанно приливаясь и отливаясь сызнова, сопровождает Днепр почти до самого Лимана, под разными наименованиями. Сначала он три раза принимает имя реки Подпольной; затем называется рекою Козацкою; дальше рекою Кошевою; наконец, опять под именем реки Подпольной окончательно поглощается Днепром при КозьемМысе, в двадцати одной версте ниже Херсона, и только в четырнадцати верстах от Мыса Станиславовского, где начинается общий лиман нынешних Днепра и Буга[75]. Что вся эта длинная цепь протоков есть продолжение одного речного жёлоба, являющегося первоначально под именем Бузулука, жёлоба, сохраняющего свою самостоятельность, несмотря на частые соприкосновения с трубою Днепровской: это доказывается голосом народа, который, по какому-то безотчётному, но тем не менее могущественному инстинкту, называет их до сих пор «реками» и притом четыре раза «одною рекою», именно Подпольною. Такой взгляд, конечно, должен вести начало своё издревле: и вот Геродотов Геррос! Он «отрывается» в буквальном смысле слова «от Борисфенеса» в своём верховье, которое, на протяжении около ста двадцати вёрст, имеет характер отдельной, самостоятельной реки. Сопровождая потом Днепр под разными именами, он вместе с ним «стремит ток свой в море», которым и поглощается, точно как сам Днепр, чрез посредство общего им Лимана; между тем, соединяет струи свои и «с Гипакирисом», то есть с Ингульцем, когда этот последний приливает к Днепру почти в то же время, как и он под именем реки Козацкой. Можноли найти действительность, более согласную с описанием Герроса?

Итак, вот они все три, эти таинственные реки, над которыми пролито столько тяжкого, кровавого пота![76]

Чтобы окончить совершенно восточную половину Скифии, левую по течению Борисфенеса, но правую для взора Геродотова, займёмся теперь Танаисом.

О Танаисе нетникакого сомнения, что для Геродота, равно как для всего вообще древнего мира, это был бассейн нынешнего Дона. Тут главное не в одном сходстве имён Дона и Танаиса, равно выражающих в себе типический звук «дана» в беспримесной уже чистоте: сходство, впрочем, имеющеесвою силу! Тут всякое недоумение окончательно устраняется тем, что кроме систем нынешнего Дона, нет никакого другого значительного водоёма, который бы, как Геродотов Танаис, изливался «сверху», то есть с севера, «в озеро Меотиду» (IV. 57), то есть в теперешнее Море Азовское. Было уже замечено, что Геродот о своем Танаисе выражается вообще весьма кратко и неопределённо: что, конечно, происходило оттого, что он не только не видал его сам лично, но и не имел случая собрать об нём порядочных сведений. Эта краткость и неопределённость дала повод к тому, что между исследователями возникли толки и разногласия. Что именно из обширной системы нынешнего Дона разумел Геродот под своим Танаисом: настоящий ли теперешний Дон, или не скорее ли СеверныйДонец, наибольший из западных притоков Дона, соединяющийся с ним весьма недалеко от устья? По-моему, из самого Геродота нет возможности разрешить этот вопрос совершенно удовлетворительно. С достоверностью можно полагать только, что Геродот слышал и о Доне и о Донце, и что если Донец не разумеется у него под именем Танаиса, то, конечно, скрывается в наименовании Гиргиса, который заставляет он вливаться в Танаис. Вероятности больше в пользу Донца, чем Дона. И здесь нисколько не должно соблазняться тем, что Геродот выводит свой Танаис «с севера из озера» (IV. 57): что обыкновенно все толковники без исключения разумеют об нынешнем Иван-Озере, из которого Дон берёт своё начало. Геродот называет то озеро, из которого выходит у него Танаис, «большим озером», мало-мало «меньше озера Меотиды», то есть нынешнего МоряАзовского; а Иван-Озеро, всего на все имеет в длину до ста шестидесяти сажень, в ширину едва до шестидесяти: прекрасный дружка для сравнения с Меотидою! Просто, Геродот не мог иметь понятия об Иван-Озере, этой ничтожной капле, скрывавшейся в такой отдалённой глубине севера. Его «озера» скорее должно искать вверх по течению Донца, у которого левый берег, начиная с Гундуровской Станицы на границе Земли Донских Казаков с Славяносербским уездом Екатеринославской губернии, представляет песчаную равнину, усыпанную мелкими озёрами, прудами и болотами, теперь постепенно иссыхающими, следовательно, прежде могшими составлять одно непрерывное скопище вод, одно большое озеро[77].

Теперь переместимся опять на запад, в правую сторону Скифии по Борисфенесу, но в левую по точке зрения Геродота.

Перед Гипанисом, первой западной рекой в отношении к Борисфенесу, Геродот помещает Тирес (IV. 51), который, как уже было замечено, без сомнения, есть не что иное, как нынешний Днестр. Его описание у Геродота также весьма кратко и неопределённо, как Танаиса, и, конечно, по тем же самым причинам. Впрочем, тожество Днестра и Тиреса несомненно из того, что к западу от Тилигула-Гипаниса нет уже никакой другой реки, к которой бы можно было приурочить Тирес, особенно принимая в соображение подробнейшие описания позднейших географов и историков. Притом, самое имя Тиреса сохраняется доныне, как в местном румуно-турецком наименовании Днестра «Турлою», так и в самом слове «Днестр», по произношению позднейших Греков и Латинов «Данастрис», где в окончательном слоге «трис» явственно слышится древнее имя «Тирес» во всей своей целости, предшествуемое типическим двусложием «дана». Геродот производит Тирес также «из озера», и «из большого» (IV. 51). Это озеро должно быть не что иное, как болотистое верховье ложа Днестровского, между местечками Городыней в Самборском и Нижниовом в Станиславовском округах нынешней Австрийской Галиции, которое, по причине низменности берегов, незначительности склонения и вообще слабости грунта, наводняется и ныне нередко до того, что разливается по окружным равнинам настоящим огромным озером[78].

И вот, наконец, великий, «пяти-устый» Истрос! Останавливаться при нём, кажетсябы, уже не на чем. Что древний Истрос есть нынешний исполин-Дунай, раскидывающийся действительно почти через всю Западную Европу: в том никакое сомнение невозможно. Как и отчего получил он у Еллинов имя «Истроса», решить трудно; довольно только заметить, что у Римлян он известен был, с тех пор как стал известен, под именем «Данубиуса», которое очевидно есть не что иное, как наше теперешнее «Дунай», или лучше употребляемое доныне туземцами «Дунава». Было уже замечено, что Геродот едвали видел этот Северный Нил собственными глазами, или, если видел, то разве проходя мимо устьев. Самое название «пяти-устый» конечно не было составлено им вследствие личного наблюдения: оно верно существовало ещё до него, как народное прозвище, сращенное с собственным именем Истроса; подобнокак например ныне у нас «ДонИванович», повторяемое и теми, которые не только не видали, но даже и не слыхали, что Дон точно выходит из Иван-Озера. Поэтому, я не считаю здесь нужным сличать это название с действительностью; тем более что Геродот не присовокупляет к нему решительно никаких определительных подробностей. Ещё менее нахожу необходимым преследовать всё течение Истроса до источников, указываемых ему Геродотом, равно как и перебирать поодиночке все притоки, которые Геродот заставляет в него изливаться. В настоящем случае, сущность дела требует только определить: на какое расстояние бассейн Дунайский представляется у Геродота принадлежащим к Скифии? Но тут-то именно и камень преткновения, о который запинаются все исследователи и толковники Геродота. Геродот говорит, что Истрос, входя в Скифию, «обращает устье своё к востоку» (IV. 59); сверх того, он вычисляет поимённо пять притоков, которые не только соединяются с Истросом в пределах Скифии, но и в Скифии зарождаются, суть «своеродные реки Скифские», αὐτιγενέες ποταμοὶ Σϰυϑιϰοί (IV. 48). Судя по первой определительной черте, точка первого соприкосновения Истроса сСкифиею должна находиться в нынешнем Галаце, городе теперешнего Молдавского Княжества: ибо здесь именно Дунай внезапным крутым углом поворачивает всю громадную систему своих устьев к востоку. Следовательно, пять наименованных Геродотом притоков должно искать в нынешней Бессарабии, занимающей, почти от самого Галаца, весь левый берег Дуная, то есть всю Скифию, прилежащую к Истросу. И действительно, главный из них, Пората, или Пиретос, весьма удачно приурочен общим согласием к нынешнему Пруту, как свидетельствует и самое созвучие в именах. Но где ж четыре остальные, которые у Геродота называются Тиарантос, Арарос, Напарис и Ордессос? Следуя Геродоту, ищут их на западе от Прута; но притом, вопреки ясному указанию Геродота на перелом течения Истроса при входе в Скифию, раздвигают протяжение Скифии вверх по Дунаю, как кому угодно, не только заГалац, но и за ЖелезныеВорота[79], до внутренностей нынешней Венгрии: сообразно с тем, Тиарантос некоторыми отбрасывается даже до теперешней Тисы или Тейсса, вливающейся в Дунай почти под Сербским Белградом; самые умеренные находят его в нынешней Олте или Алуте, составляющей границу между Малою и БольшоюВалахиею в теперешнем Валахском Княжестве. Всё это основывается на словах Геродота, что Тиарантос, относительно Пораты, течёт «дальше к западу», и что три прочие реки, «проходя посреди них», вливаются в Истрос (IV. 48). Но эти слова и можно и должно понимать совсем иначе, гораздо естественнее и гораздо вернее. Выражение «дальше к западу», πρὸς ἑσπέρης τε μᾶλλον, которое Геродот прилагает к Тиарантосу, нисколько не означает того, что Тиарантоса должно искать «далеко на запад» от Пораты: здесь выражается просто его западное положение в отношении к Порате, о которой сказано прежде, что она «течёт к востоку», πρὸς ἠῶ ῥέων. Чтож касается до трёх остальных рек, то прилагаемая к ним фраза «проходя посреди них», διὰ μέσου τούτων ᾽ιόντες, может также хорошоиметь тот смысл, что реки не «между» Тиарантоса и Пораты, а «чрез посредство» их, то есть, соединяясь первоначально с ними, вливаются потом окончательно в Истрос. При таком объяснении ничто уже не препятствует признать точку перелома Дуная при Галаце последним пределом протяжения Скифии по Истросу, и с тем сообразно определить, по крайней мере, с приблизительной верностью, те протоки Истроса, которые Геродот называет «самородными реками Скифскими».

Но здесь надо будет выйти из пределов простого гидрографического описания и обратиться к геометрическому представлению и определению земли Скифской, как оно изложено у Геродота. Переход этот не будет теперь и отступлением, ибо гидрографическое описание Скифии всё уже кончилось.

***

Весьма положительно и хладнокровно Геродот уподобляет пространство Скифии «четвероугольнику», и притом совершенно «равностороннему» (IV. 101). Это представление сопровождается у него подробным измерением основания и высоты четвероугольника, приуроченным к определительным данным. Почему, нет никакого повода подозревать здесь игру фантазии, или произвольную догадку системы. Напротив, всё заставляет, поверив Геродоту буквально, поверить его буквально с действительностью.

Основание четвероугольника Скифского Геродот протягивает по берегу моря «от Истроса до озера Меотиды» (IV. 101), или, по-нынешнему, от Дуная до МоряАзовского. Главное и существенное состоит в точном определении этого основания, таккак сам Геродот от него отправляется и к нему прикидывает свои дальнейшие измерения; причём, разумеется, прежде всего должно установить крайние точки, между которыми оно простирается, от запада к востоку.

Геродот говорит, что Скифия «с двух сторон прикасается к морю», то есть к морю Понтийскому или Чёрному: во-первых «с юга», во-вторых «с востока» (IV. 99). Последнее, восточное, прикосновение, он именно назначает в так называемом у него Гористом Херсонесе, то есть на Южном Берегу нынешнего Полуострова Таврического или Крыма (IV. 99). И действительно, здесь, с самого мыса Айя-Бурун, между Балаклавою и Ласпи, море поднимается к северу и омывает Тавриду точно с востока. Самое имя «Херсонеса» уже показывает достаточно, что этот угол Скифии, впрочем, населённый не Скифами, а особым народом Тавров, во времена Геродота считался «полуостровом». Но только этот угол, то есть горная оконечность нынешнего Крыма, от Севастополя до Феодосии: не более! О полуостровности всего Крыма Геродот не имел никакого понятия, решительно. Это как нельзя более очевидно из того, что он высов своего Гористого Херсонеса в море сравнивает с Аттикою и с Япигиею (нынешнею Терра-ди-Отранто в Южной Италии), которые обе, как известно, представляют широкие тупоконечные протяжения материка, довольно сходные с фигурою южной оконечности Крыма, но нисколько не похожие на весь Крым, который в его полном объёме всего естественнее и вернее было бы сравнить с Пелопоннесом или теперешнею Мореею[80]. Говоря о протяжении Скифии от Таврики на север, вдоль КиммерийскогоВоспора и Меотиды, то есть нынешних Пролива Таврического и Моря Азовского, Геродот ни слова не говорит об узкой полосе Перекопского Перешейка, которою одною Крым придерживается к материку, чего конечно нельзя иначе объяснить, как тем, что он ничего об ней не знал, не ведал. Отсюда становится весьма понятно, каким образом Геродот, не принимая в расчёт маловажную выпуклость Южного Берега Крыма, полагает восточный предел линии, на которой воздвигнут у него четвероугольник Скифский, при МореАзовском: и, конечно, в нынешнем полуострове Керченском, который очевидно есть страна Киммерийская, причисляемая Геродотом положительно к Скифии (IV. 12). Теперь, если извнутри полуострова Керченского, где соединяются моря Чёрное и Азовское, повести прямую черту на запад, чрез нынешние Феодосию и Симферополь, так чтобы вся горная оконечность Крыма осталась незахваченною, то эта линия, перейдя через море, упрётся прямо в нынешние устья Дуная. И точно здесь, у впадения Истроса в море, Геродот полагает западный предел основания, на котором воздвигается пред ним четвероугольник Скифский.

Но так проведённая линия отхватит весьма много моря, тогдакак у Геродота она представляется непрерывно сухою, и даже сухопутною, как видно из её измерения посредством дней «ходьбы», ὁδός, а не дней «плаванья», πλόος? Это ничего не значит. Можноли думать, чтобы Геродот, с корабля, на котором странствовал по морю, мог заметить и определить все изгибы берегов с такою точностью, с какою они теперь, после стольких трудов иусилий, положены на ландкарту? Другое дело, если бы он сам прошёл по ним сухопутьем: но этого, как видно изо всего, не выпало ему на долю. Кривизна северного побережья Понта, если он и замечал её отчасти, могла казаться ему следствием продолжения лиманов, образуемых устьями рек, текущих из средоземья. Почему, он весьма легко мог остаться при убеждении, что основание четвероугольника Скифского, есть хотя и изломанная в частностях, но темнеменее в общности прямо простирающаяся линия от устьев Дуная до соединения морей Азовского и Чёрного.

Сличим теперь это с мерою, которую Геродот назначает протяжению сухопутья от Истроса до Меотиды. По его точным словам, от Истроса до Борисфенеса «десять дней», и потом от Борисфенеса до Меотиды других «десять дней» сухого пути (IV. 101). Так ли это оказывается на самом деле? Так ли это в натуре?

Измерение пространства временем, самое естественное, а потому и самое употребительное доныне у большей части народов, само по себе очень неопределённо и изменчиво: оно находится в неизбежной зависимости, во-первых, от свойства местностей, во-вторых, от разнообразия способов путешествия, кроме других бесчисленных мелких обстоятельств. В одно и то же время отнюдь не то же пространство проходится по горам, как по равнинам, или пешком, как ездою. Геродот впрочем временное измерение пространства Скифии приводит в «стадии», меру, определённую у Еллинов не хронически только, но и метрически. Следовательно, тут не должно быть никаких недоразумений.

Известно, что так называемая «олимпийская стадия», общеупотребительная у древних Еллинов, заключала в себе «шестьсотую» долю географического градуса, следовательно, «сороковую» долю географической мили, и потому с небольшим «пятую» долю нашей версты. Если Геродот при измерении Скифии имел в виду эту именно «стадию», как соглашается большая часть толкователей, то, поелику сам он считает «день сухопутья» в «двести стадий» (IV. 101)[81], выходит, что расстояние, как от Истроса до Борисфенеса, так и от Борисфенеса до Меотиды, полагается им в «триста пятьдесят вёрст». Зная, что постоянная точка, на которой он держится, находится на Борисфенесе, в «торжище», которое он называет «срединою Земли Скифской» (IV. 17), то есть при нынешнем урочище СтоМогил, отмерим отсюда расстояние в одну сторону до Дуная, в другую до МоряАзовского. Теперь, от известной крепости Измаила в Бессарабии, близ которой начинается разветвление нынешних устьев Дунайских, почтовым трактом считается до Николаева триста двенадцать вёрст с четвертью, до Очакова пятью верстами больше, следовательно, до урочища СтоМогил, лежащего между Николаевом и Очаковом, около того же. Это довольно близко подходит к вычислению Геродота[82]. Сдругойстороны, от Николаева до Керчи, где через Таврический Пролив соединяются моря Чёрное и Азовское, по почтовому тракту, идущему чрез Симферополь и Феодосию, следовательно, с большими извилинами и изворотами, считается пятьсот двенадцать вёрст. Разница значительная с выкладкою Геродота, но которая весьма ослабится, если, взяв прямой путь от Перекопа до Арабата, вдоль Сиваша, принять и кратчайшую дорогу от Ста Могил, прямо к Алёшкам, через Лиман, минуя вовсе объезд на Николаев[83].

Итак, всё, даже самая мера, предложенная Геродотом, удостоверительно показывает, что основанием для четвероугольника Скифского служила у него береговая линия Чёрного Моря, от дельты Дунайской до юго-восточной оконечности Крыма.

Теперь, надо определить, в каком именно направлении к северу, на обозначившемся основании воздвигался, в глазах Геродота, четвероугольник Скифский.

У Геродота не было, как у нынешних геодезистов, магнитной стрелки, которая бы указывала ему истинный северный полюс. Но перед ним сияла безвосходная и беззакатная Медведица. Следовательно, что он называл севером, то был точно север. Впрочем, как в компасе по обе стороны стрелки, так и в натуре по обе стороны полярной звезды, целая четверть небесного и земного круга вообще называется севером. Посему, хотя Геродот и положительно выводит свой четвероугольник высотою на север, однако из того нисколько ещё не следует, чтобы он направлялся прямо и неуклонно по меридиану, разумея под севером истинный астрономический северный полюс.

Вообще люди, не имеющие в виду строгой геодезической точности, обознаются и распределяют пространство по указанию наиболее резких примет физической природы, вособенности по направлению горных хребтов и речных бассейнов. В Скифии такими приметами могут быть единственно только реки, которые притом все как нарочно текут более или менее с севера. Было уже неоднократно замечено, что точка созерцаний и наблюдений Геродота постоянно находилась на одной из этих рек, именно на Борисфенесе, и притом не на нынешнем русле Днепра, но на нынешнем русле Буга. Следовательно, взор его, обращаясь на север, естественно должен был направляться вверх по Бугу, как по главной, основной черте, как по истинному меридиану раскидывавшегося перед ним горизонта. Но Буг, как известно, течёт в направлении резко юго-восточном: почему, Геродот, смотря вверх по нём, должен был иметь пред глазами не истинный север, но северо-запад. Вследствие того, и четвероугольник Скифский выстроен им на основании берега Черноморского не перпендикулярно к северу, но в косвенном северо-западном направлении, в виде ромба.

Всего лучше это обнаруживается направлением восточного бока, по которому Геродот измеряет высоту своего четвероугольника, и которого протяжение, по крайней мере в южной оконечности, обозначено у него несколькими определёнными точками. Из соображения разных указаний, рассеянных в тексте Геродота, видно, что восточная граница Скифии идёт у него из глубины нынешнего Крымского полуострова, вдоль Меотиды, или Моря Азовского. Теперь, если взять черту берега, которым Море Азовское обращено к Крыму, и продолжать на север, то действительно произойдёт линия, имеющая резкое северо-западное направление, которая в дальнейшем протяжении своём упрётся почти в Киев. Но, в таком случае, во-первых, Днепр пресечётся слишком близко к своему устью, так что весьма малая часть его останется во внутренности четвероугольника; во-вторых, весь бассейн теперешнего Дона, вместо того чтобы составлять границу Скифии, как говорится у Геродота о Танаисе, отбросится далеко вне её пределов. Следуя буквально указаниям Геродота врассуждении Танаиса, надлежало бы повести восточный бок Скифии по оси неправильного овала, представляемого нынешнеюфигуроюАзовскогоМоря, именно от Арабата к теперешней крепости Азову; причём, протяжение прямой линии пошлобы решительно на северо-восток, но зато почти неуклонно по настоящему руслу Дона, который в своём низовье на весьма значительном пространстве имеет направление чисто юго-западное. Так и поступают многие толкователи, раздвигая сообразно с тем Скифию на восток почти до самой Волги. Но они забывают, что в таком случае, если и западную границу Скифии, согласно условиям равностороннего четвероугольника, провести параллельно, в том же направлении к северо-востоку, то не только ни один из притоков Дунайских не попадёт в Скифию, но и самый Днестр весь останется вне её пределов. По точным словам Геродота, восточная граница Скифии, оканчиваясь к югу Таврикою, то есть горным Южным Берегом Крыма, поднимается на север, касаясь, во-первых, Рва, выкопанного ослеплёнными рабами Скифов во время войн их с Мидийцами, во-вторых, торжища при Меотиде, которое называлось Кремны (IV. 20). Вот ещё новые данные, определяющие направление восточного бока четвероугольника Скифского. Что же это был за Ров? И где находилось торжище Кремны?

Ров, τάφρος, известный Геродоту в Скифии, по его собственным словам, «простирался от гор Таврических до Меотиды» (IV. 2). Стало, это не нынешний ров Перекопский, который от гор Таврических отделяется всею длиною Крыма, а от Меотиды всей шириной Сиваша. Это должен быть тот ров, которым полуостров Керченский, при своём начале, прорезывался некогда поперёк, от моря до моря, и который впоследствии, укреплённый царём Асандром, служил границею царству Воспорскому. Ров этот точно начинался у гор Таврических, простирающихся до Феодосии, и оканчивался при Азовском Море, невдалеке от местечка Арабата. Нынешняя почтовая дорога из Феодосии в Керчь пересекает его след между станциями Аргином и Султановкою[84].

Гораздо труднее отыскать местоположение торжища Кремн. Рассказывая сказку об Амазонках (IV. 110–117), Геродот говорит, что эти дикие героини, предтечи проповедуемой ныне женской эманципации, спасаясь после поражения, претерпенного ими от Еллинов на берегах Фермодона, занесены были произволом ветров, с которыми не умели справиться, в Меотиду, и там прибились к берегу при урочище Кремнах (IV. 110): отселе стали они сначала воевать Скифов; потом, завоёванные инстинктом природы, поладили с их молодёжью (IV. 113); так что, наконец, оставя в покое Скифию, удалились за Танаис с приобретённым потомством, из которого образовался народ Савроматов (IV. 116). Видно отсюда, что Кремны были способное к пристанищу береговое место на Меотиде, по правую, обращённую к Скифии сторону Танаиса; следовательно, их должно искать на северо-западном побережье МоряАзовского, между устьями Дона и Геническим Проливом. Теперь здесь находятся три пристанищные места, при корнях трёх кос или трёх «рогов», вдающихся в море, и при устьях трёх особых рек, поглощаемых морем: Таганрог, при косе Тагань-Роге и реке Миусе; Мариуполь, при косе Белосарайской и реке Кальмиусе; Бердянск, при косе Бердянской и реке Берде. Без сомнения, в котором-нибудь из них находились древние Кремны: но в котором же именно? Единственное, и притом весьма естественное разрешение на этот вопрос представляется в самом имени «Кремны», Κρημνοὶ, которое есть очевидно еллинское, означающее «крутизны, скалы, утёсы». Это геогностическое наименование всего более приличествует устью реки Берды, которой глубокое русло сопровождается до самого моря утёсистыми гранитными скалами. Посему, здесь, всего вероятнее, должно полагать древнее торжище Кремны, так счастливо воскресающее в нынешнем Бердянске, который, несмотря на свою юность, угрожает опасным соперничеством старейшим приютам торговли Азовской, Мариуполю и Таганрогу[85].

Как же теперь оба эти пункта уместить на одной линии, которая в то же время прикасаласьбы и к Танаису?

Уже было говорено, и не один раз, что Геродот о Танаисе имел самые неопределённые понятия, самые тёмные слухи. Он знал только, что Танаис впадает в особый залив, или, как он выражается, «в пазушье Меотиды», ἐς μυχὸν τῆς λίμνης (IV. 100). Это оказывается совершенно согласным с настоящею действительностью: ибо Дон точно вливается в северо-восточную оконечность МоряАзовского, которая имеет вид особого залива, отделяемого от главной массы всего водоёма так называемою Долгою Косою, продолжающею в себе северо-восточный берег настоящего моря. Против этой косы, с противоположного северо-западного берега, выставляются косы Бердянская и Белосарайская; отчего залив, поглощающий в себе воды Дона, перехватываемый с обеих сторон, сжимается здесь в довольно узкое горло, которое древние мореходцы, и сами даже туземцы, весьма естественно могли считать не чем другим, как лиманом Дона, продолжением устья Танаиса. И вот почему Геродот, при всей скудости своих сведений о здешней стороне, мог не ошибаясь сказать, что окрестности Кремн прилежат к Танаису (IV. 20). Не сам Дон тут разумеется, а тот длинный сосок моря, в который он изливается: моря, которое даже всё, по свидетельству некоторых позднейших писателей древности, считалось у туземцев не более, как звеном Танаиса^[86].

Итак, по двум точкам, Рву и Кремнам, можно вывести восточный бок четвероугольника Скифского, не противореча показаниям о Танаисе. Но есть ещё третья точка, которую Геродот также полагает крайнею в Скифии с востока: страна Геррос, лежащая там, докуда было известно течение Борисфенеса (IV. 71). Выводимый бок должен проходить через эту страну: где же она находилась? Это предлагает к решению важную и трудную задачу, до которой мы ещё не касались: как далеко был известен Геродоту нынешний Днепр, вверх по течению?

Ясно и определительно говорится у Геродота, что течение Борисфенеса известно не только ему, но и всем вообще, не больше как на «четырнадцать дней плавания» (IV. 53). Но что значит у него день «плавания» πλόος, который он всегда и везде строго отличает от дня «ходьбы», ὁδός?

По-видимому, здесь, так же как и при определении «дня ходьбы», не должноб быть места недоумениям и разногласиям. Геродот сам положительно говорит, что судно проходит в день «семьдесят тысяч оргий», или «семьсот стадий» (IV. 86); следовательно, по-нашему, около «ста сорока вёрст». Но это вычисление, предложенное Геродотом по поводу измерения Понта вдоль и поперёк, оказывается так далеко несовместным с настоящею величиною ЧёрногоМоря, что экзегеты давно уже нашлись вынужденными предположить у Геродота два рода «стадии»: одну «сухопутную», другую «водопутную»; и притом последнюю короче первой больше, чем вдвое. Принято теперь общим согласием учёных, что «водопутных стадий» Геродота приходится около «тысячи ста одиннадцати с однойдевятой» на географический градус, следовательно около «десяти с половиной» на нашу версту. Сообразно с тем, «водопутный день» Геродотов должен означать нашею мерою «вёрст около семидесяти». Так и вычисляются обыкновенно расстояния, обозначенные у Геродота «водопутными днями», для всех рек Скифии, в том числе и для Борисфенеса^[87].

Но при таком способе вычисления, к сожалению, было совершенно выпущено из виду то важное обстоятельство, что измерение пространства временем на реках, особенно ещё при судоходстве вверх, зависит от бесчисленного множества местных условий и случайных обстоятельств, и никоим образом не может быть сравниваемо с свободным, большей частью правильным и равномерным бегом корабля по морю. Не пускаяся в даль, ссылаюсь на факты, представляемые нынешним речным судоходством, и именно вверх по Днепру от Херсона. До сих пор плавание измеряется там временем, рассчитывается по «часам». Но как разнообразны бывают эти «часы», относительно проходимого в них пространства! При попутном ветре судно проходит в час от восьми до десяти вёрст; но, при противном, много если пройдёт три, иногда даже и две только версты. Во время обыкновенное, то есть безветренное, можно проходить среднее количество, от четырёх до пяти вёрст в час: и это должно принять за среднее число вообще для плавания вверх по Днепру из Херсона[88]. Сколько ж «часов» в «день» плавается ? При тех роздыхах, которые необходимы для гребцов, а темболее ещё для бурлаков, которые должны тянуть судно бичевою, конечно, никакуже не более восьми, скорее менее. Следовательно, на «день плавания» по рекам, и именно по Днепру, должно класть от «тридцати» до «тридцатипяти вёрст», не более. Тут нечего прибегать к головоломным выкладкам: тут говорит очевидная, неопровержимая действительность![89]

Значит, расстояние, на которое Днепр был известен Геродоту вверх от моря, должно заключать в себе от «четырёхсот двадцати» до «четырёхсот девяноста», средним числом «около четырёхсот пятидесяти вёрст». Теперь, если это расстояние отчислить действительно вверх по Днепру от моря, то мы наткнёмся прямо на гряду знаменитых Порогов, перехватывающую Днепр на протяжении целых семидесяти вёрст, между городами Александровском и Екатеринославом^[90]. Тут прекращается и ныне всякое судоходство вверх по Днепру. Тут прекращалось оно, конечно, и во времена Геродота; а с ним вместе прекращались и сведения о Борисфенесе. Тут, следовательно, должна была находиться и страна Геррос, крайняя в Скифии, а потому долженствующая прикасаться к восточному боку четвероугольника Скифского.

Явно отсюда, что линия, обозначающая восточный бок Скифии у Геродота, должна всю область ДнепровскихПорогов оставлять вне четвероугольника. Если теперь провести такую линию вверх от БердянскойКосы, с тем чтобы она пресекла Днепр несколько выше города Александровска, то эта линия, отсекши вершину крутого колена, образуемого Днепром в Екатеринославской губернии, ту именно, где находятся Пороги, снова пересечёт Днепр около города Верхнеднепровска, и потом в дальнейшей глубине севера пойдёт через города Хороль, Лубны, Нежин, Чернигов. Зато, опущенная вниз, она не только не падёт на Геродотов Ров, но и весь полуостров Керченский, даже самый ТаврическийПролив с большейчастью нынешнего АзовскогоМоря, оставит внутри начертываемого четвероугольника. Это однако ничего не значит. Ров у Геродота не составляет крайней границы земли Скифской: он упоминает о Скифах, которые жили «внутри Рва», ἐντὸς τάφρου (IV. 28); говорит, что земля Скифская простиралась до КиммерийскогоВоспора (IV. 100). Итак, вот вполне удовлетворяющий всем показаниям Геродотовым восточный бок четвероугольника Скифского. Он имеет резко северо-западное направление, почти параллельное течениюБуга, которое в горизонте Геродота составляло основную меридианную линию.

Теперь, можно будет означить и западный бок четвероугольника. Надо только в точности определить: откуда начать выставлять линию? У Геродота утвердительно говорится, что от Дуная (IV, 100); но откуда именно на Дунае? Таккак весь берег ЧёрногоМоря Геродот определительно причисляет к основанию четвероугольника, то, по-видимому, следовало бы вести линию вверх по течению Дуная, начиная от самого моря. Но это поведёт её, во-первых, прямо на запад; потом, у Галаца, изломит почти под прямым углом в направлении на юг; затем, в окрестностях Силистрии, опять поворотит на запад. Так решительно не составится никакого четвероугольника. Толкователи, и именно самые новейшие, чтобы отстранить это противоречие, не придумали ничего лучше, как вообразить, что Дунай представлялся Геродоту текущим не с запада на восток, как он течёт действительно, но с севера на юг, вроде например нынешних Прута или Серета[91]: в таком случае, конечно, Геродот мог вести по нём западный бок своего четвероугольника беспрепятственно. И действительно, Геродоткак будто сам даёт повод к такому предположению, когда говорит, что «Истрос, при входе в Скифию, обращает устье к востоку» (IV. 99): следовательно, до входа в Скифию направление Дуная, по-его, не восточное. Так точно! Но говорит ли Геродот вместе с тем, чтобы оно было с севера на юг? Нисколько. Зачем же, чтобы изъяснить этот поворот к востоку, придумывать небывалое течение с севера, когда всё это как нельзя очевиднее изъясняется из живой природы, в которой Дунай, при Галаце, точно поворачивается на восток, но вовсе не с севера, а напротив с юга? Всё, что можно извлечь из Геродота без принуждения и натяжек, состоит в том, что западный бок четвероугольника Скифского должно вести от устья Дуная, но, во-первых, отнюдь не по берегу моря, во-вторых, конечно, с того пункта, где устье, разветвляясь, поворачивает на восток, и где именно Геродот полагает первое соприкосновение Истроса с землёю Скифскою, следовательно, назначает самый крайний угол Скифии к юго-западу. В настоящее время Дунай окончательно разветвляется ниже устья Прута, между болгаро-турецкими местечками Тульчею и Исакчею. Отсюда берут своё начало четыре главные рукава, образующие нынешнюю дельту Дунайскую: Килийский, Сулинский, Георгиевский и Портицкий (иначе Дунавец). Но, во времена Геродота, Истрос слыл «пятиустым»: куда ж девалось теперь пятое устье? Если рассмотреть внимательно всё круглое колено, которым Дунай изгибается от Силистрии до впадения в море; то оказывается, что при нынешней Расове, лежащей между Силистрией и Галацом, он подходит так близко к морю, что во времена древние, более многоводные, не мог не сообщаться здесь с ним прямо: и именно через ряд мелких озерков, который, включая в себе довольно значительное озеро Кара-Су, или Черну-Воду, лежащее невдалеке от Расовы, идёт к морю по направлению к нынешнему прибрежному местечку Кюстенджи[92]. Что это в самом деле было так, я нахожутому удостоверительное подтверждение в самом тексте Геродота. У него говорится весьма определительно, что Истрос «входит в Скифию», ἐϰδιδοῖ ἐς αὐτὐν (IV. 99), или в другом месте еще выразительнее, «вторгается в недра земли Скифской», ἐς τὰ πλάγια τῆς Σϰυϑιϰῆς ἐσβάλλει (IV. 49). Этоне может означать только пограничного прикосновения к Скифии, как обыкновенно понимали до сих пор все исследователи и толковники: это значит, что Дунай проникал внутрь Скифии. Но такое представление не иначе возможно, как при включении всего пространства, наполнявшего древнюю дельту Истроса, в состав четвероугольника Скифского: пространства, которое в самом деле до поздних времён у Византийских Греков называлось МалоюСкифиею[93]. Возьмём же теперь самый северный угол этой дельты, который находится при нынешнем Галаце, где притом Дунай обращает главный ток своего бассейна к востоку, и где потому должен находиться край земли Скифской, согласно с показанием Геродота (IV. 99). Отсюда потянем вверх черту, параллельную той, которая проведена для восточного бока Скифии, от Бердянска на Чернигов. Эта черта пойдёт в нынешней Молдавии через города Текуч, Бакео и Пятру почти параллельно с одной стороны хребту Карпата, с другой течению реки Серета, впадающей в Дунай при Галаце. Река Серет заключится тогда внутри начертываемого четвероугольника: и в ней-то я признаю Геродотов Тиарантос, который именно лежит к западу от Пораты, то есть от Прута, и меньше Прута длиною. «Через посредство» Серета столько значительных притоков сливается в Дунай, что нет большого труда определить и Геродотовы Арарос, Напарис и Ордессос: по-моему, это нынешние Молдава, Быстрица и Брлат[94]. Вот и западный бок четвероугольника Скифского, совершенно удовлетворяющий показаниям Геродота.

Остаётся теперь на обоих боках, западном и восточном, взять равные отсеки, сообразно с измерением Геродота, и накрыть их «средиземною» чертою, параллельною основанию, которая и замкнёт собой весь четвероугольник. Впрочем, как надо ещё понимать ту меру, которую Геродот даёт высоте своего четвероугольника, или протяжению Скифии с юга на север? У него эта мера есть не что иное, как расстояние «от моря до жилищ Смурых-Кафтанов» (IV. 101). Под именем «моря» ϑάλασσα, постоянно разумеет Геродот Море Чёрное, никогда Море Азовское, которое всегда называется у него «озером», λίμνη. Нет сомнения, что здесь море это он берёт на той же основной черте, которою постоянно определяется его горизонт, то есть на Борисфенесе; следовательно, при окончательном впадении в море Днепра, при нынешнем Очакове и Кинбурне. Но где жили Смурые-Кафтаны? Из ясного, находящегося в тексте указания, что жилища Смурых-Кафтанов лежали к северу над Царскими-Скифами, а Царские-Скифы помещаются Геродотом при самой восточной границе Скифии (IV. 20), видно, что Смурые-Кафтаны прилегали к той же восточной границе с внешней стороны четвероугольника Скифского, и именно там, где оканчивалось протяжение Скифской Царевщины на север. Но северною границею жилищ Царских-Скифов Геродот определительно полагает страну Геррос, то есть нынешнее ДнепровскоеПодпорожье. Следовательно, Смурых-Кафтанов должно искать в нынешней Екатеринославской губернии, на пространстве между бассейнами Днепровским и Донецким. Из того, что Геродот положение жилищ Смурых-Кафтанов определяет по их отношению к жилищам Скифов-Царских, видно, что он не знал к ним другого пути оттуда, где находился, то есть от устьев Борисфенеса, как через Царевщину; следовательно, по левому берегу нынешнего Днепра, через северные уезды теперешней Таврической губернии. Возьмём же теперь по этой стороне, начиная от Кинбурна, расстояние в северную глубь Екатеринославской губернии на двадцать дней пути, что составит на нашу меру около восьмисот вёрст. Это приведёт нас в окрестности нынешнего местечка Крылова, лежащего при Днепре, на тройной меже губерний Полтавской, Херсонской и Киевской, между устьями рек Псла и Сулы, на устье реки Тясмина, где в последующие, гораздо позднейшие времена едва начинались первые признаки осёдлой населённости: здесь, не южнее, должны были находиться Геродотовы Смурые-Кафтаны^[95]. Остановимся же тут, и протянем на запад черту, параллельную той, которая положена в основание четвероугольнику, начертываемому по указаниям Геродота. Черта эта пойдёт чрез губернии Киевскую и Подольскую, по городам Чигирину, Брацлаву и Ушице, откуда ударит на Хотин в Бессарабии, на Снятин в Буковине, и наконец линию, проведённую для западного бока четвероугольника, пресечёт почти у самого Карпата, около местечка Ямнав старом Польском Покутье. И ею-то, этою чертою, обозначится верхняя, «средиземная» сторона, довершающая четвероугольник, в виде которого Геродот представлял себе Скифию. Какнарочно эта самая черта, между Ушицею и Хотином, почти совпадает с течением Днестра: а это как нельзя удачнее совпадает с указанием Геродота, полагающим Тирис границею Скифии от области Невров (IV. 51), о которой именно говорится, что она лежит за Скифией на север (IV. 100). Притом, от Хотина по течению Днестра считается до лимана Днестровского около семисот вёрст^[96]. Вот, и на другом краю, на западном, те же двадцать дней пути от моря до последнего предела Скифии к северу. Это поразительное сходство чисел возводит составленную проекцию «средиземной» линии, а с нею и всего четвероугольника Скифского, на степень математически-очевидной достоверности.

Итак, четвероугольник, совершенно соответствующий геометрическим определениям Геродота, весь теперь налицо. Он заключается почти весь в нынешних пределах РоссийскойИмперии, где вполне обнимает теперешние губернии Таврическую и Херсонскую и область Бессарабскую, с частями губерний Екатеринославской, Киевской и Подольской. Вне России, к нему принадлежат почти вся нынешняя Молдавия, вся Буковина и округ Коломейский в юго-западном углу Галиции. Посмотрим теперь, как разместятся в нём жилища разных колен Скифских, исчисляемых Геродотом!

***

Верный постоянно своей точке зрения, Геродот разделяет весь четвероугольник Скифский на две неравные половины по течению Днепра, из которых наибольшую, западную, лежащую между Днепром и Дунаем, называет «ГлавноюСкифиею», Ἀρχαίη Σϰυϑιϰή. И здесь помещаются у негопочти все разноименные колена Скифские, какие он знает; как-то: Каллипиды, Алазоны, Скифы-Земледельцы (они же Борисфенеиты) и Скифы-Кочующие^[97].

Каллипидов, которые были не что иное, как смесь Скифов с Еллинами, Ἕλληνες Σϰύϑαι(IV.17), Геродот ставит «первыми» на запад от торжища Борисфенеитов, и вообще от Борисфенеса; именно на Гипанисе, то есть на нынешнем Тилигуле. Должнобыть, они простирались по правой, западной, стороне Тилигула, в нынешних Одесском и частью Тираспольском уездах Херсонской губернии, до самого Днестра; так что жилища их, на взморье, с обоих краев, с востока и с запада, непосредственно граничили с колониями Еллинов, уже существовавшими во время Геродота к востоку при устье Тилигула под именем Ольвиополитов, к западу при устье Днестра под именем Тиритов. Отсюда, безсомнения, происходила и их смесь с Еллинами. Имя Каллипидов, очевидно еллинское, должнобыть, означало изобилие в «красивых конях», которым они славились. И, конечно, главную роль тут играли те «дикие белые кони», которые в то время водились преимущественно у источников Гипаниса; следовательно, до приморских Еллинов должны были доходить не иначе, как через руки Каллипидов^[98].

К северу от Каллипидов находились жилища Алазонов. Геродот определительно говорит, что у Алазонов Тирис и Гипанис, то есть Днестр и Тилигул, сближаются, и потом расходятся (IV. 52). Последнее, как уже замечено, обнаруживается преимущественно между местечками Березовкою на Тилигуле и Дубоссарами на Днестре. Следовательно, здесь должно положить и границу между Каллипидами и Алазонами. Выше, к северу, Алазоны должны были простираться до вершины четвероугольника Скифского; почему занимали, конечно, всю южную половину Подольской губернии, и, вероятно, на запад проникали в ВерхнююБессарабию, Буковину и южный угол Галиции до Покутья^[99].

Границею между Алазонами и Скифами-Земледельцами, очевидно к юго– востоку, Геродот полагает тот «ГорькийКлюч», который, по его мнению, отравлял собою воды Гипаниса, сам вытекая из страны, лежащей между Гипанисом и Борисфенесом, которая в те времена носила таинственное имя Эксамиcoca или «Святых Путей». Этот чудный ключ и эта диковинная страна, которые Геродот видел сам своими глазами, составляют для исследователей и толковников прещекотливую задачу. Что за «Горький Ручей»? Что за «Святые Пути»? Где они были? Куда девались теперь? Попытаемся разрешить эту сфинксову загадку, пожравшую столько безуспешных трудов; и разрешить из собственных слов Геродота, сличенных с природою местностей.

Геродот определяет расстояние своего Горького Ключа, где он приливает к Гипанису, в «четыре дня водопутья» от моря (IV. 52). Еслиот нынешнего устья Тилигула отмерить вверх, по лиману и реке, соответственное расстояние, то есть около ста пятидесяти вёрст; то мы очутимся внутри теперешнего Ананьевского уезда Херсонской губернии, около границы губернии Подольской. Здесь, действительно, вёрст двадцать ниже самого города Ананьева в Тилигул с левой, обращённой к Днепру стороны вливается единственный живой поток, который называется Меланкою. Поток этот имеет всего течения вёрст на пятнадцать и зачинается весьма недалеко, верстах в десяти от русла реки Кодымы, стремящейся по границе Херсонской и Подольской губерний к соединению с Бугом. Тут, в каком-либо из бесчисленных оврагов, сопровождающих Меланку, мог находиться в старину тот «Горький Ключ», который казался таким дивом Геродоту[100]. Но не в том сила. Важно то, что здесь же именно проходит с северо-запада на юго-восток та гранитная гряда, которая от Карпата отлагается во глубину степей до самого Моря Азовского, и все главные реки края перехватывает «заборами» и «порогами», както: Днестр около Ямполя, Буг невдалеке от Вознесенска, Ингулец при селении Шестерне, Днепр между Екатеринославом и Александровском. Гряда эта, часто обнаруживающаяся большими массами гранита, внезапно восстающими среди степей, не могла не обращать на себя особенного внимания туземцев, а в старые добродушные времена, когда вся природа виделась людям в мифическом сумраке богоподобия, естественно должна была возбуждать к себе священное, религиозное благоговение. Вот почему в ней можно благонадёжно признать таинственный Эксампеос, или «Святые Пути» Геродота[101].Здесь, в соседстве этих нерукотворенных алтарей, под сенью уже начинающихся дубрав, всего приличнее могли соблюдаться заветные сокровища народной святыни Скифов; как например тот огромный медный котёл, которым по преданию, рассказываемому Геродотом, один из их царей увековечил число своих подданных (IV. 81). Расстояние впадения Меланки от источников Тилигула, простирающееся вёрст на сорок, мало превышает меру водопутного дня; почему и тут оказывается совершенное согласие с текстом Геродота, в котором всему течению Гипаниса от моря даётся протяжение на «пять водопутных дней» (IV. 52)^[102]. Итак, нет никакого препятствия здесь, по Меланке и Кодыме, провести юго-восточную границу, отделяющую Алазонов от Скифов-Земледельцев.

Скифы-Земледельцы, они же и Борисфенеиты, жили, следовательно, на восток от Каллипидов и Алазонов, между нынешними Тилигулом и Днепром, по обе стороны Буга. Границею их к востоку, по словам Геродота, была река Пантикапес, то есть теперешний Ингул (IV. 18). К северо-западу простирались они, как изъяснено, до настоящей реки Кодымы; и отсюда, верно, захватывали на северо-востоке нынешней Херсонской губернии самую плодороднейшую часть её, лежащую на тучной возвышенности северныхпределов Ананьевского и Бобринецкого уездов. Геродот даёт им протяжения, от запада к востоку, на «три дня сухопутья», и потом к северу на «одиннадцать дней водопутья» по Днепру (IV. 18). Следовательно, они простирались и за Ингул, и притом очень далеко, вскрай Днепра; отчего ставятся также пограничными и с Гилеею (IV. 18). Расстояние от Тилигула до Ингула ныне, прямым почтовым трактом от Коблевки до Николаева, содержит только шестьдесят четыре версты: в древности, при множестве затруднительных переправ через протоки Березанского бассейна и через самый Буг, оно могло протянуться на «три дня ходьбы»[103]. «Одиннадцать дней плаванья» от Николаева, сначала вниз по Бугу и потом вверх по Днепру, доводят до первого слияния Бузулука с Днепром, где и должно положить крайний юго-восточный предел Скифам-Земледельцам. Пустыня, которая потом простиралась дальше к северу (IV. 18), есть не что иное, как пространство между Бузулуком и Днепром, заключающее нынешние уезды Екатеринославский и Верхнеднепровский: пространство, всё состоящее из степей, до сих пор едва подёрнутых населённостью.

За Пантикапесом, то есть за Ингулом, к востоку, помещаются у Геродота Скифы-Кочующие. Здесь, он говорит, на пространстве «четырнадцати дней сухопутья» кочуют Скифы-Номады до реки Герроса (IV. 19). На нынешнем языке это значит, что Скифы-Кочующие скитались по степям Херсонской и Екатеринославской губернии, начиная с Ингула, к северо-востоку, на четыреста пятьдесят вёрст сухопутьем до реки Бузулука. И действительно, точно таково выйдет расстояние вершины Бузулука от Николаева, если взять дорогу не прямо через степи, но побережьем Буга и Днепра, как и ныне идёт почтовый тракт из Николаева в Екатеринослав; причём не должно выпускать из вида и обходов, которые надо было делать, держась берега, изрезанного балками в то время конечно более, чем ныне, наполненными водою в соседстве рек. Почему, под Скифов-Кочующих должно отвести всё пространство между Ингулом и Бузулуком, или нынешние уезды Херсонский с Александрийским в Херсонской и Верхнеднепровский с частью Екатеринославского в Екатеринославской губерниях. Это пространство точь-в-точь почти посредине разрезывается рекой Ингульцем, то есть Гипакирисом, о которой Геродот именно говорит, что она проходит сквозь землю Кочующих-Скифов (IV.55).

Бузулук, то есть Геррос, полагается у Геродота границею между Скифами-Кочующими и Скифами-Царскими (IV. 56). С другой стороны, Гилея или лесистая долина Днепра, поставляется Геродотом вне области Скифов-Земледельцев (IV. 18), а страна Геррос, то есть Подпорожье, отчисляется вся к Царевщине (IV. 71). Посему, первоначальное слияние Бузулука с Днепром должно считаться крайним юго-восточным пределом всей западной половины четвероугольника Скифского, называемой у Геродота «Главною Скифиею».

Скифы-Царские суть единственное колено Скифское, которое Геродот помещает в меньшей, восточной, половине четвероугольника Скифского, между Днепром и МоремАзовским[104]. Они занимали всю теперешнюю Таврическую губернию, за исключением только гористого Южного Берега Крыма, который населяли Тавры, народ особый от Скифов: Геродот положительно говорит о Скифах, живущих «внутрь рва», то есть в нынешнем Керченском полуострове, которые, при замерзании Таврического Пролива, дрались на «хрустале» его льда и арбы свои возили по нём к Синдам, в нынешнюю Абхазию (IV. 28). Отсюда, по ясному же указанию Геродота, Скифы поднимались вверх на север и потом на восток, вдоль моря Азовского, до Кремн (IV. 20), то есть до теперешнего Бердянска; а потом, безсомнения, по рекам Бердеи Конке, простирались до страны Геррос (IV. 71), или нынешнего Днепровского Подпорожья; и даже, конечно, не иначе, как по правому берегу Днепра, до реки Герроса, то есть теперешнего Бузулука, который служил границею между ними и Скифами-Кочующими (IV. 56). Впрочем, главным любимым приютом их была, кажется, долина Днепровская, во всю длину её от Порогов до Лимана. Здесь жили предпочтительно их цари, имена и деяния которых увековечены Геродотом. Братоубийца Савлиос должен был иметь свою резиденцию невдалеке от Днепра; ибо успел получить известие и явиться на месте злодеяния, в то время как несчастный Анахарсис, возвращаясь из Еллады, только что ступил на родной берег Гилеи и ещё продолжал колотить в бубны, ещё не кончил рокового обета, данного им не в добрый час богам чужеземным (IV. 76). Другой царь Скифов, Скилес, обуянный еллиноманией не меньше Анахарсиса и заплативший за неё так же дорого, имел обширный великолепный дворец в торжище Борисфенеитов, куда отправлялся гостить на целые месяцы (IV. 78, 79); следовательно, жил где-нибудь около Лимана. Наконец, вверху, в соседстве Порогов, находилось самое заветное их святилище, кладбище царей их (IV. 71). Геродот определительно говорит, что это державное «Кампо-Санто», этот «Уэстминстер» Скифский, находится в стране Геррос или Герры, которой местоположение определяется у него с одной стороны отделением реки Герроса от Борисфенеса, с другой границею судоходства по Борисфенесу; которая посему должна быть не иное что, как самая островитая часть долины Днепровской, простирающаяся между первым слиянием Бузулука с Днепром и началом Порогов, между нынешними местечком Никополем и городом Александровском в Екатеринославской губернии. Здесь, действительно, по обе стороны Днепра столплены в наибольшем количестве таинственные курганы, которые весьма часто оказываются не чем иным, как «могилами». Вообще должно заметить, что эта сторона до самых позднейших времён играла важную роль на всём пространстве степей Южно-Российских, что она была как бы ключом всего нижнего По-Днепровья, что здесь именно, на острове Хортице, лежащем почти под самыми Порогами, находилась, как было замечено, последняя столица последних преемниковСкифов, Козаков Запорожских, царевавших отсюда по всему северному Черноморью[105]. Таким образом, Скифы-Царские, занимая всю нынешнюю Таврическую губернию, должны были отчасти захватывать и губернию Екатеринославскую, в которой именно и граничили к северу с жилищами Смурых-Кафтанов.

Так размещаются в четвероугольнике Скифском все колена Скифов, исчисленные и описанные Геродотом. Остаётся только один пробел, ничем и никем не замещённый: это западный край четвероугольника, между Днестром и Серетом, то есть нынешняя Бессарабия и Молдавия. Очевидно, край этот был вовсе неизвестен Геродоту, когда он об нём решительно не говорит ни слова. Вероятно, нижняя степная часть его в те времена вовсе не имела постоянного населения; в верхней же, горной, его части, могли жить Скифы, которых Геродот называет Алазонами.

***

Остаётся теперь обставить четвероугольник, вмещающий Скифию, теми народами, которых Геродот представляет более или менее соседами Скифов.

Народы «само-ближайшие»,πλησιοχώρους, то есть непосредственно смежные с Скифами, Геродот сам вычисляет в следующем порядке: Тавры, Агафирсы, Невры, Людоеды, Смурые-Кафтаны, Гелоны, Byдины и Савроматы (IV. 102). К ним должно ещё причислить Фраков, о которых в другом месте у Геродота говорится как о непосредственных соседах Скифам (IV. 99); и сверх того Еллинов, которые ещё довремён Геродота успели уже разбросать несколько усадьб по основанию четвероугольника Скифского вдоль северного побережья морей Чёрного и Азовского.

Начинаю с исчисления колонийЕллинских, упоминаемых в СкифииГеродотом.

Только две из них Геродот характеризует несколько, по крайней мере хоть тем, что обе равно производит от Милетцев: это колония Борисфенская (IV. 78) и колония Истрианская (II. 33), находившиеся при устьях двух главнейших рек Скифии, Днепра и Дуная. Колония Борисфенская была то же, что Ольвия. Колония Истрианская, очевидно, та ж самая, которую Плиний называет Истрополисом Милетским, находилась где-нибудь около нынешнего Кюстенджи, в юго-восточном углу древней дельты Дунайской^[106]. Обе они были, кажется, тогда в равно цветущем состоянии. Геродот говорит, что один из царей Скифских, именно Ариапифес, отец еллиномана Скилеса, был женат на Истрианке; а Скилес, в свою очередь, на Борисфенитянке (IV. 78). Честь, конечно, не велика, снабжать харемы варваров красавицами; но замечательно, что Истрианка сама выучила сына грамоте, а Борисфенитянка заставила мужа выстроить себе дворец с беломраморными сфинксами и грифами (IV. 78, 79): доказательство, что обе колонии отличались не только богатством, но и образованностью.

Между ними, Геродот ещё упоминает об Еллинах-Тиритах, которые жили при устье Днестра, без сомнения, в окрестностях нынешнего Аккермана^[107]; и об Еллинах на Гипанисе, называвших себя Ольвиополитами, которых местопребывание означается памятниками, открытыми недавно возле устья Тилигула, в дачах селения Коблевки[108].

Эти четыре колонии были, должнобыть, единственные в ГлавнойСкифии во времена Геродота. В восточной половине четвероугольника Скифского их было ещё менее; по крайней мере, у Геродота упоминаются только два урочища, о которых с достоверностью можно предполагать, что они были населены Еллинами: это «город» Каркинитида, на нынешней Кинбурнской Kocе, и «торжище» Кремны, в окрестностях теперешнего Бердянска. Как собственные имена этих местечек, которые суть чисто еллинские, так и прилагаемые к ним нарицательные прозвища «города» и «рынка», достаточно свидетельствуют в пользу их еллинского происхождения и населения. На всей окружности нынешнего полуострова Крымского Геродот не упоминает ни об одном приюте Еллинов, конечно, потомучто таких приютов вовсе ещё не было; а не было их, безсомнения, по причине страшного соседства Тавров,которые продолжали ещё и во времена Геродота приносить в жертву своей кровожадной «Деве» всех Еллинов, попадавшихся им в руки (IV. 103)^[109].

Перехожу к туземным племенам, граничившим с Скифиею, начиная к слову, с Тавров.

Тавры, народ дикий и свирепый, обитали в горах, составляющих ЮжныйБерег Крыма, от Севастополя до Феодосии, который потому и назывался Таврикою (IV. 99), да и самые горы носили также имя Таврических (IV. 3). По своему физико-географическому свойству, страна Тавров известна ещё была под наименованием ГорногоХерсониса, то есть Полуострова (IV. 99). Итак, Тавры были непосредственными соседами Царских-Скифов с юга.

Тех же Царских-Скифов соседами к востоку был особый народ, Савроматы. По сказанию, сохранённому Геродотом (IV. 110–117), они были потомки Амазонок, которые увлекли за собой влюблённых в них юношей из Скифии за Танаис, и там поселились в расстоянии на три сухопутные дня к востоку от Танаиса и на три же сухопутные дня от Меотиды к северу (IV. 116): значит, в нынешней земле Донских Козаков, между впадающими в Дон слева реками Манычем и Салом. Тут, впрочем, было только первоначальное гнездо их. По точным словам Геродота, Савроматы в его время распространялись уже к северу от «пазушья Меотиды», разумеется, того, которым поглощался Танаис, на пятнадцать сухопутных дней, в степях совершенно голых и безлесных (IV. 20). На нашу меру, это будет пространство в пятьсот двадцать пять вёрст: пространство от устьев Дона почти до нынешнего Харькова. Тут и надобно будет положить северный предел обширной области Савроматов, которая посему захватит не только всю нынешнюю землю ДонскихКозаков, но и несколько уездов Екатеринославской и Воронежской губерний, наконец, всю южную половину губернии Харьковской: страны действительно голые и безлесные. От четвероугольника Скифского, в соответственность означению Геродота, область эта будет постоянно отделяться СевернымДонцом, который потому и должен быть, скорее чем нынешний Дон, признан за настоящий Геродотов Танаис.

Протянув таким образом область Савроматов к северу, мы очутимся почти на той же самой черте, которая, вследствие других выкладок, оказалась южным пределом для жилищ Смурых-Кафтанов, народа, полагаемого Геродотом на севере от Царских-Скифов (IV. 20). Народ Смурые-Кафтаны, как уже дознано, должен был жить в средине нынешней Полтавской губернии, между Сулою и Пслом, следовательно, в соседстве Савроматов. Геродот не говорит, чтоб это был народ многочисленный и сильный: верно, он и в самом деле не был таков. Из того, что, по ясному указанию Геродота, к северу за Смурыми-Кафтанами начиналась опять безлюдная, наполненная болотами пустыня (IV. 20), необходимо должно заключить, что жилища их не поднимались далеко за Сулу и что потому северная часть нынешней Полтавской губернии, часть действительно всё ещё полустепнаяполупустынная, не принадлежала к их владению, была просто ничьею. К западу Смурые-Кафтаны имели естественную, непроходимую границу в Днепре, который и отделял их от смежного народа, означаемого у Геродота страшным именем Людоедов (IV. 100)[110].

Людоеды, по Геродоту, находились к северу от Скифов-Земледельцев (IV. 18); следовательно, в южном крае нынешней Киевской губернии; вероятно, между нынешних притоков Днепра, Тясьмина и Роси. Этому народу Геродот также не приписывает ни многочисленности, ни силы: посему, конечно, и занимал он незначительное пространство. К северу от него начиналась опять безлюдная пустыня (IV. 18), без сомнения, занимавшая всю средину нынешней Киевской губернии, по крайней мере, до самого Киева[111].

К западу от Людоедов (IV. 100), смежно с Алазонами (IV. 17), следовательно, в северном крае нынешней Подольской губернии, жили Невры: народ кудесников, поднявшийся на север незадолго до Геродота извнутри Скифии (IV. 105), вероятно, по течению Днестра. Отсюда, конечно, простирались они внутрь нынешней Галиции, по всей вероятности, до той озёрно-болотистой области долины Днестровской, которая преимущественно затопляет нынешний округ Самборский, где потому и должно искать пустыню, полагаемую Геродотом к северу за Неврами (IV. 17)[112].

С Неврами граничили Агафирсы, народ, который Геродот помещает определительно первым от Истроса на север, в средоземье (IV. 100). По сходству их с Фраками, положительно утверждаемому Геродотом (IV. 104), должно неотменно заключить, что они были также и непосредственными соседами Фраков. Следовательно, они должны были окаймлять своими жилищами весь западный бок четвероугольника Скифского, простираться между Серетом и Карпатом по западному краю нынешнего Молдавского Княжества, начиная от Валахии. Геродот называет Агафирсов народом «чрезвычайно золотоносным», (IV. 104): таково именно всё Молдавское и даже Валахское Под-Карпатье, изобилующее «золотоносными» реками, из которых одна, именно Быстрица, впадающая в Серет, называется до сих пор не иначе как «ЗолотоюБыстрицею»[113]. Вероятно, Агафирсыпроникали на северо-запад до пределов нынешней Трансильвании; может быть, по долинам Молдавы, Быстрицы и Татроша. Этим объясняется, почему Геродот производит от Агафирсов один из главных притоков Истроса, Марис (IV. 49), который, по всем соображениям, должен быть не что иное как нынешняя «Золотоносная» Ольта или Алута, начинающаяся невдалеке от Татроша^[114]. Итак, Агафирсы Геродота были не что иное, как народ, заселявший всю длину Молдавского Под-Карпатья. Они ограничивали Скифию с запада, сами гранича к северу с Неврами, к югу с Фраками.

Фраки, по точным словам Геродота, отделялись от Скифии Дунаем (IV. 99); следовательно, ограничивали её с юго-запада, в северо-восточном углу нынешней Булгарии. Благороднейшее из многочисленных племёних, носившее имя Гетов-Бессмертных (IV. 92), находилось тогда в непосредственном соседстве с Скифиею (IV. 118). По Геродоту, Фраки все вообще, следовательно, и Геты, не только не простирали своих жилищ на левую сторону Дуная, в нынешнюю Валахию, но и не имели об ней никаких сведений, кроме того, что это «пустыня беспредельная» (V. 9). Таковыми и в самом деле должны казаться из-за Дуная обширные степи Валахские, достойное продолжение беспредельных степей Южной России.

И вот весь четвероугольник Скифский обставлен кругом. Где же место ещё для двух народов, которых Геродот также называет «само-ближайшими» к Скифам, то есть для Будинов и для Гелонов? У Геродота оба они, хотя разного происхождения, разных языков и разных нравов, представляются живущими совместно, друг возле друга в одной области, которая собственно принадлежала Будинам «народу великому и многочисленному», а Гелонов имела пришлыми, или лучше набеглыми, из приморских Еллинов, всельниками (IV. 108). Но область Будинов, по соображении всех мест Геродота, где идёт об ней дело, оказывается соприкосновенною с одной стороны с Савроматами (IV. 21) и с Смурыми-Кафтанами (IV. 125), с другой с Неврами (IV. 105). Следовательно, она должна была простираться, между северными краями нынешних Харьковской и Подольской губерний, по губерниям Полтавской (на севере), Черниговской (наюге), Киевской (опять на севере) и Волынской (во всю ширину). И точно, здесь начинается страна лесистая; во всей полноте буквального смысла «зарощенная всякогорода лесом», как выражается Геродот о стране Будинов. Страна эта на северо-западе упирается в дремучее, до сих пор непроходимое Полесье, простирающееся по границе губерний Волынской и Минской, которое и у Геродота явственно обозначается тою «большою пущею», где находится обширное «скопище вод» (IV. 109), то есть нынешние Пинские Болота, сопровождающие бассейн Припети, главнейшего из верхних притоков Днепровских^[115]. Если взять два единственные почтовые тракта, которые в настоящее время прорезывают Полесье в ширину, с юга на север; то они оба имеют протяжение, близкое к «семи сухопутным дням», которые Геродот назначает для пустыни, лежащей к северу за страною Будинов: именно от местечка Клевани в Волынской до местечка Логишина в Минской губернии, двести тридцать одна верста с четвертью; от села Могильна опять в Волынской до деревни Мармоли на границе Могилёвской губернии с Минскою, двести шестьдесят девять вёрст и три четверти. Следовательно, вот и определена, какнельзя согласнее с Геродотом, северная граница Будинов на западной стороне бассейна Днепровского. Как же далеко простирались они к северу на восточной стороне Днепра? Вероятно, также до густо-лесистой и тонко-болотистой полосы, которая, как продолжение Полесья, проходит по границе губернии Черниговской и Могилёвской, между городами Городнёй и Белицей, и раскидывается далее дремучими, до позднейших времён знаменитыми лесами Стародубскими и Брянскими. Гелоны должны были пробраться к Будинам, конечно, скорее по Днестру, точно как и Невры, чем по Днепру, которого протяжение было известно Еллинам не дальше порогов. Следовательно, и жилища их надо полагать где-нибудь в западном крае Волынской губернии. Тут же, безсомнения, невдалеке находился и город Гелонос, который, по описанию Геродота, явно был и построен и населён ими, а не Будинами[116]. Теперь остаётся только разрешить: каким же образом Геродот мог называть «само-ближайшими» соседами Скифов народы столь отдалённые, составлявшие уже так сказать вторую кайму четвероугольника Скифского с севера? На это можно отвечать, что какЛюдоеды и Смурые-Кафтаны были народцы немногочисленные, сжимавшиеся на небольшом пространстве при обеих сторонах Днепра, то, конечно, между ними и соседними им параллельнонародами, то есть с одной стороны Неврами, с другой Савроматами, оставались пустынные промежутки, по которым Скифы, избегая прикосновения к жилищам слишком диких варваров, могли иметь прямое и непосредственное сообщение с Будинами и Гелонами; отчего и в рассказах своих Геродоту весьма естественно и не лживо могли объявить их своими «самоближайшими» соседами.

За Будинами Геродот помещает ещё два народа, Фиссагетов и Иврков (IV. 22)[117]: из которых первый называет «народом многочисленным и особым». Жили они оба вместе «за пустынею», которая ограничивает Будинов с севера, «склоняясь однако больше к востоку». Если взять в соображение, что Геродот в описании страны Будинов идёт от соприкосновения её с областью Савроматов, следовательно, от востока к западу; то выражение μετὰ τὴν ἔρημον, «за пустынею», разумея под «пустынею» не только северную, но и западную границу Будинов, должно понимать не о Полесье в собственном смысле, но об АвратынскойВыси. Почему Фиссагетов и Иврков придётся посадить кругом этой лесистой выпуклости, в северо-западном углу нашей Волынской губернии и в северо-восточном Австрийской Галиции, может быть даже до верховьев Днестра. Здесь, с северо-восточного склона АвратынскойВыси, сливается множество рек, стремящихся преимущественно в Припеть, между которыми не трудно отыскать Ликос, Оарос, Танаис и Сиргис, выводимые Геродотом из пустыни, за которою живут Фиссагеты (IV. 123). Здесь, вокруг лесов, доныне изобилующих и дичью и красным зверем, оба народа, Фиссагеты и Иврки, весьма удобно могли жить от охоты (IV. 22). «Склонение к востоку», о котором Геродот говорит при Фиссагетах, надо разуметь, обходя Авратынскую Высь по южной её границе, сначала с востока на запад, и потом обратно с запада на восток; к примеру, от Староконстантинова, через Проскуров, Тарнополь, Лемберг и Бужск, опять к Луцку и Владимиру[118]. Тут же где-нибудь, может быть, около нынешнего Кременца, находился и притон беглых Скифов, выселившихся сюда весьма издалека, из Скифской Царевщины: по крайней мере, так должно заключать из слов Геродота, который говорит, что с убежища, найденного здесь Скифами, начинается страна «каменистая и гористая» (IV. 22).

Я бы мог и должен был здесь остановиться. После этих Скифов, выселившихся на север, Геродот более не упоминает уже ни о каких Скифах. Следовательно, здесь прекращается известный Геродоту мир Скифский, не только географически, но и этнографически[119].

Но я хочу сказать, по крайней мере хоть несколько слов, вообще о том направлении, в котором Геродот отселе простирается ещё дальше на север.

Это необходимо для того, чтобы оправдать вполне сделанную проекцию четвероугольника Скифского и его рамы.

Всеисследователи и толковники единогласно почти уверены, что «каменистая и гористая» страна, начинающаяся от Скифов, нашедших себе приют между Фиссагетами и Иврками, и оканчивающаяся «высокими горами», под которыми живут Аргиппеи и Исседоны, а за ними одноглазые Аримаспы, золотохранители Грипы, и наконец таинственные Гипербореи (IV. 23): что эта, говорю, страна простирается от Скифии прямо и неуклонно к северо-востоку; что те горы не иное что, как настоящий КаменныйПояс Урала, которому присвояется теперь древнее имя Рифеев или Рипеев; что золотохранительное ремесло Грипов указывает на богатые рудники по преимуществу золотородного Алтая; и что наконец таинственные Гипербореи, о которых в древности ходило столько басен и сказок, были не иные кто, как отдалённые жители нашей нынешней Сибири[120]. Если б это было точно так, то построенный нами для Скифии четвероугольник, и в особенности выведенная кругом него рама, оказались бы в явной несовместности, в решительном противоречии с цельной картой Геродотова Севера.

Но полно, так ли это? При всём уважении моём к знаниям древних и к учёности новых землеведцев и землеисследователей, я сомневаюсь, и сомневаюсь крепко, чтобы во времена Геродота между странами столь отдалёнными, как Черноморье и Под-Уралье, могли существовать сношения столь привычные и столь свободные, как те, в которых Геродот поставляет не только Скифов, но и Понтийских Еллинов с Аргиппеями и Исседонами (IV. 24). Ныне от Херсона до Оренбурга, крайней южной точки Уральского Пояса, считается почтовым трактом более двухтысяч вёрст, следовательно, по меньшей мере около шестидесяти сухопутных дней. Расстояние ужасное, если даже и не принимать в расчёт дикой пустынности промежуточного пространства, которая, особенно в те отдалённые времена, тем более должна была затруднять и замедлять путешествие! Положим однако, что всё это ничего не значило; положим, что предприимчивость, внушаемая и поддерживаемая жадностью корысти, могла завести так далеко соотечественников Геродота, особенно по указаниям Скифов, которым, как выходцам из Средней Азии, дорога к Уралу могла быть очень знакома. В таком случае, как объяснить поразительную скудость сведений, обнаруживаемую Геродотом в рассуждении бассейна вод Донских, бассейна, который долженствовал быть первым вожатаем от Чёрного Моря к Уралу? Как особенно объяснить совершенное неведение о Волге, царицерек нынешнего Европейского Востока, тогдашнего Азиятского севера: Волге, которой невозможно было миновать, на которую надо было наткнуться при первых шагах к востоку от Дона? Сверх того, что это за непрерывная «каменистая и гористая» страна, которая, по Геродоту, должна вести от степных равнин к настоящему хребту гор чрез «великое пространство», если этот хребет не иное что, как Урал? Та ветвь Урала, которая под именем Общего Сырта проходит чрез всю Саратовскую губернию и кладёт непреодолимую преграду между готовящимися уже почти слиться Доном и Волгою[121]? Но тогда незнание Геродота о Волге становится тем неизъяснимее, тем неестественнее. Нет! Не на северо-востоке от ЧёрногоМоря, не под Уралом, тем более не под Алтаем должно искать Геродотовых Аргиппеев и Исседонов, Аримаспов и Грипов. Таинственная страна Гипербореев, в которых впрочем сам Геродот весьма плохо верит, означала у древних точно самый крайний предел северана земле; но этот предел полагался ими отнюдь не в нынешней Сибири, даже в направлении совершенно противоположном Сибири.

По моему убеждению, имена Аргиппеев и Грипов находятся в близком сродстве с равно-древним наименованием «Рипеев», или «ГорРипейских», ῾Ριπαῖα, τὰ ὄρη ῾Ρίπαια, о которых Геродот именно не упоминает, но которые безсомнения разумеет он под «высокими горами» (IV. 23, 25), охраняющими своею сенью Аргиппеев и охраняемыми в своих золотоносных недрах от Грипов[122]. Сталобыть, надобно изведать, что разумели под именем «ГорРипейскпх» или «Рипеев» древние, особенно ближайшие к временам Геродота?

Первый из Еллинов, у которого встречается имя Рипеев, есть Алкман или Алкмеон Сардесский, эротический поэт, живший в VII веке до Р. X., следовательно, задолго до Геродота. Гекатей, соотечественник Геродота, предваривший его покрайнеймере целым поколением, Гекатей, человек также бывалый, землеходец и землеописатель, помещал Рипеи, отчизну борея и вечных снегов, уже между Аримаспами и Гипербореями[123]. Современник Геродота, великий трагик Эсхил, давал место Рипеям гораздо определительнее, выводя из них источники Истроса[124]. Из преемников ближайший к Геродоту, Эвдокс Книдский, астроном-географ IV века до Р. X., производил из Рипеев реку Эридан, текущую мимо Кельтов в ЗападноеМоре[125]. Наконец, позднее, Плутарх называл Рипеями Геркинский Лес, или нынешние горы СреднейГермании[126]; а Афеней уверял, что старинное имя Рипеев означает не другое что, как теперешние Альпы[127].Явно отсюда, что общее мнение древних Еллинов полагало Рипеи не на северо-востоке, но на северо-западе известной тогда Европы[128]. Если ж так, то это были, конечно, не иное что, как нынешние Карпаты: исполинский узел, которым связуются горные хребты, загромождающие Южную Европу, который также соприкосновен с Альпами, как и с горами Средней Германии; из которого Дунай почерпает бóльшую часть своих вод, и который с другой стороны шлёт обильную дань северным морям Европейского запада. Я уверен, что самое имя «Рипеи» иначе «Рипы» есть не что другое, как умягчённое произношением Еллинов наименование «Грбы», или без придыхания «Рбы», которое туземцы доныне дают Карпатам, которого и «Карпаты» есть только другой, более жёсткий способ произношения[129].

Спрашиваю: вероятно ли, чтоб Геродот знал об Урале, и не имел никакого понятия, никакого слуха о Карпатах? Быть не может, чтобы Скифы,простираясь в своих сообщениях так далеко на северо-восток, не толкнулись ниразу о колоссальный хребет, находившийся у них под боком с северо-запада! Быть не может, чтобы пройдохи Еллинские, с берегов Чёрного Моря, скорее успели почуять золото нынешней Сибири, чем гораздо ближайших к ним, можно сказать соседних, Трансильвании и Венгрии! И Геродот сам свидетель, что они знали про золото Карпатское, когда Агафирсов, жителей Под-Карпатья, по их внушению, называет «золотоносными». Они знали и про Карпаты; описав их Геродоту «горами высокими и непроходимыми», каковы действительно нынешние Татры, или Карпаты Восточные со стороны Молдавии, Буковины и Галиции. Да! Эти «высокие и непроходимые горы» были именно Карпаты. Геродот говорит, что до самой подошвы их страны и народы были очень хорошо известны Скифам и понтийским Еллинам (IV. 24). Какие ж это народы и какие страны? Теми, что поименованы и описаны Геродотом, как ни размещай их и как ни растягивай, нет возможности наполнить безмерное пространство степей, лежащих между Чёрным Морем и Уралом. Напротив, расстояние от Чёрного Моря до Карпатов укладывается ими какнельзя естественнее и легче. По словам Геродота, хаживали туда Еллины не только с Днепра, но и из «других торжищ Понтийских » (IV. 24), следовательно, с Тилигула, с Днестра, с Дуная. Это было так удобно, поднимаясь вверх по Днестру, именно чрез знакомые страны знакомых народов, Каллиппидов, Алазонов, Невров. Другая дорога, прямо с Днепра, могла свободно направляться по той гранитной гряде, которая именно от Карпатов проходит весь четвероугольник Скифский из угла в угол, и такимобразом опять касаясь знакомых стран и народов, Скифов-Земледельцев, Будинов, Фиссагетов, может быть и Иврков. Так доходили до Аргиппеев, народа, обитавшего при северо-восточном выгибе Карпатского амфитеатра, вероятно, на границе нынешней Венгрии с Галициею, от Мармарщины до так называемого Округа Горных Городов[130]. Исседоны, их соседи к востоку (IV. 25),должнобыть, жили внутри нынешней Галиции За-Сянской между Карпатами и Вислою[131].

Тут оканчивается и весь северный мир, известный Геродоту. Дальше начинается царство басней, к которому преддверием служат уже и Аргиппеи, рождающиеся будто бы все плешивыми (IV. 23), и Исседоны, у которых женщины совершенно равны мужчинам (IV. 28), и даже гораздо ближайшие и известнейшие Невры, о которых господствовало убеждение не только между Скифами, но и между Еллинами, что они ежегодно имели прихоть оборачиваться волками (IV. 105). Я считаю не только здесь неуместным, но и вообще бесполезным пускаться в исследования о людях с козлиными ногами, о шестимесячных сонях, равно как об одноглазых Аримаспах и золотохранителях Грипах, которые и Геродоту казались уже невероятными выдумками (IV. 25, 27). Повторю только, что в имени Грипов мне слышится весьма замечательное созвучие с именем Рипеев; и потому эти баснословные чудища, упоминаемые уже Гезиодом в соседстве Аримаспов и Гипербореев^[132], конечно были не что иное, как мифические образы древних рудокопов Карпатских, доставлявших тем более пищи фантазии, чем менее было о них ясных, положительных сведений.

К слову о Гипербореях, Геродот не мог отыскать их нигде, как ни усиливался. Между Скифами не было об них ни слуху, ни духу (IV. 32). Это и не удивительно. Имя Гипербореев очевидно было не собственное народное, но общее нарицательное, выдуманное древними Еллинами для означения всех без различия жителей крайнего севера, кто бы они ни были: точно как впоследствии имя Нордманов у Немцев, имя Северян и Кривичей у Славян[133]. Поэтому, нет ничего мудрёного, что оно не было известно Скифам. Геродот прибавляет, что о Гипербореях в его время наиболее толковали Делосцы, которые будто бы находились с ними в постоянных сношениях, получая от них священные дары при посредничестве Скифов, но отнюдь не чрез Чёрное, напротив чрез Адриатическое Море (IV. 33). Не очевидно ли и отсюда, что самый крайний север полагался древними Еллинами именно на северо-западе, а не на северо-востоке Европы?

Вообще география древних Еллинов первоначально распространялась по Средиземному Морю, в прямом направлении от востока к западу. Во времена Гомера остров Коркира, нынешний Корфу, был последним пределом мира, известного Еллинам[134]. Сицилия представлялась уже им в мифическом полумраке, исполненная дивных чудес, населённая Киклопами и Нимфами[135]. Дальше к западу начинался в полном смысле мир басней: волшебные острова Киркеи и Калипсы, плавучий остров Эолов; откуда недалеко полагался и Океан, последняя граница земного бытия, у которой помещались Киммерийцы, жители вечных мраков, и наконец таинственный Элисион, блаженная страна бессмертных избранников Зевеса, вне круга земных бурь и перемен[136]. Между тем, другой народ, гораздо опередивший Еллинов просвещением и предприимчивостью, Финикияне, там где Еллинам представлялись чудеса и мраки, имели уже колонию, из которой простирались далеко на север, кругом Европы, именно до янтарных берегов нынешней Балтики. Когда наконец слухи о том, несмотря на глубокую, завистливую скрытность Финикиян, мало-помалу начали доходить и до Еллинов, то в их фантазии север перепутался с западом, так что Гипербореи преспокойно поместились в счастливых СадахГесперидских, которых «золотые яблоки» должны были наливаться и созревать под сенью «Золотоносных» Рипеев. Знаменитый Пиндар, почти современник Геродота, заставляет героев Иракла и Персея направлять стопы свои на крайний запад, к источникам Истроса, чтобы достигнуть до жилищ крайних северных людей, Гипербореев «любимцев солнца, всегда увенчанных лаврами, провождающих жизнь в танцах и пиршествах, не знающих ни болезней, ни старости»[137]. Но пришло время, когда таинственная Гесперия, или нынешний Пиринейский Полуостров, конец Европы к западу, прояснилась. Надо было выселить оттуда Гипербореев, которым не оставалось уже места между действительными жителями края, Иберами и Кельтами. И действительно Диодор Сицилийский, со слов будто бы ещё Гекатея, помещал их уже на острове, величиною с Сицилию к северу насупротив Кельтики[138], вероятно, в нынешней Велико-Британии. Когда ж наконец и Альбион сделался столько известен Римлянам, что не мог больше служить приютом для баснословного призрака Гипербореев, то Мела и Плиний нашлись вынужденными двинуть их ещё далее к северо-востоку, в соседство полюса, оставляя впрочем при нём весь роскошный блеск древнего мифического предания, продолжая видеть в них идеал блаженства, какое только доступно земнородным. Вместе с Гипербореями, туда ж передвинулись и Рипеи, и вся окружающая их свита баснословных стран и народов[139]. Такой взгляд сделался господствующим у географовРимских, а вслед за ними и у позднейших Еллинских: на нём остановилась, с ним и испустила последний вздох свой классическая древность. Века средние наследовали его самым естественным образом; и потом в свою очередь передали учёности новых времён, которая при нём и осталась. Вот причина, по которой и весь древний север в учёных исследованиях и соображениях распространяется постоянно к востоку, тогда как древние, в том числе неопровержимо и Геродот, имели в виду решительно не восток, но запад Европы, бывшей для них крайнею представительницею севера.

Кажется, теперь как самый четвероугольник Скифский, так и составленная для него рама, оказываются в совершенном согласии и с природой, и с Геродотом!..

***

Но ещё одно последнее слово. Как согласить всё это с сказанием Геродота о знаменитом походе Дария на Скифию?

Поход великого падишаха Ирана против варваров Скифских (ол. LXVIII, 1. = 508 до Р. X.) предшествовал рождению Геродота (ол. LXXIV, 1. = 484 до Р. X.) только двадцатьючетырьмя годами; почему, Геродот мог слышать об нём рассказы современников и очевидцев. Если присовокупить сюда личное наблюдение театра событий: то каких ещё ручательств надо для полной и несомненной достоверности повествования?

Притом, в самом составе сказаний Геродотовых, экспедиция Дария стоит на первом плане, или лучше есть главный сюжет картины, которой характер есть чисто исторический; описания местностей Скифии суть не что иное, как побочные принадлежности, подчинённые главному сюжету, обстановка и драпировка картины. Геродот вставляет географические черты в историю нашествия Персов совершенно эпизодически.

Следовательно: поход Дариев, так как он рассказывается у Геродота, должен быть неминуемо принят в соображение при объяснении Геродотовой Скифии.

Вот краткое извлечение из подробного рассказа Геродота об этом знаменитом походе: рассказа, который в целости представляет изящнейший образец соединения эпической простоты с драматическою одушевлённостью.

Дарий, по-персидски Дараб, сын Густаспов, распространивший великую монархию, основанную Киром, на юго-восток до пределов Индии, вздумал на северо-западе отыскивать Скифов во глубине их беспредельных пустынь, с тем чтоб наказать и смирить в них опасных соседей, искони враждебных Ирану (IV. 1). С этой целью он собрал войско, состоящее из семисот тысяч пеших и конных ратников и, сопровождаемый флотом в шестьсот кораблей, проник из Азии в Европу чрез Константинопольский Пролив по нарочно устроенному мосту (IV. 87). Затем, держась западного берега Чёрного Моря, прошёл нынешнюю Румелию и Булгарию, тогда носившие общее имя Фракии, до Истроса, то есть до Дуная (IV. 89–93). Здесь, в расстоянии двух дней плавания от моря вверх по Дунаю, там где река начинает разветвлять своё устье, приготовлен был заблаговременно также мост, по которому вся громада, влекшаяся вслед Дария, ввалилась наконец в Скифию (IV. 97). По окончании переправы царь приказал было разорить мост; но, послушавшись благоразумного совета, внушённого предусмотрительною осторожностью, отменил своё повеление, поручив вместо того Ионийским Еллинам остаться для охранения моста, но не далее как на шестьдесят дней, в продолжение которых надеялся совершенно окончить предпринимаемую экспедицию (IV. 97–98). Между тем Скифы, слыша про грозящую беду, отправили послов ко всем соседним народам, требуя совета и помощи (IV. 102). Цари их выслушали послов в общем собрании, и потом разделились в мнениях: только Гелонский, Будинский и Савроматский объявили себя готовыми помогать Скифам; напротив остальные, то есть цари Агафирсов, Невров, Людоедов, Смурых-Кафтанов и Тавров, сказали, что они будут защищать самих себя, когда окажется нужда, а до тех пор будут нейтральными (IV. 118–119). Тогда Скифы, чувствуя себя не в силах выдержать и отразить натиск Персов, решились принять против них систему отступательную: они разделились на три отряда, из которых один в соединении с Савроматами должен был остаться назади, в арьергарде; два же другие, соединённые с Гелонами и Будинами, двинулись навстречу неприятелю, с тем однако, чтобы, постоянно отступая перед ним, заманивать дальше и дальше в глубину степей, которых естественная дикость была нарочно увеличена всеми возможными опустошениями (IV. 120–121). Дарий попался на уду: встретясь с Скифами в трёх днях расстояния от Дуная, он пустился вслед их, и заведён был ими не только до Танаиса, но и за Таиаис, в страны Савроматов и Будинов (IV. 122). Здесь он имел удовольствие спалить деревянный город Гелонов, совершенно оставленный жителями, наконец, дошедши до пустыни, отделяющей Будинов от Фиссагетов, расположился отдохнуть на берегах реки Оароса, где велел выстроить линию из восьми крепостей, в расстоянии одна от другой на шестьдесят стадий, то есть вёрст на десять (IV. 123–124). Но между тем Скифы обошли кругом и воротились назад в свои степи (IV. 124). Дарий, бросив тотчас свою позицию, пустился опять за ними в погоню: тогда Скифы, с намерением, повели его в страны тех народов, которые отказались им помогать; а именно сначала к Смурым-Кафтанам, потом к Людоедам, далее к Неврам, наконец и к Агафирсам: эти последние не пустили однако их в свою землю; почему они, а вслед за ними и Дарий, должны были от Невров убираться назад в Скифию (IV. 125). Не видя конца бесплодным скитаниям, царь решился вступить в сношения с неуловимыми врагами, требуя от них или сражения, или покорности; но это не имело никакого успеха (IV. 126–127). Только гордость падишаха, осмелившегося предложить рабство диким сынам вольных степей, раздражила их дотого, что они сделались гораздо смелее: стали сами нападать на Персов внезапными ночными вылазками, разумеется, обращавшимися предпочтительно в их пользу (IV. 128–130). Между тем, тот отряд Скифов, который находился в арьергарде, чтобы сделать неизбежною погибель врага, попавшегося так неосторожно в расставленные сети, отправился на Дунай, в намерении уговорить Ионийцев разломать мост, вверенный их страже, и тем лишить Персов всякого средства к спасению (IV. 133). С своей стороны, Скифы, бывшие перед Персами, убедясь в крайности их положения, приняли такой решительный и самоуверенный вид, что Дарий, при всей своей надменности, открыл наконец глаза и вдруг, неожиданно, под кровом ночи, пустился со всею возможною поспешностью назад из роковых степей по направлению к Дунаю (IV. 131–135). Скифы, совершенно знакомые с местностями, успели опередить его; и оба отряда, соединясь, вместе потребовали от Ионийцев, чтобы они разломали мост, тем более что и срок, назначенный им Дарием, наконец уже истёк (IV. 136). Хитрые Еллины, которых личный интерес, вопреки идеям общего народного блага, требовал сохранения Персов, обманули Скифов ложными обещаниями; и в то время как эти последние вернулись назад в степи, чтобы перехватить беглеца, отворили ему спасительный мост, так что Дарий успел благополучно перебраться чрез Дунай и возвратиться, по крайней мере сам-цел, из знаменитого похода, который тем и кончился (IV. 137–144).

Если взять этот рассказ во всей точности буквального смысла, то выходит, что Дарий с своею армиею обошёл кругом четвероугольник Скифский так, как он представлен у Геродота: сначала в направлении от запада в востоку, до нынешней Земли ДонскихКозаков; потом вверх на север, по меньшей мере до теперешнего Харькова; отсюда, обратно с востока к западу, уже не прямо, но зигзагами, по крайней мере до Тарнополя в теперешней Галиции; и наконец, вдоль всей нынешней Бессарабии, вниз на юг, к Дунаю. Всё бы это почему ж и не так? До сих пор учёные исследователи и толковники заставляли Дария делать круг ещё больше, сообразно с увеличенным масштабом карт, составленных ими для Геродотовой Скифии^[140].

При всём однако уважении к честности и добросовестности «отца истории», нельзя не сознаться, что повесть его о походе Дария, независимо от изложения, в самом содержании представляет яркие, несомнительные приметы, должно быть, бессознательного, но тем не менее действительного преувеличения. Геродот тут сам не виноват нисколько. Он конечно передал сказание так, как принял его из уст народной молвы, но эта молва, несмотря на свежесть воспоминаний, очевидно, успела уже истине события, представлявшего столь богатую пищу фантазии, дать блестящий покров саги, может быть, и не без участия патриотической гордости со стороны Скифов.

Какбы ни была положена на карту Геродотова Скифия, в рассказе опоходе Дария всегда остаётся внутреннее, неустранимое ничем противоречие: это противоречие пространства с временем; противоречие двух основных условий всякого исторического события и сказания, которые, как будто нарочно для улики, определены как нельзя положительнее самим Геродотом. Странствование Дария кругом четвероугольника Скифского должно было продолжаться «шестьдесят дней» (IV. 133); но каждая сторона этого четвероугольника, по точным словам Геродота, простиралась на «двадцать дней» пути (IV. 101): следовательно, чтобы обойти весь четвероугольник кругом без остановок и без роздыхов, потребно было не меньше «восьмидесяти дней»! Я уже не говорюо множестве других обстоятельств, которые делают физически невозможным столь далёкое углубление восьмисот-тысячной армии внутрь безлюдных, бесплодных и безводных степей, хотя б это было постоянно вскрай обоих морей, Чёрного и Азовского, и продолжалось только до устья нынешнего Дона, самой ближайшей западной точки из всей водной системы Танаиса[141]. Пускай ссылаются на разительное сходство между походами Дария и Наполеона: сходство, при котором выпускается из вида вовсе не бездельное различие двадцатитрёх веков, отделяющих два события! Я уверен только, что сказание Геродота, по крайней мере, столько ж мало заслуживает безусловной веры, как и официальные бюллетени Великой Армии.

Итак, рассказ Геродотов о походе Дария должен быть рассматриваем с тою снисходительностью, какой вообще требуют саги. В нём есть истина, но эту истину надо добывать осторожно из поэтизированной амальгамы предания.

Дарий не был и не мог быть на Танаисе: хотя б под Танаисом разуметь нынешний Северный Донец, самый западный из притоков Дона. Чтобы достигнуть Северного Донца с Дуная, не говоря уже о пространстве, надо было переправляться через столько рек, и каких рек? Днестр, Буг и, наконец, Днепр! Один Днепр, при малейшем противодействии со стороны Скифов, мог бы положить непреодолимую преграду и не для восьмисот-тысячной армии. И как предание умолчало бы об этих переправах, когда оно так распространяется о переходе Дария через Дунай? Между тем, у Геродота нет ни слова даже о том, как и где он перешёл Днестр: реку, которая конечно не Дунай, но которую всё же нельзя было «пропустить меж ног», как говорится о конях богатырей в народных наших сказках. Уже это одно даёт сильное подозрение, что Дарий едва ли действительно и переходил на сю сторону Днестра, что вся его экспедиция ограничивалась только западною границею четвероугольника Скифского, заключалась в пределах нынешней Бессарабии^[142]. Точно так уверен был Стравон, у которого определительно сказано, что Дарий сгубил своё войско на безводных равнинах «пустыни Гетов», находящейся между Истросом и Тирасом, следовательно в нынешнем Буджаке![143]

Но нет основательных причин сжимать в слишком узкие пределы событие, оставившее по себе столь величественные воспоминания. Чтобы развернуться ему, нужен был театр конечно пообширнее, чем теперешний угол Буджака, чем даже вся нынешняя Бессарабия. Притом, и сагу, сохранённую Геродотом, нельзя же пренебречь вовсе. По ней, Дарий имел дело не только с Скифами, но и со всеми их соседями, кроме Тавров и Агафирсов (IV. 122–125). Ключ к истине, очевидно переряженной, но верно не уничтоженной сагою, по-моему, есть следующий. У Геродота говорится, что из всех соседей Скифов вызвались помогать им деятельно только Савроматы, Будины и Гелоны (IV. 119), и что Будины и Гелоны присоединились именно к тем двум отрядам, которые под предводительством царей Иданфирсоса и Таксакиса вышли навстречу Персам к Дунаю; Савроматы же остались при третьем отряде, составлявшем, под начальством царя Скопасиса, арьергард, который, в случае если бы открыт был Персами, имел назначение отступать назад, к Меотиде и к Танаису, с тем чтоб, когда неприятель, утомлённый преследованием, воротится назад, также вернуться и ударить на него с тыла (IV. 120). Дарий открыл первые два отряда в «трёх днях» расстояния от Дуная (IV. 122); следовательно – принимая точкой перехода его через Дунай пространство между нынешними Тульчей и Исакчей[144] – во ста верстах внутри нынешней Бессарабии, то есть на черте между местечком Леовом и городом Бендерами, там где оканчивается собственно Буджак, и где проходит ныне второй из таинственных валов, известных в Бессарабии под именем «Троянов». Отсюда Скифы стали заманивать Персов на восток (IV. 122); но не в том направлении, в котором находился арьергард, долженствовавший отступать к Меотиде и к Танаису; следовательно, в направлении к северо-востоку^[145]. Таким образом, Дарий мог перейти Днестр около нынешних Бендер, где переправа не представляет больших затруднений, и потом, преследуя отступающих Скифов, дошёл тогдашней землёй Алазонов, по границе нынешних Херсонской и Подольской губерний, в теперешнюю губернию Киевскую, то есть в землю Будинов и Гелонов (IV. 123). Сага говорит, что прежде страны Будинов и Гелонов, Персы перешли Танаис и прошли насквозь землю Савроматов (IV. 122). Но это должно причислить к вариантам, произведённым в истине события молвой предания. Так как Савроматы, подобно Будинам и Гелонам, должны были отступать перед Персами, и в самом деле отступали (IV. 22); то сага легко могла преследование их со стороны Персов превратить в такое же посещение их страны, какому подверглась земля Будинов и Гелонов. Однако ж, имя Танаиса? Здесь, конечно, Танаис смешан с другою рекою, и всего вероятнее с Днепром выше Порогов, которого тожество с Днепром ниже Порогов, или с настоящим Геродотовым Борисфенесом, в те времена было для самых туземцев безвестною, сокровенною тайною (IV. 53). Дарий мог быть легко доведён Скифами до Днепра нынешней Киевской губернии; и тут коснулся границы Смурых-Кафтанов, и задел жилища Людоедов (IV. 125). Конечно, он не переходил Днепра и здесь: ибо, по рассказу Геродота, сожегши Гелонос, тотчас уклонился к Фиссагетам (IV. 123), то есть в нынешнюю Волынскую губернию, где, на берегах Оароса, очень может быть нынешней Горыни, решился было отдохнуть, обстроясь приличными укреплениями (IV. 124)[146]. Чтобы заплутать больше, Скифы весьма могли увести отсюда Персов опять на восток, в соседство Смурых-Кафтанов и Людоедов (IV. 125); оттуда, снова на запад, к Неврам (IV. 125), в северную половину нынешней Подольской губернии и в Галицию; наконец, после неласкового приёма, сделанного им Агафирсами, обратно домой, в свою землю (IV. 125), вероятно, в нынешней Буковине.Тут-то Дарий, увидев себя снова на Днестре, с которого начал своё роковое скитание, потерял терпение и послал к Скифам требовать покорности или битвы (IV. 126). Но как игра приняла другой розыгрыш, то наконец гордый падишах принуждён был сам обратить тыл и вниз по Днестру, через всю нынешнюю Бессарабию спустился к Дунаю (IV. 135). Чтобы сделать и этот круг, надо пройти, взад и вперёд, около тысячи семисот вёрст: пространство, которого достанет на «шестьдесят дней», притом ещё пересроченных Дарием (IV. 136)[147].

Так и знаменитый поход Дария, как он рассказывается у Геродота, приведённый в свои подлинные размеры, весьма естественно укладывается на карте, которую не мёртвое умозрение, но живая действительность начертывает для Геродотовой Скифии.

 

***

Я оканчиваю.

Результат труда, поистине тяжкого, не ограничивается только тем, что Геродотова Скифия получила ещё одну новую систему объяснения, что толстый атлас другдругу противоречащих ландкарт, которые для ней уже начерчены, приумножился ещё одною новою страницею.

Я позволяю себе надеяться, что система, которая здесь предложена, что ландкарта, которая теперь составлена, не есть труд совершенно пропащий, покрайнеймере потому, что представляет следующие виды общего интереса для великой, таинственной науки прошедшего, на которой преимущественно сосредоточивается жадное, ненасытимое любопытство настоящего:

1. Восток Европы, ныне только вполне сознавший и обнаруживший своё высокое предназначение, был издревле связан узами непрерывного сообщения, постепенно крепшего и приготовлявшего его нынешнюю неразрушимую целость, залог великой будущности. Назадтому двадцатьтри столетия, моря Чёрное и Балтийское находились уже междусобою в тесном союзе. Настоящее довершило только то, что издавна таилось в сокровенных недрах прошедшего. Вот важное приобретение для философии географии: ибо и география имеет свою, и притом глубокую философию.
2. II. Понт и Меотида, несмотря на свою местную близость к Азии, жизненно искони принадлежали Европе. Первые движения кровообращения, возбуждённые на их северных берегах проходимостью древних Еллинов, стремились не назад к востоку, не к Уралу или к Алтаю, но вперёд на запад, по артериям связки Карпатской. Два Буга или «Бога», в древности скрывшиеся под таинственными именами Борисфенеса и Эридана, были первоначальными проводниками «божественного» начала жизни, раскрывающегося вполне при братском союзе поколений, племён, народов. При помощи этнографии история должна прагматически изложить что здесь только задано географиею.

Впрочем, довольно и того, если с пожертвованием всех, и общих и частных, результатов, представляемый труд спасёт «начало», долженствующее служить первым и главным основанием всем исследованиям в неисследимой пучине минувшего: то ясное, как свет солнца, «начало», что «буква книг мертва и нема без красноречивого комментария вечно живой действительности». Illuc usque et fama, vera tantum natura[148], – сказал ещё в древности глубокомысленнейший из мудрецов, Тацит.

Н. Надеждин,

д. ч. о.[действительный член Общества]

* Записки Одесского Императорского Общества Истории и Древностей. Т. 1. Одесса. 1844.  Отд. 1. Рассуждения и исследования. Разд. I. Археология. С. 3-114.

Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.

[1]«Если хочешь понять произведение, перенесись в его Отчизну; если хочешь понять Поэта, ступай в ту страну, где он пел» (Гёте, перевод С.П. Шевырёва) – М.Б.

[2]Герменевтика (греч. ἑρμηνευτική, от ἑρμηνεύω – разъясняю, истолковываю) – искусство и теория истолкования текстов. В древнегреческой философии ифилологии – искусство понимания, толкования (иносказаний, многозначных символов и т.д.); у неоплатоников – интерпретация произведений древних поэтов, прежде всего Гомера. У христианских писателей искусство толкования Библии. (Философский энциклопедический словарь. (М., 1983)).

[3]«Если хочешь понять легенду (сказание), перенесись в её Отчизну; если хочешь понять сказителя, иди ту страну, где он пел» (перефразированное Н.И. Надеждиным четверостишие Гёте) – М.Б.

[4] Гемисфера – то же, что полушарие – М.Б.

[5]Геродот (Ἡρόδοτος) (около 484 до н. э., Галикарнас, на юго-западе Малой Азии – около 425 до н. э., г. Фурии, Южная Италия), древнегреческий историк, по выражению Цицерона – «отец истории». Происходил из знатного рода, получил прекрасное образование. В молодости на родине принимал участие в политической борьбе, но после поражения группировки, к которой принадлежал, вынужден был покинуть Галикарнас и переселиться на о. Самос. После нескольких лет изгнания вернулся на родину, однако новые политические неудачи заставили его навсегда покинуть родной город. Геродот много путешествовал – посетил многие области Малой Азии, Месопотамию и Западный Иран, Сирию, Финикию, Египет. Другой маршрут Геродота пролегал на север – в Скифию, в Северное Причерноморье. Посещая разные страны, Геродот вёл записи, которые позднее легли в основу отдельных экскурсов в его «Истории». В промежутках между путешествиями Геродот подолгу жил в Греции, особенно в Афинах, где сблизился с Периклом и членами его кружка (в т.ч., с Софоклом). В 444–443 гг. принял участие в выведении афинской колонии Фурии (на юго-восточном побережье Италии). Фурии стали для Геродота новой родиной, где он и остался до конца своих дней. Созданный им историко-литературный труд «История» (написан на ионийском диалекте) стал ярким образцом греческой универсальной историографии. Всё изложение опирается на богатую источниковедческую базу: легендарные предания, произведения ранних поэтов и прозаиков-логографов, документальные свидетельства, устную традицию. Труд Геродота сохраняет своё значение и поныне, во-первых, как вечный образец исторического произведения, сочетающего научность с высокой художественностью, а во-вторых, как неисчерпаемый источник сведений о древних событиях и культурах (в том числе и таких своеобразных, как древнеегипетская или скифская). Общая достоверность этих сведений подтверждается новейшими археологическими, этногеографическими и историческими исследованиями. (По материалам статьи Э.Д. Фролова «Геродот», Большая российская энциклопедия, 2007) – М.Б.

[6]В эллинистическую эпоху «История» Геродота была разделена на 9 книг, которым позже были присвоены имена муз: Клио, Евтерпа, Талия и т.д. Такое членение отвечает реальному содержанию труда Геродота, построенному по принципу классической триады: в первых трёх книгах рассмотрено постепенное формирование Персидской державы при царях Кире II, Камбизе IIи Дарии I. В следующих трёх прослеживаются нарастание активности персов и их первые походы на Грецию при Дарии I. Последние три книги посвящены решающему наступлению персов на Грецию – походу Ксеркса, подвигу греков при Фермопилах и их победам при Саламине, Платеях и Микале (480–479 до н.э.). (По материалам статьи Э.Д. Фролова «Геродот», Большая российская энциклопедия, 2007) – М.Б.

[7] Ἡροδότον τοῦ Ἁλιϰαρνησσῆος Ἱστοριῶν λόγοι θ´, ὲπιγραφóμενοι Μοῦσαι. Textus Vesselingianus passim refictus argumentorumque ac tempоrum notatio. Editionem Frid. Volfg. Reizii morte interruplam continuavit God. Henr. Schäfer. Accedunt index rerum, historiœ chronologia et glossœ: nec non editionis Wesselingianœ cum edit. Reizii et Schäferi collatio. Tomi III. Oxonii 1814. 8°. Весселинг досихпор считается лучшим и благонадёжнейшим издателем Геродота. Рейц и Шефер ещё более усовершили его труд. Позднейшая редакция Швейггейзера (Argentorati, 1816), хотя и полнее в отношении к употреблённым манускриптам, ставится однако, по внутреннему достоинству, ниже Весселинговой с улучшениями Рейца и Шефера. Полная эдиция, подготовленная обоими сотрудниками, но оконченная совершенно, за смертью Рейца, одним Шефером, в первый раз вышла в свет в Лейпциге, печатавшись целые двадцать два года (1778–1800), а с переводом больше сорока лет (1778–1819). Почему в находящемся у меня издании (Оксфорд, 1814), перевод (латинский) приложен самый старинный, сделанный ещё в XV веке Лаврентием Валлою. Сверх того, это издание ручное, без всяких примечаний и объяснений.

[8] В настоящей публикации оригинальный текст Геродота на греческом языке не приводится, даётся только русский перевод – М.Б.

[9] По когтю [узнают] льва! (лат.)

^[10] В обширной литературе критических и экзегетических работ над Геродотом, преимущественно в отношении к Скифам и к Скифии, замечательны наиболее: Th. S. Bayeri, De Scythiæ situ, qualis fuit sub ætatem Herodoti, в Comment. Acad. Scient. Petropolit. t. I. p. 400 sqq. De Guignes, Mémoire dans lequel on entreprend de fixer la situation de quelques peuples Scythes, dont il est parlé dans Hérodote, в Mem. de lAcad. des Inscript. et Bell. Lettr. t. XXXV. p. 539 sqq. DAnville, Examen critique dHérodote, sur ce quil rapporte de la Scythie, в Mem. de lAcad. des Inscript. et Bell. Lettr. t. XXXV. p. 573 sqq. J. Chr. Gattereri, An Prussorum, Lituanorum ceterorumque populorum Letticorum origines a Sarmatis liceat repetere? в Commentat. Soc. Reg. Goettingens. vol. XII. p. 116 sqq. F. W. Beers, Erläuterung dert von Herodot undPliniusgegebenen Beschreibung des alten Skythiens, в Zus. zu allg. W. H. III. 11 ff. J. Pinkerton, Dissertation on the origine and progress of the Scythians or Goths, Lond. 1787. 8°. J. Potocki, Fragmens historiques sur la Scythie, la Sarmatie et les Slaves, Brunsw. 1796. 4°. Histoire primitive des peuples de la Russie, Petersb. 1802. 4°. Mannerts, derNordenderErde, 1820. 8°. S. 100 ff. J. Rennel, The geographical system of Herodotus, vol. I. sect. 4–6. A. H. L. Heerens, Ideen über die Politik, den Berkehr undden Handel dervornehmsten Bölker der alten Welt, I Th. 2 Abth. Malte-Brun, Précis de la géographie universelle, t. I. c. 3. Lelewela, Opis Skythii Herodota, в Pisma pomn. geogr. histor. Warsz. 1814. 8°. Surowieckiego, Sledzenia początku narodow Slowianskich, в Roczn. Tow. Warszaw. t. XVII. B. G. Niebuhrs, Ueberdie Geographie Herodots, в Kleine histor. und philolog. Schriften, Bonn 1828. S. 182 ff. E. G. Reichards, DesDariusHystaspisFeldzug imLande derSkythen ausHerodot, в Hertha Zeitschr. für Erd-u. Bölker-Kunde, 1828. II. B. S. 5 ff. K. Hallings, Geschischte der Skythen, Berl. 1833. 8°. P. J. Safarica, Slowanské Starożitnosti, w Praze, 1837. okr. 1. cl. 3. §13. K. Zeuβ, Die Deutschen unddie Nachbarstämme, Münch. 1837. S. 275 ff. Th. Narbutta, Dzieje starożytne narodu Litewskiego, Wiln. 1838. t. II. z. 5. Э. Эйхвальда, О древнейших обиталищах племён Славянских, Финских, Турецких и Монгольских в Южной России, по Геродоту, в «Библиот. д. Чтен.» т. XXVII. от. III. стр. 53 слд. О.И. Сенковского, Примечания к Геродотову описанию Скифии, в «Библиот. д. Чтен.» т. XXVII. от. III. стр. 94 слд. F. L. Lindners, Skythien unddie Skythen des Herodots undseine Ausleger, Stuttg. 1841. 8°.

[11] Τοσόνδε μέντοι ἀπέφαινόν μοι ἐς ὄψιν. IV. 81.

[12] Из того, что Геродот вычисляет протяжение Чёрного Моря, по дням плавания, весьма определительно и подробно, нельзя ещё заключать с неопровержимою достоверностью, что он делал эту выкладку, основываясь на личном опыте. Сам он, предлагая свои измерения, говорит отнюдь не от себя, но безлично: μεμέτρηται δὲ ταῦτα ᾧαε (IV. 36).

[13] Рассуждая о сродстве Колхов с Египтянами, Геродот говорит, что он по этому предмету имеет мнение, основанное на собственном убеждении, подтверждённое расспросами, которые сам он делал тем и другим: νοήσας δὲ πρότερον αὐτὸς, ἢ ἀϰούσας ἄλλον, λέγω · ὡς δέ μοι ἐν φροντίδι ἐγένετο, εἰρόμην ἀμφοτέρους (II. 104).

[14] Здесь особенно замечательно, что Геродот сравнение Таврики с Япигиею прибавляет именно для тех, которые не имели случая оплывать Аттику. Значит, сам он оплывал Таврику кругом.

^[15]Παρέχεται δὲ ϰαὶ λίρνην ό Πόντος οὐτος, ἐϰδιδοῦσαν ἐς ἑωυτὸν, οὐ πολλῷ τεῳἐλάσσω ἑωυτοῦ ·Μαιῆτίς τε ϰαλεῖται, ϰαὶ μήτηρ τοῦ Πόντου(IV. 86).

^[16]Геродот упоминает о двух достопримечательностях на Тиресе, и именно о могиле Киммерийцев (IV. 11) и об отпечатке следа Ираклова на камне (IV. 81); но, говоря, что они ещё видны, не говорит, чтобы сам лично их видел.

^[17] Говоря о «севере», Геродот почти постоянно употребляет здесь выражения, означающие «вышину», как-то ὑπὲρ, ἄνω, ϰατύπερϑεν, τἀνέϰαϑεν; следовательно, его представления о Скифии ориентированы, как ориентируются нынешние ландкарты, то есть «север наверху». Впрочем, это вовсе не было следствием какой-нибудь общей идеи или системы географической: это был просто взгляд путешественника-мореходца, для которого земля «выше моря», и тем «выше», чем «от моря дальше»; что поддерживается притом и тем бросающимся в глаза обстоятельством, что реки обыкновенно скатываются в море из глубины средоземья. Поэтому в другой, противоположной Европе части древнего света, именно в Ливии, то есть нынешней Африке, те же самые выражения, употребляемые Геродотом, означают уже не «север», но «юг». II. 7 слд.

[18] Ἑλλήνων τῶν ἐϰ Βορυσϑένεός τε ἐμπορίον ϰαὶ τῶν ἄλλων Ποντιϰῶν ἐμπορίων. IV. 24. Замечательно, что с тех отдалённых времён имя «торжищ» до того усвоилось Северному Черноморью, что сделалось общеупотребительным нарицательным именем всех сколько-нибудь значительных местечек в крае. До сих пор в Молдавии и Валахии всякий городок называется по-туземному «терг», или с членом «тергул»; откуда происходит и собственное имя древней столицы Унгро-Влахийской «Терговешти», по-старинному правописацию «Терговище», ныне в книгах «Tergoviste» и «Tirgoviste». Явно, что слово «терг» и «тергул» есть славянское «торг», перешедшее исстари в язык Румынский. Ср. известный географически отрывок в «Воскресенской Летописи», где упоминаются на Днестре «Чернеаский-Торг», на Пруте «Романов-Торг». Между тем, есть учёные, которые слово «торг» выписывают на Русь из Швеции, разумеется, чрез посредство Скандинавов-Нордманнов!

[19]Некоторые приписывают Геродоту скрытную гарпократовскую политику древних купцов, любивших обрабатывать дела свои тихомолком, в потёмках. Mannerts, Geographie der Griechen und Römer, Th. IV. S. 66. Malte-Brun, Précis de la géographie universelle, t. I. p.47. Я так думаю, что, по крайней мере, в настоящем случае Геродот не хотел обременять своего рассказа вещами, которые для соотечественников своих считал слишком известными.

^[20] Так описывается «город Борисфенеитов» в рассказе о царе Скифском Скилесе, отчаянном еллиномане, который, приходя к своим друзьям, Еллинам-Борисфенеитам, оставлял дружину свою в предградии, а сам входил внутрь стен и велел запирать за собой ворота, чтобы не иметь Скифов свидетелями своих дурачеств и буйств на еллинский манер, в чём однако был изобличён напоследок изменою одного Борисфенеита, проведшего потихоньку некоторых из Скифов на одну из городских башен. IV. 78–80.

[21] Καὶ οἰϰία τε ἐδείματο ἐν Βορυσθένεϊ. IV. 78.

^[22]Scymni Chii Periegesis, vv. 59–62. Strabonis Rerum Geographicarum, I. VII. c. 3. C. Plinii Secundi Naturalis Historia, I. IV. c. 26. Cl. Ptolemæi Geographia, I. III. c. 5, Anonymi Periplus Ponti Euxini et Paludis Maotidis, в Geographiæ Veteris Scriptores Græci Minores, Oxon. 1698. I, p. 8 Только Мела именует отдельно Борисфенес и Ольвию, как будто два разные города. Pomponii Melæ, De situ Orbis, I. II. с. 1. Но что значит один против всех? Скимн жил в I веке до Р. X. Впрочем, ещё прежде Скимна, в III веке перед Р. X., процветал Вион, один из блестящих остряков и вольнодумцев философской школы Аристиппа, который прозывался Борисфенитом, потому что родился в Борисфенесе в Скифии: конечно, в том же, о котором говорят и Скимн и Геродот.

^[23]Ἥ τε νῦν ϰαὶ ἡ πρότερον οὕτως ᾠϰεῖτο. Dionis Chrysostomi Oratio Borysthenica, с. 1.

[24] Скимн воспевает (vv. 57–61):

Ἐπὶ δὲ ταῖς ϰαϑ Ὕπανιν ϰαὶ Βορυσϑένην

Τῶν δυσὶ ποταμῶν συμβολαϊς ὲστι πόλις

Κτισϑεῖσα πρότερον Ὀλβία ϰαλουμένη

Μετὰ ταῦϑ ὑφἙλλήνων πάλινΒορυσϑένης

Κληϑεῖσα.

[25] Ἡ γὰρ πόλις τὸ μὲν ὄνομα εἴληφεν ἀπὸ τοῦ Βορυσθένεος, διὰ τὸ ϰάλλος ϰαὶ τὸ μέγεϑος τοῦ ποταμοῦ ϰεῖται δε πρὸς τῷ Ὑπάνιδι. Dionis Chrysostomi Oratio Borysthenica, с. 1.

[26] Дион, прозванный за красноречие Хрисостомосом, то есть Златоустом, жил во времена Веспасиана, Тита, Домициана, Нервы и Траяна. В Скифию бежал он, спасаясь от преследований Домициана (81–96 по Р. X). Воротясь оттуда в Прусу, свою родину, там он держал и свою «Борисфенскую Речь», λόγον Βορυσϑενιτιϰόν. Речь эта, в полном собрании Речей Диона, которых осталось восемьдесят, обыкновенно помещается тридцать шестою.

[27] Известно, что компиляция Безыменного заимствована слово в слово, преимущественно из Скимна, потом из Арриана, около времён Константиновых. И именно, всё, что говорится в ней об Ольвии или Борисфенесе, слово в слово взято из Скимна, с тем только прибавлением, что к имени Ολβία приложено ещё прозвище Σαυτα (р. 8).

^[28]Жители единственного «города», πόλις, о котором Геродот упоминает в стране между Гипанисом и Борисфенесом, называются у него неоднократно Борисфенеитами (IV. 78–79). Отчего же Еллины, жившие на Гипанисе, если они принадлежали к тому же «городу», или лучше к той же «городовой общине», πολιτεία, называли себя не так же, но Ольвиополитами? Оттого, отвечает сам Геродот, что они Борисфенеитами привыкли называть Скифов-Земледельцев, живших при Борисфенесе (IV. 18). Надо ж было самих себя отличить от Скифов! Но, в таком случае, Еллины на Борисфенесе, как настоящие «горожане Ольвии», тем паче должны б были называть себя также Ольвиополитами? Разумеется! Они так себя и называли. Если Геродот не заметил этого, так потому, что в том нет ничего удивительного, когда например жители нынешнего города Одессы, в его порто-франковой черте, называют себя Одесситами. Всякому внимательному путешественнику скорее бросится в глаза, и он охотнее заметит то, что деятели Татарки, Усатых Хуторов, и даже Дальника, величаются также именем Одесситов.

^[29]В Перипле Безыменного, Борисфенес называется уже по-нынешнему:τῷ ποταμῷ Βορυσθένες, τῷ νῦν ϰαλουμένῳ Δανάπρει (р. 126). У Иорнанда также в ходу новое имя: usque ad flumina Tyram, Danastrum et Vagosolam, magnumque illum Danaprum (c. 5). Странно, что на такназываемой «ПейтингерскойТаблице» Борисфенес-Днепр обозначен каким-то чудным именем «Nusacus». Не есть ли это разве искажённое «Озу» или «Узу», которым доныне называют Днепр народы Турецко-Татарские?

^[30]Нельзя отрицать, что название «Βορυσϑένης» имеет еллинскую физиономию, и весьма удобно может быть изъяснено по-еллински в значении «северного пролива» = «βορέω στένος». Ср. J. Potocki, Histoire ancienne du gouvernement de Cherson, St. Pétersb. 1804. p. 2. Вообще замечено, что вся географическая и даже историческая номенклатура Скифии у Геродота чрезвычайно как отзывается еллинизмом; что подало повод к догадкам, не находилось ли близкого фамильного сродства между древними Скифами и Еллинами. См. Histoire dHérodote, nouvelle traduction, par A. F. Miot, Paris 1822. t. II. p. 146. По-моему, это гораздо естественнее объяснять из привычки и искусства Еллинов переделывать «на свой салтык» чужеземные наименования: на что, как известно, большие мастера и мы Русские.

^[31] Это было замечено известным бароном фон-Герберштейном во время путешествия его в Московию. Plane puto, huncBeresinam, id quod etiam vocubuli sonus indicare videtur, ab antiquis Borysthenem habitum fuisse. Nam si Ptolemæi descriptionem conspexerimus, Beresina fontibus magis quam Borysthenes, quem Nieper appellant, conveniet. Rerum Moscoviticarum Commentarii, Sigismundi liberi baronis in Herberstein, Neyperg et Guettenhag, Franc. 1600. p. 77. Впоследствии мнение о тожестве нынешней Березины сдревним Борисфенесом принято многими знаменитыми учёными, в том числе Шлёцером и Шафариком. Если это точно так, то имя, созвучное с Борисфенесом, шло с низу на верх, а не с верху на низ, и Березина прозвалась по Днепру, а не Днепр по Березине: во времена Геродота о верховьях Днепра не имели понятия ни Еллины, ни даже сами Скифы (IV. 53). Река Березина, вытекающая в Борисовском уезде Минской губернии из небольшого озера, неподалёку от местечка Докшицы, имеет всего течения от 475 до 500 верст. Энциклоп. Лекс. т. V. с. 347.

^[32]Березанский Лиман простирается от моря внутрь земли, в северо-восточном направлении, длиною вёрст на 30, имея в ширину от 250 до 700 сажен. Он образуется из двух ветвей, соединяющихся между собой при деревне Агафьевке. Западная, меньшая ветвь есть продолжение степной речки Сасыка, которая имеет течения вёрст на 25, начинается при деревнях Дубянке и Николаевке, в лиман же переходит около станции Красный Трактир, на почтовом тракте между Одессой и Николаевом. Ветвь восточная, наибольшая, есть продолжение реки, которая называется Березанью или Березанкою. Она имеет течения вёрст на 50; начинается около колонии Катариненталь; превращается в лиман при деревне Кесандрии, невдалеке от почтового тракта из Одессы в Николаев, по перегону Чемерлеевскому. Лиман Березанский в середине имеет до сих пор значительную глубину. Речка Березань пересыхает только в самых крайних верховьях: вообще же струится доныне непрерывною нитью, имеющею в ширину от 3 до 7 сажен.

[33] Бассейн Березанский представляет весьма резкие следы непосредственного сообщения, если не прямо с нынешним Днепром, то уже несомненно с теперешним Бугом. Колония Катариненталь, при которой начинается речка Березань, находится верстах в 2, не больше, от вершины речки Ковалёвки, впадающей в Буг при селе Ковалёвке, 40 вёрст выше Николаева. Ниже Катариненталя вёрст 5, около колонии Карльсруэ, Березань ещё ближе подходит к лощинам и балкам, из которых образуется речка Солониха, впадающая также в Буг при селе Петровском, промеж Ковалёвки и Николаева. На половине всего течения Березани как речки, при хуторах Дорофеевке и Лукоданиловке, с руслом её соединяется справа длинный овраг, называемый Пересох, который простирается до колонии Штутгард, отстоящей от Чичиклеи, особого притока, соединяющегося с Бугом выше Ковалёвки, при селе Покровском, не больше как на 5 вёрст, а от боковых балок Чичиклеи, при хуторе Васильевке, и того меньше: овраг этот у туземцев считается другою россошью Березани, и даже сам называется Березанью, так что вследствие того настоящая вершина всего бассейна Березанского полагается некоторыми не у Катариненталя, а у Штутгарда. При начале Лимана, у самой Кесандрии, отбрасывается от него влево опять большой овраг, который также называется Березанью, и которого вершина, верстах в 25 от Кесандрии, почти сходится с вершиною лощины, называемой Клодец Крюковой и соединяющейся с долиною Солонихи, между деревнями Новогригорьевской и Каменной Балкой. Версты 4 ниже Кесандрии, всё влево же отделяется от Лимана небольшой залив, в который входит овраг Янчокрак, почти соприкасающийся своей вершиной с одною из боковых балок речки Коренихи, которая впадает в Буг почти под самым Николаевом. Верховье речки Сасыка, образующей западную ветвь Лимана, также близко подходит к боковым балкам Чичиклеи, и именно не дальше, как версты на 2, в окрестностях хутора Мариновки. Вся эта сеть речек и балок, в главных чертах, обозначена на прилагаемой здесь карте, на основании указаний подробной «Географической карты Херсонской губернии, составленной из обозрений, произведённых офицерами Свиты Е. И. В. по квартирмейстерской части в 1820, 21 и 22 годах, при главном штабе Второй Армии», и находящейся в библиотеке графа М.С. Воронцова в Одессе.

[34] Καὶ νῆσος πρὸ τοῦ στόματος τοῦ Βορυσϑένους ἔχουσα λιμένα. Strabonis Rer. Geographic. I. VII. C. 3.

[35]Plinii Natural. Histor. I. IV. c. 26.

[36] Местоположение нынешнего урочища Сто-Могил соглашается и с тем расстоянием, в котором древняя Ольвия находилась от моря. Это расстояние Скимн (vv. 63–64), а за ним и Безыменный (р. 8) полагают в 240 стадий; Стравон (VII. 3) только в 200 стадий; Плиний (IV. 26) в 15 миль. Теперешнее село Порутино находится верстах в 10 от слияния Буга с Днепром; длина же лимана, поглощающего в себе Буг и Днепр, в настоящее время простирается до 24 вёрст.

[37] Flumen Borysthenes, lacusque et gens eodem nomine, et oppidum. Plinii Nat. Hist. I. VII. c. 26. Тоже у Марциана Капеллы, Латинского поэта, жившего в V веке по Р. X.: nec procul fluvius, lacus, oppidum, sub uno cuncta nomine Borysthenis, propter Achillis insulam, ejus sepulcro celebratam. Martiani Cadellæ Satyricon, I. VI. p. 214.

[38] Так, по крайней мере, должно заключить из того, что оба они, идучи в своих описаниях от запада к востоку, говорят о Гипанисе прежде Борисфенеса.

[39] Lacus Buges fossa emissus in mare. Ipse Buges a Coreto, Mæotis lacus sinu, petroso discluditur dorso. Hypanis per Nomadas et Hylæos fluit manu facto alveo in Bugen, naturali in Coretum. Plinii Natur. Hist. I. IV. c. 26. В мнении о двух устьях Гипаниса, одном в Понт, другом в Меотиду, Плинию предшествовал К. Александр Полигистор, как свидетельствует Stephanus Bysantinus sub voce ϓπανις. Ср. Vibii Sequestris Flumina in edit. Oberlini Argent. 1778. p. 11.

^[40]У Птолемея помещаются: Борисфенес под 57, 30, Гипанис же под 58 степенью долготы; оба на 48, 30 степени широты. Ptolemæi Geographiæ I. III. с. 5. Заметить стоит, что и Цицерон считал Гипанис изливающимся прямо в Понт: apud Hypanim fluvium, qui ab Europæ parte in Pontum influit. Tuscul. Disputat. I. I. c. 39.

^[41]Некоторые учёные, именно Дюро де-ла-Мальй (Géographie physique de la Mer-Noire, Par. 1807. p. 170–171) и майор Реннель (The geographical system of Herodotus, Lond. 1830. v. 1. p. 88), переводя выражение «ἕλος» настоящим «озером», увлеклись в предположение, что Борисфенес или Днепр впадал некогда в озеро Меотидское, то есть в нынешнее Азовское Море, и что теперешнее направление к Морю Чёрному принято им позже, когда первоначальное русло, вследствие разных геологических перемен, затянулось землёю. Но выражение«ἕλος», по свидетельству известных лексикографовГесихия и Суиды (in vocibus ἕλος et λίμνη), означает именно «землю, покрытую стоячими водами и растениями», а не собственно «озеро». Так употребляется оно у Гомера, Il. XX. 221. Od. XIV. 474. Сам Геродот, говоря в другом месте о сорока устьях Аракса, теряющихся в болотах и лужах При-Каспийских, употребляет то же самое выражение в том же точно смысле: ἐς ἕλεά τε ϰαὶ τενάγεα ἐϰδιδοῖ (I. 202).Слово «ϰάλαμος» вообще означает растительность, которой нельзя назвать ни кустарником, ὕλη, ни деревом, δένδρον. Ср. Xenophontis Anabasis, I. 51.

[42] Днепровский Лиман имеет ныне до 60 вёрст в длину, и местами до 20 вёрст ширины, которая только при излиянии в море, между крепостями Кинбурном и Очаковым, суживается, так что простирается не более как вёрст на 6. Из десяти рукавов, на которые дробится он в настоящее время, шесть имеют фарватеры от 6 до 16 футов глубины.

[43] Нынешний Буг, или Boh по-польски, начинающийся в Подольской губернии в Проскуровском уезде близ села Бубновки, имеет всего течения около 600 вёрст. Ещё до Николаева, у села Ковалёвки, он имеет уже в ширину около 400 сажен; а ниже Николаева расширяется до 2 и более вёрст, в трубе совершенно чистой, не усеянной, как Днепр, островами и плавнями. Если взять Буг под Николаевом, то это по ширине первая из всех туземных рек, не выключая и Дуная.

[44] Лиман Тилигульский, прилегающий к морю при деревне Коблевке, в 26 верстах от Одессы по почтовому тракту в Николаев, простирается вверх почти до деревни Владиславки, лежащей на почтовом тракте из Одессы в Вознесенск, между станциями Покровской и Значко-Яворской. При станции Покровской, Измайловка тож, впадает в него справа речка Баланчук, имеющая вёрст 40 течения. Сверх того, он принимает справа же, против села Троицкого, речку Сасык; а слева, почти при Коблевке, речку Цареголь, имеющую течения вёрст до 50. Ширина лимана простирается местами версты на 4 и более.

^[45] «Малые» реки края, в сравнении с которыми Тилигул может назваться «большою», суть так называемые ныне: Большой и Малый Аджалыки, Большой и Малый Куяльники, Дальник и Барабой. Все они стремятся к морю между Тилигулом и Днестром: две первые на востоке от Одессы, две средние под самою Одессою, две последние на западе от Одессы. Древние знали их под именами Аксиакеса (Мела, Плиний, Птолемей), Роде (Плиний), Сагариса (Овидий) и Агароса (Птолемей): именами, которые трудно теперь разобрать и приурочить. Можно только догадываться, что у Плиния «залив Сагарийский», sinus Sagarius, означает нынешнюю бухту Одесскую, и что потому Аксиакес и Роде, полагаемые им «тотчас» после Тираса, то есть Днестра, непосредственно перед заливом Сагарийским (IV. 26), должны быть не иное что, как теперешние Куяльники. Сагарис же у Овидия и Агарос у Птолемея означали либо опять те же Куяльники, либо нынешние Аджалыки, которые равно принадлежат к теперешней бухте Одесской, древнему заливу Сагарийскому.

⁵⁸ Г. Гассгаген, профессор химии и технологии при Ришельевском Лицее в Одессе, подвергал анализу воду Лимана Куяльницкого, называемого иначе Малый Хаджибей, вследствие которого оказалось, что в составе её содержится:

хлористого калия – 0,116

— натрия – 1,915

— магния – 8,795

серно-кислой магнезии – 2,537

фосфорно-кислой магнезии – следы

бромистого магния – следы

органических веществ – весьма слабые следы

всех посторонних веществ – 13,363

воды – 86,637

[Итого]: 100,000

Вода навид чиста и прозрачна; но вкус имеет чрезвычайно солёный и горький. Сверх того, в окрестностях Лимана чувствуется особый неприятный запах, производимый г. Гассгагеном от взаимного противудействия хлора, сернисто-водородного газа и испарений органических веществ, которые частью образуются из мёртвых водяных животных, частью наносятся ветрами, дующими в окружных степях. См. Листки Общества Сельского Хозяйства Южной России. 1839. N№ 4. 5. 6. с. 353.

⁸⁸ В нынешнем Буге, до Николаева, вода отзывается несколько соленоватостью, но не иначе как после сильных и продолжительных ветров с моря, и то в весьма слабой степени, едва ощутимо для вкуса.

^[48] Так заметил ещё Татищев, который сам лично был в степи между Днепром и Днестром и видел, что «источников болотных немало по оной находится, но в них весьма много серы и селитры, что смердящий запах их изъявляет, и суть не токмо людям, но и конем вредительны, как Турки в 1678 и мы в 1711 году довольно познали». История Российская, собранная и описанная В.Н. Татищевым, кн. I. ч. I. гл. 13. с. 130.

^[49]Это мнение профессора Эйхвальда, который ссылается на свидетельство Ржончинского, наблюдавшего такие ключи невдалеке от Каменца и в других частях прежней Польши. Библ. д. Чт. т. XXV. о. III. с. 84.

^[50] Главный овраг, из которого зачинается Тилигул, при самой деревне Поцецело, называется Писивела. Здесь же, в том же околотке, берут своё начало реки: Мокрый Ягорлык, изливающийся потом в Днестр; Большой Куяльник, оканчивающийся теперь в соименном лимане под Одессою; Кодыма, стремящаяся к Бугу; и речка Липецкая, которая, протекши вёрст 30, соединяется с Тилигулом около нынешнего города Ананьева. Стоит заметить название оврага «Писивела», равно как и других двух соседних лощин «Тартиа» и «Страмба»: в них слышится что-то греческое! Кстати прибавлю ещё, что в верховьях Тилигула, именно около Ананьева, отыскиваются древние монеты, из которых одну, римскую, с чёткою легендою Антонина, я нашёл случай видеть у г. председателя Херсонской Казённой Палаты, корреспондента Общества, И.С. Андреевского. Как они зашли туда, в глубь степей?

[51] Из всех малых лиманов, находящихся между лиманами Березанским и Днестровским, только Малый Хаджибей и Сухой или Дальницкий Лиман, кажется, давно уже отделились от моря. Остальные, в том числе и Тилигульский, соединялись с морем ещё лет за двадцать с небольшим. См. Листки Общ. С. X. Ю. Р. 1839. №№ 4. 5. 6. с. 343. Ср. Annuaire du Journal des Mines de Russie. Année 1837. S. Petersb. 1840. p. 150.

^[52] Между «гирлами», через которые Лиман Днестровский сообщается ныне с морем, «пересыпь» высыпалась уже большим островом, в 3 ¾ версты длиною и в 1 ½ версты шириною, и сверх того отложила от себя широкие мели, которыми перехватываются поперёк оба «гирла». Древние, описывая Тирес или Тирас, ни слова не говорят ни о гирлах, ни о пересыпи, без сомнения, потому что их тогда не было. См. мою Прогулку по Бессарабии в Одесском Альманахе на 1839 год, ст. 320–326.

[53] Замок в Сороке, нынешнем уездном городе Бессарабской области, отстоящем вверх от моря по Днестру вёрст на 400, принадлежал Генуэзцам, и даже доставил им убежище по взятии Монкастро, нынешнего Аккермана, Турками. См. Прогулку по Бессарабии в Од. Альм. 1839. с. 404–405. Нет сомнения, что старинный Галич, ещё на столько же удаленный внутрь земли по Днестру, был обязан своим величием и богатством не чему другому, как торговым сообщениям с морем, производимым теми же Генуэзцами, о которых исторически известно, что они имели свою контору в Сучаве, некогда столице Молдавии, ныне городке Австрийской Буковины, так же жалко падающем, как пал Галич. Allgemeine Enchclopädieder Wissenschaften undRünste, von I.S. Ersch undI.G. Gruber, Ersie Section, Th. XXVI. S. 217. Неудачность многочисленных попытоквосстановить судоходство по Днестру в настоящее время приписывается не столько порогам, которыми перехватывается он при Ямполе, сколько беспрерывным отмелям, которые часто пропускают суда только в 10 вершков груза. См. Энциклоп.Лексик. т. XVII. с. 37.

^[54]Пороги Бужские, одного происхождения с порогами Днестровскими и Днепровскими, начинаются от впадения в Буг реки Синюхи, при нынешнем городе Ольвиополе, и простираются до села Александровки, лежащего вёрст 15 выше Вознесенска. Важнейшие из них суть так называемые Мигеевские и Богдановские. Плавание между Николаевом и Вознесенском затрудняется особенно тем, что берега Буга не способны к бичевнику: они либо очень круты, либо весьма болотисты и покрыты камышом; отчего лодки при неимении ветра должны или стоять, или едва передвигаться на вёслах. См. Энцикл. Лексик. т. VII. с. 241. В XVI веке, когда судоходство по Днестру процветало во всей силе, было предметом особых переговоров между Венециею и Польшею, известный Броневский с благоговейным ужасом описывал непроходимость Буга при порогах, например: «Probite», vel porta potius inaccessibilis, natura loci ita facta, insula saxosa in Bogo, a ripa utraque montosa, quam fluvius undique circumfluit. Martini Broniovii Descriptio Tartariæ в Schwandineri Scriptt. Rer. Hungar. Vind. 1796. t. I. p. 814.

^[55]Раcстояние источников Тилигула от Днестра, именно по речке Мокрому Ягорлыку, до селенияЯгорлыка, при котором она впадает в Днестр, можно полагать вёрст в 60. Но перед началом Лимана Тилигульского прямая линия от деревни Берёзовки на Тилигуле до местечка Дубоссар на Днестре, по причине уклонения обеих рек в противные стороны, простирается по меньшей мере на 120 вёрст.

^[56]Между лиманами Тилигульским и Березанским находится и ныне довольно значительное озеро Тузла, которое некогда вероятно принадлежало к системе вод Березанских. Кроме того, по всему побережью разбросано множество мелких заводей и ещё более следов прежде бывших озёр и лиманов, которые большею частью существовали ещё в XVI веке, при Броневском: так у него, перед самым Березанским Лиманом, упоминается какая-то «Domnina Dolnia», seu fossa, quæ maxima et amplissima, lacubus et rivulis limpidissimis frequens est (apud Schwandtn. p. 816). Если и теперь взглянуть например от маяка Одесского к Очакову, который виден оттуда очень явственно простому глазу, то устье Тилигула сливается с устьем Днепра на конце амфитеатра, образуемого бухтою Одесскою. С открытого моря вид ещё обманчивее.

^[57]Я уже утвердился в своём мнении о Гипанисе, как вдруг у Пейссонеля, учёного Француза, бывшего консулом от короля Людовика XV при хане Крымском, начитал весьма резко обнаруженное и довольно основательно подтверждённое сомнение, что древний Гипанис не мог быть нынешним Бугом. Не скрываю удовольствия, которое доставила мне эта находка: сойтись в мыслях с человеком дельным и умным, который смотрел на вещи с своей точки зрения и дошёл до того же результата, всегда очень приятно. Впрочем, Пейссонель имеет свою систему, вследствие которой роковой Гипанис приурочивает к нынешнему Ингульцу, у устья которого, где находилось тогда местечко Кизи-Керман, отыскивает и местоположение древней Ольвии: ошибка извинительная, потому что монументальное урочище Сто Могил в то время ещё вовсе было неизвестно, и учёные обыкновенно искали Ольвию в нынешнем Очакове. В Буге Пейссоннель признает Аксиакес Птолемея; в Березанском Лимане с речкой Березанью – залив Сагарийский Плиния; в речке Сасыке – Роде; а в Тилигуле и в Аджалыке – реки Ликус и Пениус, упоминаемые Овидием. Si mon système nest pas vrai, – прибавляет скромный исследователь, – il me paroit au moins le plus vraisemblable, et jose le soumettre au jugement de savants. Observations historiques et géographiques sur les peuples barbares qui ont habité les bords du Danube et du Pont-Euxin, par M.de Peyssonel. Paris 1765. 4°. p. 151–154.

[58] Река Чичиклея начинается в нынешнем Ананьевском уезде Херсонской губернии, неподалёку от самого города Ананьева, в окрестностях хуторов Софьевки, Любишины и Николаевки. Течения имеет вёрст на 80. Вершины бассейна Березанского подходят к ней незадолго до впадения в Буг, при хуторах Мариновке и Васильевке (прим. 25). Кажется, её разумел Броневский под именем реки «Capcacleius», о которой говорят, что она имеет вокруг себя «много озёр»: ibi Capcacleius fluvius Bogum influit, plurimosque lacus habet (apud Schwandtn.p. 818). Вообще, в доказательство предположений, делаемых здесь насчёт древней многоводности нынешних балок Новороссийского Края и происходивших отсюда водяных сетей, считаю не излишним привести свидетельство знатока дела, наблюдавшего местности опытными глазами геогноста. Вот что говорится в статье «Examen géologique dune partiedu gouvernement de Kherson, située entre le Boug et le Dniestre», помещенной в Annuaire du Journal des Mines de Russie за 1837 год. Il est très-probable quau temps de colonies grecques qui sétaient établies sur les rives septentrionales de la mer Noire, lorsque la Russie meridionale était couverte de forèts, les ravins secs quon у voit de nos jours roulaient dans leurs rives des eaux impétueuses. Mais lorsque les villes grecques furent remplacées par des camps nomades de peuples pasteurs, fléaux de forêts, celles-ci furent peu à peu detruites. Les exhalaisons marines planant sur ses steppes déboisées ne se dissipaient que sur les pentes des monts Carpathes, ou dans les épaisses forêts de la Russie centrale. Les cours deau du midi, diminuant en raison de la destruction des forêts, finirent par devenir des ravins découlement pour la fonte des neiges. Lorsque ces ravins étaient constamment arrosés, le courant sopposait sans relàche aux invasions du sable de mer et empêchait la formation disthmes. Il est très-possible qualors chaque embouchure, chaque baie formàt un port. Les géographes anciens nous donnent peu de renseignements sur cette époque, et Strabon, ainsi que Pomponius Mela, connaissnient si peu la topographie des bords septentrionaux de la mer Noire, que leur silence ne saurait detruire cette assertion. Annuaire du J. d. M. d. R. ann. 1837. St Pétersb. 1840. p. 150, 151. Много чести оказано здесь колониям Еллинским, которые верно не имели такого влияния на край, и притом находились весьма в далёком расстоянии от той полосы Южной России, где начинались леса и в те стародавние времена. Но заключение, основанное на геологических исследованиях, имеет весьма высокую цену для предмета, о котором идёт дело.

[59] Этот западный исток Борисфенеса полагается у Птолемея под 53,30, степенью долготы. Pеolemæi De Geographia, I. Ш. с. 5. Плиний также выводит Борисфенес от Невров: Neuri, apud quos Borysthenes (IV. 26); а Невры, по указанию Геродота (IV. 17. 100), жили на северо-запад от Скифов, именно вокруг верховьев Буга.

[60] Quidam Panticapen confluere infra Olbiam cum Borysthene tradunt; diligentiores Hypanin. Plinii Natur. Histor. I. IV. c. 26.

[61]«Борисфенская Речь» Диона Хрисостомоса есть настоящая поэма в прозе, на тему о Промысле. В ней оратор выводит себя беседующим с жителями Борисфенеса или Ольвии: и цель беседы, которая носит на себе все признаки драматического вымысла, очевидно, состоит в том, чтобы пристыдить современных Греков, показав им, как в отдалённой колонии, среди диких варваров, сохраняются во всей чистоте древние гомерические нравы Еллинов (ἅπαντες τὸν ἀρχαῖον τρόπον, ὥς φησιν Ὅμηρος τοὺς Ἕλληνας, ϰομῶντες c. 6), и с этой первобытной простотой соединяется просвещённое благоговение к светилам мудрости Еллинов, к Гомеру и к Платону (Ὁμήρον δὲ ἐρασταί, ϰαί τινες οὐ πολλοὶ Πλάτωνος, C. 9). Цель эта вполне обнаруживается, когда Дион заставляет одного из своих собеседников, старца Росона, говорить тоном, исполненным благородного негодования, что приходящие к ним Греки «носят только имя Еллинов, в самом же деле гораздо больше их самих варвары», что это все «торгаши и барышники, которые приезжают к ним сбывать гадкие лоскутья и скверное вино»: τὸ δὲ λοιπὸν σχεδόν τε δεῦρο ἀφιϰνοῦνται ὀνὀματι Ἕλληνες, τῆ δὲ ἀληϑεία βαρβαρώτεροι ἡμῶν, ἔμποροι ϰαὶ ἀγοραῖοι, ῥάϰη φαῦλα ϰαὶ οῖνον πονηρὸν εὶσϰομίζοντες (c. 8). Вследствие того, оратор постоянно держится в древней атмосфере идей и выражений, и, как сам говорит, согласно с желанием Борисфенитов, подделывается под тон Платона, близкий к Гомерову (с. 9). Почему, искать у него живых местных сведений должно с большою осторожностью. Так, например, чёрный костюм Борисфенеитов он производит от Скифов-Меланхленов, очевидно, по своим археологическим соображениям, как показывают и самые его слова: χρῶνται δὲ ϰαὶ τῆ ἄλλη ἐσϑῆτι μελαίνη, ὡς τὸ πολύ, ἀπὸ γένους τινὸς Σϰυϑῶν τῶν Μελαγχλαίνων, ὡς ὲμοὶ δοϰοῦσι, ϰατὰ τοῦτο ὀνομασϑέντων ὑπὸ τῶν Ἑλλήνων (c. 3). Но на самом деле Меланхленов или Смурых-Кафтанов тогда уже не было меж Скифами, где их показывал Геродот, как явно из молчания современных Диону географов, между которыми только Мела и Плиний упоминают их имя, и то совершенно в другом крае, именно около Колхиды (Mel. I. 19. Plin. VI. 5). Что Дион точно так же фантазировал и насчёт имён Гипаниса и Борисфенеса, видно очень хорошо из его уверения, будто Ольвия, стоя собственно на Гипанисе, заимствовала своё прозвище от Борисфенеса по причине «красоты и величия реки» (διὰ τὸ ϰάλλος ϰαὶ τὸ μέγεϑος τοῦ ποταμοῦ (с. 1)). В действительности, совершенно напротив, Буг и «величественнее» и «красивее» Днепра, при общем их стечении.

[62] Пейссоннель говорит, что, по достигшим до него слухам, возле нынешнего Очакова, ближе к Березани, существовали развалины древнего города, из которых будто бы Турки пользовались камнями и даже мрамором для возобновления стен Очаковских после разрушения их Русскими в кампанию Ласси. Он прибавляет ещё, что г. Вантюр де-Паради (Venture de Paradis), предшествовавший ему в звании консула при ханах Крымских, посылал туда нарочных людей, которые будто доставили ему много камней с греческими надписями; но куда девались эти камни, неизвестно. По мнению Пейссоннеля, тут должен был стоять древний город «Аксиака», из которого полагает он искажённым нынешнее имя «Очакова». Observations historiques et géographiques, par M. de Peyssonel, p. 153. По-моему, как бы ни назывался этот город, но он верно составился вкруг «святилища Димитры», упоминаемого Геродотом. Наименование «Мыса Гипполаева», Ἱππόλεω Ἄϰρη, может быть, мыса «Конного Народа», не находится ли в соотношении с Каллиппидами, «Доброконными», народом, жившим по другую сторону Тилигула (IV. 17)?

[63] Не дальше сказать, как Нарбутт, один из последних изъяснителей Геродота, считает Герросом Десну, Гипакирисом Семь, Пантикапесом Припеть! См. Karta Scytyi z jej sasiedniemi narodami, прилож. к Dzieje starożytne narodu Litewskiego przez Th. Narbutta, t. II. s. 83. Впрочем, и Байэр, отец критики и экзегетики Геродота, искал Герроса также в Десне; только Пантикапес сводил он несколько ниже, именно на нынешнюю Самару, впадающую в Днепр под Екатеринославом.

[64] Д’Анвиль отрицает существование Пантикапеса; Геерен той же участи подвергает Гипакирис и Геррос. Реннель придумал небывалый исток Днепру в Азовское море, чтобы найти приличное помещение для Герроса.

 

^[65] Ὁ Ἀχίλλειος Δρόμος, ἁλιτενὴς χεῤῥόνησος · ἔστι γὰρ ταινία τις. Strabonis Rer. Geographic. IV. 3. Peninsula, ad formam gladii porrecta, cognominata Dromos Achilleos. Plinii Natur. Histor. IV. 26. Terra tunc longe distenta excedens, tenui radice littori adnectitur. Post, spatiosa modice, paulatim se ipsa fastigat, et quasi in mucronem longa colligens latera, facie positi ensis allecta est. Dicta estΔρόμος Ἀχιλλεως. Melæ De situ Orbis. II. 7.

^[66] Почти на самой половине всего протяжения Днепровского уезда от востока к западу, верстах в 80 от Перекопа, против имения Софиевки, Кларовки и Черноморья, славных своими овчарными заведениями, отделяются от материка и друг от друга узкими проливами две длинные косы, из которых та, которая идёт к востоку, называется островом Джаральгачем, а та, которая простирается на запад, носит имя острова Тендры. Обе они имеют в длину вёрст по 60; в ширину же Джаральгач от 3 до 1/2, а Тендра постоянно около 1 версты. В старину они, без сомнения, были соединены между собою и с материком. Правительство отдало их, вместе с сопредельным побережьем материка, иностранцу Рувье, собственно под овцеводство; и как Рувье открыл свои заведения преимущественно с помощью работников, вызванных из Франции, то всё это побережье, и с островами, называется теперь у туземцев Франциею. Оба острова остаются не заселёнными, а служат только пастбищами для овец.

[67] Уезд Днепровский, в своём нынешнем положении, весьма подробно и обстоятельно описан г. Андреевским в «Путевых Заметках при объезде Днепровского и Мелитопольского уездов в 1835 году» и г. Скадовским в «Хозяйственной топографии Днепровского уезда»: статьях, помещённых в Листках Общества Сельского Хозяйства Южной России (1838. №№ 6. 1839. №№ 1-6). Пески, обыкновенно странствующие по всему протяженно приречной полосы края в виде огромных бугров, называются здесь «кучугурами»: именем, употребительным во всей Южной России, от Бессарабии до последних границ Украйны к северу, где, например в нынешней Воронежской губернии, на реке Девице, несколько выше города Нижнедевицка, находится селение, называемое доныне «Кучугуры».

^[68] Андреевский и Скадовский. Ср. П.И. Кеппена «Об Алёшковских летучих Песках», в Лесн. Журн. 1841. ч. I. кн. 3.

[69] Такою именно казалась она Диону при самом устье Днепра, который притом в своём поэтическо-ораторском восторге сравнивает ещё высокие её деревья с корабельными мачтами: ἠϊών ἐστι ὑλώδης, ϰαὶ δασεῖα ϰαλάμῳ ϰαὶ δένδροις · φαίνεται δὲ τῶν δένδρων πολλὰ ϰαὶ ἐν μέσῃ, ὡς ἱστοῖς προσεοιϰέναι · ϰαὶ ἤδη τινὲς τῶν ἀπειροτέρων, ὡς ἐπὶ πλοῖα ἐπέχοντες (с. 1).

[70]Река Конка, иначе Конские Воды, выходит из Александровского уезда Екатеринославской губернии и имеет сначала северо-западное, прямо встречное Днепру направление. По мере приближения к городу Александровску, где Днепр, освободясь от Порогов, сам поворачивает круто на юго-запад, и она вслед за ним поворачивается туда же, пока наконец, догнавши его у острова Хортицы, сливается с ним совершенно. Но это слияние не есть окончательное. Вскоре Конка снова отделяется от Днепра; потом ещё четыре раза с ним сходится, и опять расходится, именно близь селений Малой Знаменки, Нижнего Рогачика, Каховки, и под городом Алёшками. Невозвратно исчезает она в Днепре уже возле Лимана, при так называемой Голой Пристани, 35 вёрст ниже Алёшек. Самобытность Конки как реки, во всю длину её прерывистого или лучше перепутанного течения, доказывается не столько тожеством имени, постоянно ею сохраняемого, сколько самым свойством вод, которые при всех слияниях не смешиваются с водами Днепра, но отличаются от них особенною синевою и прозрачностью цвета, даже удерживают свой особенный вкус, предпочитаемый вкусу вод собственно Днепровских. Она-то преимущественно, как приливами своими к главной трубе Днепра, так и раздроблениями собственного канала на множество протоков, образует в долине Днепровской наибольшую часть островов и плавней, которые чем ближе к Лиману, тем более имеют вид сплошного «леса». Андреевского Путевые Записки при объезде Днепровск. и Мелитопольск. уездов Таврическ. губернии в Л. О. С. X. Ю. Р. 1838. № 5. с. 294, 295. На карте генуэзца Пьетро Висконти, относящейся к началу XIV века (1318), Конка и Днепр представлены раздельно, но под одним именем «Flumena d’Ellexe». J. Potocki Histoire primitive des peuples de la Russie, S. Pétersb. 1802. p. 120.

^[71]Впрочем, должно заметить, что у древних Еллинов глагол «διαβαίνω» означает не только «переходить», но и просто «идти, проходить мимо», например у Гомера II. XII. 458.

^[72] У Скимна (v. 106), и вслед за ним у Безыменного в Перипле (р. 3), Гилея, неизвестно почему, называется «Гибла», ϓβλα. Плиний называет её просто «лесною стороною», silvestris regio, прибавляя, что прилежащее к ней море именуется «Гилейским», Hylæum (IV. 26). У Мелы означается она также именем «лесов»: silvæ deinde sunt, quas maximas hæ terræ ferunt (I.1). Во времена ближайшие к нашим, Итальянцы, посещавшие Новороссийское Черноморье, под покровительством новых колоний Генуэзских и Венецианских, называют Днепр странными именами: «Ellexe» (Пьетро Висконти 1318), «Elice» (Иосафато Барбаро 1436), «Leresse» (Контарини 1473), «Erexe» (Грациозо Бенинказа 1480), «Lussem» (Батисто 1505). J. Potocki Histoire primitive des peuples de la Russie, S. Pétersb. 1802, p. 120-121. Что это такое? Изуродованный отголосок древнего еллинского «ὑλαῖος», с подразумеваемым «ποταμός»? Или не скорее ли искажение славянского «лес»? Известно из наших летописей, что в XII веке при устье Днепра существовал город, который назывался «Олешье». Новгород. Летопис. под 1124. Киевск. Летоп. под 1164.Город этот был населён Греками: но имя его, которое весьма естественно могло происходить от греческого «ὑλαῖος (χῶρος или τόπος)», так же, если не более естественно, может быть произведено и от славяно-русского «олешья» (места подлесного или около-лесного). Кажется, это самое имя сохранилось в нынешних Алёшках. Во всяком случае, замечательно, что низовье долины Днепровской постоянно удерживало в самой номенклатуре своей воспоминания «леса».

[73] Не мешает припомнить здесь снова, что, во времена Плиния, реку, протекающую под Ольвией, некоторые считали Пантикапесом (IV. 26): то есть, Буг, с Николаева признавали продолжением Ингула! Река Ингул имеет течения около 200 вёрст и при соединении с Бугом так велика, что на ней устроены теперь верфь и адмиралтейство. В нижней части её ложа, особенно там, где она принимает в себе речку Громоклею, находятся плавни, до сих пор изобилующие деревьями. См. Историко-статистическое обозрение Херсонской губернии, М. Кирьякова, в Материялах для Статистики Российской Империи, т. I. с. 185. Впрочем, нынешний длинный овраг Белозерка, проходящий в Днепр вёрст 10 ниже Херсона, вершиною своею так близко подходит к Ингулу, что мог некогда быть проводником струй его и прямо в теперешнюю долину Днепровскую, именно там, где она наиболее имеет характер и вид Гилеи.

[74] Ингулец, со всеми извилинами, протекает более 300 вёрст. Степь Висуньская, в которой берут начало и Ингул и Ингулец, кажется, в то время как была под водою, ограничивалась руслами этих двух рек, которых противоположные стороны, то есть Ингула правая, а Ингульца левая, резко возвышены. Ныне она, между Ингулом и Ингульцом, простирается вёрст на 200. Воды, влачащиеся по ней, называются и теперь замечательными именами, напоминающими её нептуническое происхождение: как то Мёртвые Воды, Гнилой Еланец, Солёная, и т.п. См. Древности Северного Берега Понта, П. Кеппена, Моск. 1828. с. 15. При слиянии Ингульца с Днепром, Пейссонель знал татарское местечко Кизи-Керман, которое, по своей системе, считал последом древней Ольвии. Observations historiques et géographiques, p. 153. В нашей «Книге Большого Чертежа» также упоминается в окрестностях «городище», но только ниже устья Ингульца, при стечении с Днепром реки Тягинки. Книга Большого Чертежа, изд. Языкова, СПБ. 1838. с. 103. Впрочем, это не должно привязывать древней Каркинитиды непременно к устью Ингульца. Последующие географы, Стравон и Плиний, знали нынешний Перекопский Залив Чёрного Моря под именем залива «Каркинитского»: Καρϰινίτης ϰόλπος (Strab. VII. 4), sinus Carcinites (Plin. IV. 26). На нём Плиний помещал и город Carcine, о котором под именем Κάρϰινα упоминает и Птолемей (III. 5). Пейссонель, который сам лично был в нынешнем Днепровском уезде, Таврической губернии, сопровождая хана в 1758 году, говорит, что в урочище, называемом Кип-Кой, при море, видел множество колодезей, нарытых по-видимому в весьма древние времена, в которых можно признать остатки древней Каркинитиды или Каркины. Observations historiques et géographiques, p. 7. Может быть, впоследствии население передвинулось отсюда в нынешний Кинбурн, который очевидно означается у Диона под именем «φρούριο Ἀλέϰτορος», крепости, принадлежавшей жене царя Савроматов. Orat. Воrysthen. с. 1. Замечательно, что живописный очерк всей этой стороны бросался в глаза не одним Еллинам: настоящее наименование Кинбурна, по-турецки «Кыл-Бурну», по-русски «Мыс Волос», также поэтично, как древнее «Город-Клешня». Слово «ϰαρϰίνος», кроме «раковой клешни», означало переносное орудие «клещи», в особенности у золотых дел мастеров.

[75] Бузулук, или, по местному произношению, Базавлук, перед первоначальным соединением с Днепром, под селением Грушевкою, сливается с рекою Скарбною и тотчас уклоняется вправо под именем реки Подпольной. Между тем Скарбная разделяется на два протока, из которых один называется рекою Омельнихою, другой рекою Колотовскою. Колотовская вскоре пускает от себя новый рукав, называемый Быстрым Перевалом, который перехватывает Омельниху, и потом делится опять на три протока, именуемые Желобами и изливающиеся в так называемые Великие Воды, где также поглощается и Колотовская. Великие Воды, род болота или озера, весьма обширного, соединяются наконец с Днепром, посредством многих гирл, при деревне Фирсовке. По Бузулуку во время весеннего половодья проходят с Днепра до Грушевки мореходные лодки, поднимающие до 750 четвертей хлеба; такие же, но поднимающие только до 350 четвертей, в такое ж время, доходят ещё выше, до селения Шолохова, при котором Бузулук принимает в себя реку Солоную. Все эти подробности получены мною от неутомимо-трудолюбивого корреспондента Общества, А.И. Шмакова, который главным образом заимствовал их от управляющего селением Грушевкою г. Максимова. Известиями о дальнейшем продолжении Бузулука обязан я И.С. Андреевскому и С.А. Гембачеву, также корреспонденту Общества. На прилагаемой карте, по крайней мере, в главных чертах, представлено течение, которое по всем правам принадлежит Бузулуку.

[76] Может представиться здесь возражение: почему ж Геродот, исчисляя Ингул, Ингулец и Бузулук, не упомянул ни слова о нынешнем Буге, по крайней мере с той точки, где он и в его время был уже отдельною, самобытною рекою, то есть с соединения его с Чичиклеею? Причина этому, без сомнения, заключалась в том, что Буг, именно почти от Чичиклеи запертый порогами, в то время был так же неизвестен совершенно в своём верховье, как и самый Днепр. Во всяком случае, он не мог быть по причине порогов «доступен судоходству с моря», προσρλωτὸς ὰπὸ ϑαλάσσης: а только такие реки Геродот предположил себе вычислить и поименовать (IV. 47).

[77] Как мог Геродот знать об источнике Дона, когда, спустя столько веков после него, Стравон откровенно сознавался, что течение Танаиса за устьями вовсе неизвестно по недоступности, происходящей сколько от суровости климата, столько и от варварства туземцев, и что, вследствие этой неизвестности, одни производили Танаис из-под Кавказа, другие, ещё лучше, из одних краёв с Истросом, то есть с Дунаем? StrabonisRer. Geographic. XI. 2. Что касается до Иван-Озера, то, хотя Дон и величается по нём «Ивановичем», оно так ничтожно в его системе, что в наше время Дюгамель оспаривал у него честь быть источником Дона, полагая истинное начало реки в небольшом ручейке, который изливается в Иван-Озеро при селе Иванове. Энцикл. Лексик. т. XVII. сс. 138–143, 159–168.

[78]Allgemeine Enchclopädie der Wissenschaften und Künste, vonI.S. Ersch und I.G. Gruber. Erste Section, Th. XXVII. S. 216–218. Падение Днестра между Городынею и Нижниовом, на расстоянии 22 миль, имеет только 42° 5′ 4″ 8″‘; после ж, с Нижниова до Окопов, на расстоянии 30 миль, ослабевает до 41° 4’ 10″ 9″‘. Между тем, в самом верховье, в продолжение 10 миль, он скачет по уступам Карпатов бурным, стремительным потоком.

[79] Знаменитая теснина ныне, под именем Железных Ворот (по-турецки Демир-Капу, по-сербски Гвоздена Врата, по-немецки Eisen-Thor), перехватывающая течение Дуная между Баннатом и Валахиею, вовсе не упоминается Геродотом; без сомнения, не по чему другому, как по тому, что он ничего не знал об её существовании. Очевидное доказательство и тому, что Геродот сам не бывал в странах При-Дунайских, и тому, что его Скифия простиралась недалеко вверх по Дунаю!

[80] Так действительно поступает Стравон, уподобляя Таврический Херсонес Пелопоннесу, и по фигуре, и по величине:ἡ δὲ μεγάλη Χεῤῥόνησος τῇ Πελοποννήσῳ προσέοιϰε ϰαὶ τὸ σχῆμα ϰαὶ τὸ μέγεϑος (VII. 4).

[81] В метрической системе древних Еллинов, ὁ στάδιος или τὸ στάδιον означало меру, содержащую в себе 6 πλέϑρα, 100 ὀργυιάς, 600 πόδας, 2400 παλαιστάς, 4800 ϰονδύλους, 9600 δαϰτύλους. См. Alterthumswissenschaft, von S.J.W. Hoffmann, Leipz. 1834. S. 498. Основною первоначальною мерою, которой определялась величина и самой «стадии», полагалась у них «стопа», ποῦς. По общепринятому в учёном мире мнению, как «стопы», так и «стадии» в употреблении имели весьма различное значение. Самых главных и наиболее известных родов «стадий» насчитывают до восьми, которых содержание к географической миле определяетсятак:

Стадия Малая, или Аристотелева – 77,33

Стадия Клеомедова – 56,65

Стадия Пифическая, или Дельфийская – 51,18

Стадия Эратосфенова – 46,57

Стадия Морская, или Персидская: она же приписывается некоторыми и Геродоту – 44,46

Стадия Олимпийская – 40,04

Стадия Филетерическая – 35,50

Стадия Большая, она же Египетская, или Александрийская – 33,39.

Что «стадия» Геродотова, по крайней мере, при измерении Скифии, близко подходила к величине «стадии олимпийской», доказывает, вернее всяких выкладок, нынешняя езда чумаков по степям Новороссийским, которые обыкновенно проходят в день от 30 до 35 вёрст, то есть около 5 географических миль, следовательно точь-в-точь «200 стадий», полагаемые Геродотом на «день сухопутья». Скифы езжали, верно, не быстрее чумаков, нынешних своих преемников, когда таскали с собою всё своё житьё-бытьё, жён и детей, вместе с стадами ленивых волов и овец (IV. 46. 121).

[82] Я взял Измаил как самую ближайшую точку, при которой в настоящее время сухопутная дорога извнутри Новороссийских степей за Дунай прикасается к Дунаю. Ниже незачем было, особенно в старину, забиваться в лабиринт протоков и лиманов, который и теперь едва доступен, а проходим полно будет ли когда-нибудь. Тогда, ближайшее сообщение Скифии с Фракиею через Дунай, о котором, без сомнения, идёт здесь дело у Геродота, конечно было там, где в последнюю войну Турецкую наведён был мост для нашей армии, то есть при местечке Сатунове, вёрст 20 выше Измаила. В таком случае, выкладка Геродота окажется ещё вернее с действительностью.

[83] Здесь, напротив, взято самое дальнейшее расстояние противулежащего берега Азовского Моря от Лимана Днепро-Бужского. Гораздо ближе от Ста Могил северо-западный угол Моря Азовского, которым оно соприкасается с Сивашем, через так называемый Тонкий Пролив, при нынешнем Геническе. До сюда почтовым трактом считается теперь от Николаева триста пятьдесят одна верста.

[84] Позднейшие географы, Мела (III. 1), Плиний (IV. 26), Птолемей (III. 5), разумели под именем «Taphræ», «Τάφρος», кажется нынешний Перекоп. Тут же и у Стравона помещаются «Τάφριοι» (VII. 3). Но укрепления, воздвигнутые Асандром, Стравон полагает на истме, отличном от нынешнего Перекопского: ибо этот последний проводит он определенно от Моря (Чёрного) до Гнилого Болота, Σαπρὰν λεγομένην λίμνην (VII. 4); а истм, укреплённый Асандром, называет лежащим при Меотиде, τὸν πρὸς τῇ Μαιώτιδι (ibid.). Следы перекопа между Феодосиею и Арабатом, равно как и укреплений Асандровых, замечены были Кларком и Потоцким. Clarke Travels, vol. II. р. 140. Potocki Histoire primitive des peuples de la Russie, p. 110. Cp. Guide du voyageur en Crimée, par С.H. Montandon, Odess. 1834. p. 109.

[85]Le Berda a tout au plus dix-huit pieds de largeur, et rarement plus d’une arschine de profondeur. Ses eaux sont limpides; elles coulent, avec beaucoup de rapidité, du nord au sud, dans un canal profondement coupé, bordé de rochers, et presque sans bas-fond, sur un lit de sable blanc quartzeux qui provient de la décomposition de granit. La rive gauche, bordée d’un petit nombre de rochers, est assez douce; mais la rive droite, beaucoup plus escarpée, laisse appercevoir des couches alternantes de granit, comme si le canal du petite fleuve avait été taillé dans cette roche. Second voyage de Pallas, traduit par MM. de la Boulaye et Tonnelier. Paris 1811. t. II. p. 278. Бухта Бердянская, возведённая ныне на степень порта, имеет глубины до 15 сажень.

^[86] Так Арриан, в своём Перипле, посвящённом императору Адриану, заставляет Танаис изливаться в Понт: Τάναϊς ποταμὸς λέγεται ὁρίζειν ἀπὸ τῆς Ἀσίας τὴν Εὐρώπην, ϰαὶ ὁρμᾶται μὲν ἀπὸ λίμνης τῆς Μαιώτιδος ἐσβάλλει δὲ εἰς ϑάλασσαν τὴν τοῦ Εὐξείνου Πόντου. Arriani Periplus Ponti Euxini в Hudson Geographiæ Veteris Scriptt. Græci Minores. t. I. p. 10. У Безыменного ещё определительнее сказано, что Танаис изливается и в Меотиду, и в Киммерийский Воспор: ἔξεισι δὲ δίστομον ἔχων τὸ ῥεῖϑρον εἰς τὴν λεγομένην Μαιῶτιν, ἐς τὸν Κιμμεριϰὸν τε Βόσπορον. p. 4. To же подтверждает Прокопий, секретарь знаменитого Велисария, говоря, что туземцы зовут Киммерийский Воспор, до самого Понта, Танаисом: Τάναϊν δὲ ϰαλοῦσιν οἱ ἐπιχώριοι ϰαὶ τὴν ἐϰβολὴν ταύτην ἐϰ λίμνης ἀρξαμένην τῆς Μαιώτιδος, ἄχρι ἐς τὸν Εὔξεινον Πόντον. Procopii De Bello Gothico, 1. IV. C. 4. Младший Плутарх говорит даже, что гора Криу-Метопон, принадлежащая к Крымскому Южно-Бережскому Хребту, лежит при Танаисе: παράϰειται δὲ αὐτῷ (τῷ Τανάϊδι) ὄρος τῇ διαλέϰτῳ τῶν ἐνοιϰούντων προσαγορευόμενον Βριξάβα, περ μεϑερμενευόμενον Κριο-Μέτωπον. Plularchus De Fluminibus, s. v. Τάναϊς. Видно отсюда, что вдревности Танаис проводился чрез Азовское Море до Чёрного, и что даже всё углубление Чёрного Моря между Крымом и Абхазиею считалось устьем Танаиса. И в ближайшие к нам времена, Воспор Киммерийский, или Пролив Таврический, считался устьем Танаиса, как видно из слов монаха Рубруквиса, известного путешественника XIII века: sunt auеem alta promontoria super Mare a Kersona usque ad orificium Tanais. Hakluyt’s Collection of the early voyages, travels and discoveries, Lond. 1809. p. 81. В настоящее время залив, который принимает в себя устья Дона, до Таганрога и дальше сохраняет ещё признаки речные: вода в нём преснее и мягче морской; сверх того, он замерзает почти во всю свою длину, до кос Долгой и Бердянской. Second voyage de Pallas, t. II. p. 242. 261.

^[87]Dureau de la Malle Géographie physique de la Mer-Noire. Rennel The geographical system of Herodotus. Cp. Histoire d’Hérodote, trad. par A.F.Miot, Paris 1821. t. II. p. 165–168.

[88] Сведениями о нынешнем судоходстве Херсонском я обязан также гг. Андреевскому и Гембачеву. Г. Гембачев в сообщённой мне записке извещает, что течение ординарной воды в Днепре, разумеется между Лиманом и Порогами, равняется ¼ узла, то есть ½ версты, а при полной воде доходит до 4 узлов, то есть до 7 вёрст в час. Сообразно с тем, и судоходство бывает весьма различно, смотря по тому, при какой воде производится, не говоря уже о ветре. Г. Андреевский пишет, что при ординарной воде легко идти на вёслах, но в полную воду сила вёсел оказывается недостаточною против быстрины течения; почему, если берег отлог, то употребляется бичева; в противном же случае, судно останавливается и ожидает попутного ветра: а на реке, имеющей направление более четверти компаса, ветер так непостоянен, что иногда в сутки меняется по нескольку раз. В прошлом 1841 году катера от Херсона до Берислава вверх расстояние, содержащее в себе около 90 вёрст, с растагами и ночлегом прошли в двое суток; назад совершили тот же путь только в 8 часов. Из Голой Пристани, находящейся у самого Лимана, вверх до Херсона расстояние не более как в 17 вёрст, на обыкновенных «дубах» проходится при свежем попутном ветре в 2 часа, при противном в 6 и даже в 8 часов, а во время безветрия часа в 4. Древние суда Еллинов, конечно, ходили не быстрее нынешних.

[89] Точно так же на Днестре, в 1803 году, суда, отправленные крейс-гауптманом бароном фон-Дике, шли вниз, от местечка Розвадова, в Стрыйском округе Галиции, до селения Маяков, в Одесском уезде против Аккермана, целые 27 дней: всего расстояния от 8 до 900 вёрст, и ещё вниз! С возвращением назад весь рейс совершён был в 3 месяца. От Розвадова до Окопов, пограничного местечка с Россиею, суда Австрийские ходят вниз 8, а вверх 15 дней: расстояние же содержит в себе не более 300 вёрст. Allgemeine Enchclopädie derWissenschaften undKünste, vonI.S. Ersch undI.G.Gruber. Erst. Sect. Th. XXVI. S. 216–218.

^[90] Славные Днепровские Пороги, которых Константин Порфирогенет (De administrando Imperio, с. 9) насчитывал 7, Боплан (Description d’Ukraine, Par. 1661. р. 19–20) 13, Книга БольшогоЧертежа (изд. Языкова, с. 100–101) 14, Лерберг (Unterfuchungen zur Erläuterung der älteren Geschichte Ruβlands, St. Petersb. 1816. S. 322–332) 17, начинаются ныне Порогом Кайдацким, при местечке Старый Кайдак, возле Екатеринослава, и оканчиваются Порогом Вольным перед деревнею Кичкас, несколько выше города Александровска. В настоящем виде их описывали: Паллас (Reisedurchdie südl. Stathaltersch.derRuβischen Reichs, I. 495 ss. II. 508, 515); Зуев (Путешественные записки от С. Петербурга до Херсона, СПБ. 1787. с. 225 слд.); Гильденштедт (Reisen durchRuβlanb, II. S. 107 ss). Нынешнее судоходство снизу не доходит до самых Порогов, но останавливается в Александровске. Кстати заметим здесь, что, при определении плаваемости Борисфенеса, в дошедших до нас списках Геродота, вместо «τεσσερεσϰαίδεϰα» стоит «τεσσεράϰοντα ἡμερέω», то есть не «четырнадцать» а «сорок дней»: Байер первый решился читать «τεσσερεσϰαίδεϰα», то есть «четырнадцать», и поступил весьма основательно. Но что значит показание Стравона, который объявляет Борисфенес судоходным только на «шестьсот стадий»: Βορυσϑένης ποταμὸς πλωτὸς ἐφ’ἑξαϰοσίους σταδίους (VII. 3)? Тут расстояния достаёт только на три дня. Выходит, Днепр был тогда доступен, много если до нынешнего Берислава; конечно не от физических препятствий, но от других обстоятельств. И вот почему Стравон, знавший хорошо катаракты Дуная (IV. 3), ничего не знает о Днепровских Порогах.

[91] Так утверждает Нибур в своих Ueber die Geographie Herodot’s и Unterfuchungen über die Geschichte der Skythen, Geten undSarmaten. См.Kleine histor u. philolog. Schriften, S. 132 ff. 352 ff. Знаменитый критик схватывается особенно за выражение Геродота, что Истросимеет течение «равномерное», или, как он изъясняет, «соответственное» Нилу: ἐϰ τῶν ἴσων μέτρων ὁρμᾶται (II. 33); это значит, по его толкованию, что, как Нил у Геродота сначала течёт с запада к востоку, потом, при входе в Египет, поворачивает на север, «соответственно» с тем Истрос должен был течь прежде от востока на запад, и там поворачивать к югу. С Нибуром соглашается Дальман, который говорит: Seiner Lieblingsanficht gemäß, die nördliche Erdhälste der südlichen entgegenseßend, denkt er (Herodot) sichderIster alsvollkommen mit demNil correspondirend, gleich lang Europain der Mitte ganzduchschneidend, wie jener Lybien, unddasvolkommen ingleicher Richtung nachOften, auch beide gerade gegenüber, oder, wie mir fagen würden, unter einer Mittagslinie fich insMeer ergießend, indem Aegypten, Eilicien, Sinope undder Isterausfluß, nach seiner Meinung, verschiedene Punkte einer undderselben Linie bilden. Forschungen auf demGebiete der Geschichte, Bd. II. Abth. I. S. 87 ff. Обоихопровергает весьма основательно Линднер в Skythien unddieSkythen des Herodots, S. 26, 27.

[92] О числе устьев Истроса у древних существовали разные понятия. Схолиаст Аполлония, певца Аргонавтов, считает их только три (ар. Casaubon. in Notit. ad Strab. 1. VII. p. 305. Эфор (Strab. VII. 3, Дионисий-Периегет (v. 301) и Фест Авиен (v. 441), согласно с Геродотом, дают Истросу пять устьев. Плиний простирает число их до шести (IV. 24). Наконец, Стравон (VII. 3), Мела (II. 7), поэт Овидий (Trist. II. vv. 287–290) и историки Тацит (Mor. Germ. с. 1) и Аммиан-Марцеллин (1.XXII. с. 8) возводят до семи: число, которое и утвердилось на все последующие времена, пока география изучалась лишь из книг. Самое южное из них Стравон и Птолемей называют «Святым-Устьем», Ἱερὸν στόμα. У Плиния оно называется «Певкою», Peuce, по острову «Певке», Peuce, Πεύϰη, им образуемому: который остров упоминается под тем же именем у Скимна (v. 42) и сравнивается величиною с Родосом (v. 41), а у Стравона и Мелы называется величайшим из всех островов, образуемых устьями Истроса. В настоящее время дельта Дуная состоит точно из множества островов, которые все однако совокупляются под четыре главные названия: Четал, Лети, Георгиевский и Портицкий. Три первые принадлежат России; последний остаётся за Турцией. Больше всех из них остров Георгиевский, который вместе с Маишем называется также Большим Четалом: поверхность его полагается в 1000 квадратных вёрст. В средине этого острова находится прекрасный лес, называемый Кара-Урман, в котором до 1829 года была большая деревня, населённая Некрасовцами и Запорожцами: что весьма соглашается с общепринятым у древних производством наименования Певки от еллинского «πεύϰη», которое означает «лес, преимущественно хвойный». Итак, остров Певку можно признать в нынешнем Большом Четале, который собственно находится между теперешними гирлами Сулинским и Георгиевским. Посему, нынешнее Георгиевское Гирло должно считать тем, которое у Плиния называется «Peuce». Но так как Плиний говорит о своём «Peuce», что оно «поглощается большим болотом», magna palude sorbetur, и сверх того отделяет от себя озеро Гальмирис; то в «Peuce» надо видеть не весь нынешний Георгиевский Дунай, а только верхнюю часть его, и потом Дунавец, который, отделяясь от него вправо, действительно поглощается в болотистом лимане, называемом теперь Разельм, и отделяет от себя большое озеро Бабадаг: одним словом, нынешнее Портицкое Гирло Дуная, которое теперь в самом деле есть самое южное. Кажется, и всё бы тут. Но «Peuce» Плиния то же ли, что «Ἱερὸν στόμα» Стравона и Птолемея? Это ещё задача. Впрочем, довольно и того, что Плиний считает только шесть устьев; следовательно, пропускает седьмое, которое у других шло в счёт. Теперь, если взять в соображение, что это «седьмое устье» Аммиан-Марцеллин называет «чёрным наподобие болота», palustri specie nigrum: то не бросается ли невольно в глаза имя нынешней «Чёрной Воды»? От Расовы, близ которой находится Черна-Вода, считается до моря при Кюстенджи только 12 часов пути по нынешнему счёту, следовательно, каких-нибудь вёрст 40, не более. См. La Turquic d’Europe, par A. Boué, Paris 1840, t. IV. p. 521. По известиям, находившимся в руках у Катанчича, трудолюбивого исследователя древней и новой географии Дуная, Черна-Вода выпускает из себя два потока, из которых один идёт в море при Кюстенджи, другой имеет направление на север, где соединяется с другим близ текущим потоком, вероятно, изливающимся в Бабадаг. М.Р. Katancsich, De Istro ejusque adcolis, Budæ 1798. p. 25. Француз Буэ, недавно путешествовавший по Европейской Турции, помещает здесь только ряд озерков, «des petits lacs», и вовсе не прочь, чтоб тут не было когда-нибудь сообщения между Дунаем и морем: только, говорит, едва ли это было во времена исторические La Turquie d’Europe, t. I. p. 98. Почему ж, едва ли?

[93] Дельта Дунайская ещё у Стравона является под именем Малой Скифии; τὰ ἕλη τὰ τῆς Μιϰρᾶς ϰαλουμένης Σϰυϑίας τῆς ἐντὸς Ἴστρου (VII. 5). Овидий место ссылки своей, город Томы, нынешнюю Мангалию, называл уже Скифиею (Trist. III. 2, I. 11, 55. I. 3, 67, 7, 40). Впоследствии, в Восточной Римской Империи, в диецезии Фракийской постоянно числилась епархия Скифская, которой митрополиею были Томы. Notit. imp. Orient, с. 1. Hieroclis Synecdemus, 6. Leonis Imp. Ecthesis, 36.

[94] Имя Серета или Сирета не меньше имеет созвучия с Τιαραντὸς как и имя Прута с Πόρατα. Серет берёт своё начало в нынешней Буковине, несколько южнее источников Прута. Брлат принимает он слева; а Молдаву и Быстрицу справа: последнюю при Бакео, первую при Романе.

^[95] Я высчитываю здесь расстояние от моря до Смурых-Кафтанов левою стороною Днепра, кругом всего делаемого Днепром колена, по той причине, что если бы во времена Геродота сообщение Скифов-Царских с Смурыми-Кафтанами дважды пересекало Днепр, как то неизбежно при прямом направлении на север, то Геродот не мог бы не знать ничего о течении Днепра выше Порогов. Сторона между Сулою и Пслом известна в отечественной нашей старине под особым хорографическим наименованием Посулия. См. Песнь о Полку Игоря. Изд. Де-Ларю. стр. 20.

^[96] Протяжение Днестра от Хотина до Лимана полагается в Энциклоп. Лексик. (т. XVII. с. 35) в 869 вёрст, в Allgem. Enchclop. Erst. Sect. Th. XXVI. S. 218) в 90 миль. Прямо, от Хотина до Аккермана, почтовым трактом через Кишинёв считается только 434 вёрст.

^[97]Все исчисленные здесь наименования Скифов суть очевидно нарицательные: прозвища, данные Еллинами, а не собственные имена колен. «Νομάδες» и «Γεωργοὶ» или «Ἀροτῆρες», равно как «Βασιλήϊοι», суть чистые еллинские слова, означающие «кочующих», «земледельцев» или «пахарей», и «царских» или, может быть, вернее «царственных». «Ἀροτῆρες» значит «бродяги» (= Бродники?). «Καλλιπίδαι», с прибавкою ещё одного π, без натяжки может быть произведено в «ϰαλός», «красивый», и «ἵππος», «конь». Посему этим наименованиям не должно придавать никакого этнографического смысла. Ими, кажется, не означалось и генеалогического, поколенного различия между Скифами: Геродот говорит в другом месте, что по происхождению Скифы разделялись особо на три племени, которые назывались: первое Авхаты, второе Катиары и Траспии, третье Паралаты (IV. 6). Еллины различали их, как видно, по первым, бросавшимся в глаза, наружным признакам.

^[98] Дикие кони водятся ещё и теперь в Херсонской губернии между Ингулом и Ингульцом. Г. Андреевский видел их также в Днепровском уезде Таврической губернии, в дачах имения Завадовки. См. Путевые Заметки в Л. О. С. X. Ю. Р. 1838. № V. с. 288.

^[99] Кстати стоит заметить здесь, что в числе обыкновенной пищи, употребляемой Алазонами, Геродот упоминает «чеснок», allium, под еллинским наименованием (IV. 17). Не странно ли, что это древне-еллинское название «чеснока» употребляется доныне Русскими, и где же? В Рязанской губернии! Там «дикий» или «полевой чеснок», в летнее время составляющий лакомство простого народа, не имеет другого имени, как «скородá».

[100] Речка Меланка впадает в Тилигул при селе Волконском, Святотроицкое тож, верстах в 50 от источников Тилигула. Замечательно, что поэт Латинский Лиценций, друг С. Августина, следовательно, живший в IV веке по Р.X., производил реку Гипанис из озёр Гексампейских:

Hexampeosque lacus fugiens Hypaneïus amnis

Callipidum Scythicas resonat spumosus ad undas.

Poёtæ Latini Minores, ed. Wernsdorf, v. IV. p. 316. Coll. Pisan, v. V. Новое, к прочим, свидетельство, что, по понятиям древности, Гипанис, во-первых, вливался прямо в море, во-вторых, вытекал из окрестностей Гексампеоса, следовательно, был Тилигул, а не Буг.

[101] Гранитная гряда, о которой идёт здесь дело, одно из любопытнейших геологических явлений, проходит широкою диагональю из угла в угол четвероугольника Скифского, от северо-запада к юго-востоку. Отрог Карпатов, которых первозданная формация, хотя во многих местах разорванная и разрушенная, постоянно в ней сохраняется, она упирается в Азовское Море гранитною площадью, в которой прорыла себе исток река Берда, и которой главная выпуклость находится внутри Мелитопольского уезда Таврической губернии, близ селения Токмак, где находится также и точка разделения вод, бегущих с одной стороны в Море Азовское, с другой в Чёрное посредством Днепра. Second voyage de Pallas, t. II. p. 278. sqq. Ср. Путевые Записки Андреевского в Л. О. С. X. Ю. Р. 1839. №1, с. 130 и 131. По новейшим геогностическим исследованиям, весь горный кряж, простирающийся от Азовского Моря вверх по Северному Донцу и потому называемый Донецким, составляет с этою грядою одну горную область. Энциклоп. Лекс. т. XVII. с. 138. Гряда эта, без сомнения, служила в древности единственною путеуказательницею во глубине однообразных, безурочищных степей, где она имеет постоянно в ширину от 40 до 50 верст. Güldenstädts Reisen durch Russland, Th. II. S. 124 ff. И вот откуда наименование «Путей», которым религиозная фантазия придала прозвище «Святых». Ср. Кеппена Древности Северн. Бер. Понта, с. 12.

^[102] Буквальный смысл текста Геродотова в этом месте показывает, по-видимому, что Гипанис судоходен «до слияния с Горьким Ключом» на пять дней, а потом «до моря» на четыре дня, следовательно, всего на девять дней. Так и принимают все исследователи и толковники Геродота, хотя невозможность столь длинного протяжения судоходства бросается в глаза даже и в таком случае, когда Гипанис признаётся нынешним Бугом. Я соглашаюсь вполне с счастливою проницательностью Линднера, который слова Геродота: «ἐπὶ μὲν πέντε ἡμερέων πλόον βραχὺς ϰαὶ γλυϰύς ἐστι · ἀπὸ δὲ τούτου, πρὸς ϑαλάσσης τεσσέρων ἡμερέων πλόον, πιϰρὸς αἰνῶς» (IV. 52), переводит так: «der Hypanis ist nur auf einer Strecke von fünf Tagfahrten schiffbar, und istsein Wasser Anfangs noch füß; bei den vier untern Tagfahrten aber wirdesbitter». Skythien unddieSkythen desHerodots, S. 75.

[103] Жителей между Борисфенесом и Гипанисом, находившихся насупротив святилища Димитры, Геродот называет Борисфенеитами (IV. 53). Скифов ли тут разумел он, или Еллинов, которые сами себя называли Ольвиополитами? Без сомнения, Скифов. Еллинские колонии были тогда, и долго после, оазисы, со всех сторон окружённые Скифами.

[104] Всю эту восточную половину четвероугольника Геродотова Стравон называет «Малою Скифиею»: ϰαὶ ἐϰαλεῖτο ἡ χώρα αὕτη πᾶσα (ἡ χεῤῥόνησος Ταυριϰὴ), σχεδὸν δέ τι ϰαὶ ἡ ἔξω τοῦ ἰσϑμοῦ μέχρι Βορυσϑένους, μιϰρὰ Σϰυϑία (VII. 4). Вот почему наименование «Ἀρχαίη Σϰυϑιϰὴ», которое Геродот даёт западной половине своего четвероугольника, я перевожу не «Древняя», но «Главная Скифия», согласно с Линднером, который это выражение переводит также «Erz-Skythien» (S. 43). Геродот приводит Скифов с востока, из Азии сначала в землю Киммерийскую, которая находилась при Меотиде (IV. 11): как же западная часть Скифии могла называться «Древнею Скифиею»? И впоследствии, степи, простирающиеся на север и восток от устьев Дуная, назывались у Византийцев «ἡ μεγάλη Σϰυϑία», по переводу наших древних летописцев «Великая Скуфь».

[105] Нынешнее Днепровское Подпорожье, то, что прежде, относительно России и Польши, называлось Запорожьем, начиная с последнего «Вольного Порога», обозначается на Днепре, во-первых, группою 6 маленьких островков, называемых Дубовыми. Потом следует остров Вербов. Урочища, которых самые названия означают «лес», Гилею! Вслед за тем, Днепр поворачивает вдруг весьма круто на юго-запад: и это на правом берегу образует весьма замечательный мыс, который называется ныне Кичкас. «Cette langue de terre, – говорит известный Боплан, – est enfermée par ledit Boristhene, et enuironnée de deux precipices inaccessibles, qu’on ne peut aborder que d’vn costé de la campagne, par vn endroit d’enuiron de deux mille pas, et en lien assez bas, il n’y auroit que ce lieu à enfermer pour auoir vne belle et forte ville, il est vray que la terre n’estant plane, elle fait vne forme de circonference, qui fait que les riues de la Tartarie у commandent ces lieux, comme aussi ces lieux commandent les riues de Tartarie, ces lieux sont fort esleués, lariuiere у est entiere et n’est point embarassée,et est fort estroite particulierement au midi —– i’ay veu des Polonnois tirer de l’arc d’vne riue à l’autre, et la flesche tomber plus de cent pas de l’autrecosté — c’est là le plus grand etcommode passage qu’ayent les Tartares, tant qu’en celieu, le canal ne peutpas auoir plus de 150 pas. Description d’Ukraine, par le sieur Beauplan. p. 21. Ниже, не больше как в четверти версты, начинается остров Хортица. Кажется, это урочище в Книге БольшогоЧертежа обозначено под именем Червонных Гор. Книга Б. Ч. изд. Языкова. Стр.101. Я полагаю здесь самое приличное место кладбищу царей Скифских, посреди столь дикого, грозно-величественного ландшафта. Геродот именно говорит, что оно находилось там, «докуда Борисфенес судоходен»: ταφαὶ δὲ τῶν βασιλήων ἐν Γέῤῥοισί εἰσι · ἰς ὃ ὁ Βορυσϑένης ἐστὶ προσπλωτός (IV. 71). Святыня этого места не возвышалась ли ещё и тем, что здесь же, по всей вероятности, полагалась мифическая колыбель Скифов: та таинственная пещера, в которой, по сказанию Понтийских Еллинов, переданному Геродотом (IV. 8–10), родились Агафирс, Гелон и Скиф, от героя Иракла и прелестной Змей-Девицы, и которая находилась, как говорит то же предание, в отдалённом углу Гилеи, куда Иракл достигнул не прежде, как прошедши всю землю Скифскую с запада? Тут же, верно, сохранялось и «священное злато», палладиум народности Скифов, ниспосланный с неба, благоговейно хранимый царями и чествуемый от народа ежегодными жертвами (IV. 5–7). Вот новая причина, по которой гранитная гряда, ведущая сюда из глубины степей, могла называться «Святыми Путями». Впрочем, прилагательное «Ἱραὶ» не находилось ли в связи с именем «Γέῤῥοι»? «Γέῤῥον» по-еллински означает «всё сплетённое из прутьев», посему «щит», «шалаш», «изгороду». Можно делать разные догадки, чтоб это значение приладить к нынешнему Подпорожью. Русскому уху наименование «Γέῤῥοι» представляет весьма соблазнительное созвучие с «яры», как называем мы крутые обрывы и в воде и на земле!

^[106] Нынешнее Кюстенджи, конечно, есть византийская Κωνσταντιάνα, упоминаемая Гиероклом в числе городов епархии Скифской, непосредственно после Ἴστρος. Hieroclis Synecdemus, 6. Древний Истрополис, очевидно Ἴστρος Гиерокла, обыкновенно полагают в нынешнем местечке Кара-Керман, лежащем на север от Кюстенджи. Но Катанчич, сколько по созвучию имён, столько и по большей сообразности с мерою Стравона (VII. 6), находит след Истрополиса в местечке Vister, лежащем промеж Кюстенджи и Кара-Кермана. De Istro ejusque accolis, p. 25. Существует ли точно такое местечко: я не знаю.

^[107] В дошедшем до нас под именем Скилакса Кариандского Перипле упоминается Тирес, искажённый в Τρίσσης, и на нём города еллинские Νεώνειον, должно быть Νιϰώνιον Птолемея, Νιϰωνία Стравона, и Ὀφιοῦσα, которую под тем же именем упоминает Стравон, а Плиний называет ещё, соимённо реке, Tyras. Scylacis Caryandensis Periplus, в Hudson Geogr. Veter.Script. Min. t. I. p. 29. Если этот Перипл принадлежит тому Скилаксу Кариандскому, которому, по свидетельству самого Геродота, Дарий поручал изведать, куда течёт река Инд, и который вследствие того оплыл кругом всю Африку (IV. 44): то города, упоминаемые в нём на Тиресе, должны были существовать до Геродота. Но новейшая критика не признаёт ему такого раннего происхождения: Нибур и Укерт относят его много-много к началу IV века до Р. X. (ок. 370 г.). Впрочем, Офиуса, которая, по свидетельству Аммиана-Марцеллина, была основана ещё Финикиянами, верно, существовала уже во времена Геродотовы: в ней, так как она, по свидетельству Плиния, называлась и Тирасом, жили Геродотовы Тириты.

[108] По измерениям Арриана, здесь должно было находиться поселение еллинское Одессос с пристанью. Arriani Periplus Ponti Euxini, в Hudson Geogr. Vet. Script. Min. p. 21. Вероятно, оно ж называется у Плиния Portus Ordesus (IV. 26), у Птолемея          Ὀρδησσὸς на реке Аксиаке (III. 5).

^[109] «Укрепления Киммерийские», Κιμμέρια τείχεα, которые Геродот упоминает в земле Киммерийской (IV. 12), то есть в нынешнем полуострове Керченском, конечно, не были одно и то же с «городом Киммерийским», Κιμμεριϰὸν или Κιμμερὶς πόλις, о котором говорит Скимн, прибавляя притом, что этот город был построен тиранами Воспорскими (vv. 148–150), следовательно, уже позже Геродота. Что касается до «перевоза Киммерийского», Πορϑμήϊα Κιμμέρια, там же упоминаемого Геродотом (IV. 12), то нет никакого основания принимать нарицательное имя урочища за собственное имя города Еллинского.

[110] При начале нашей отечественной истории, река Сула составляла пограничную черту между оседло-населённою северною полосою Украйны и Диким Полем южных бесприютных степей. Меланхлены или Смурые-Кафтаны у Геродота не причисляются к номадам, как соседы их Людоеды (IV. 107.106), и потому, верно, были народ оседлый.

[111] Река Рось в старинных наших преданиях играет такую же роль на правой стороне Днепра, как Сула на левой. Перед устьем своим, при местечке Сахновке, она разделяется на два рукава, которые, с принимающим их Днепром, образуют довольно большой остров, весь покрытый озёрами и всякого рода топями. Не это ли те «болота» и та «пустыня», которые Геродот полагает к северу за Смурыми-Кафтанами (IV. 20)?

[112] Геродот говорит, что Невры только за одно поколение перед походом Дария, покинули свои прежние жилища, принуждённые к тому чрезмерным размножением змей (IV. 105). Это даёт намёк на Офиусу, находившуюся при устье Днестра, которой имя означает «Змеиный-Город» или «Змиев». Замечательно, что в северной части нынешней Подольской губернии есть длинный вал, в роде Бессарабских Троянов, который проходит и в Киевскую губернию, чуть ли не до Днепра: он называется у туземцев «Змеем»! По остроумной догадке Шафарика, следы Невров сохраняются доныне в именах двух притоков Западного Буга, Нарева и Нурчика, по которым нынешняя Августовская губерния в царстве Польском и Белостокская область, старая Подляхия, назывались и называются ещё Нурскою Землёю. Slow Starozit. о. 1. с. 2. § 10. Так! Но едва ли со времени Геродота?

[113] До последних времён в Молдавии и Валахии существовал особый класс Цыган, которые обязаны были заниматься собиранием золота в реках, с условием ежегодно платить по три или по четыре драхмы «домне», то есть владетельной господарше; они и назывались потому «Аурари», что по-румунски значит то же что «χριςοφόροι». Διονυσίου Φωτεινοῦ Ἱστορία τῆς πάλαι Δαϰίας, Βιέν. 1818. τ. III. μ. 5. ϰ. 6. Demetrii Kantemiri Descriptio Moldaviæ, p. 1. c. 5. Cp. Histoire de la Valachie, de la Moldavie et des Valaques Transdanubiens, par M. de Kogalnitchan, Berlin 1837. t. I. p. 44.

^[114] Геродотов Марис единогласно всеми считается за нынешний Марош в Трансильвании. Но есть ли какая-либо возможность, чтобы приток, проводимый прямо в Истрос, и притом тотчас вслед за «самородными реками Скифскими» (IV. 49), означал реку, которая, начинаясь в сокровеннейших ущельях Карпат, имеет всё своё течение по ту сторону их колоссального амфитеатра, и которая, не доходя до Дуная на весьма значительное расстояние, теряет и самостоятельность и имя, поглощаясь Тисою, во глубине степей Венгрии? Нынешняя Алута или Олта зачинается также в ущельях Карпат, и невдалеке от источников Мароша, из одного и того же звена цепи Карпатской, которое называется горой Таркö. Но потом она вырывается, чрез так называемое Талмачское ущелье, по-немецки «Rothenthurm-Paß» возле Германштадта, на раздольные равнины Валахии и, прорезав их насквозь, вливается прямо в Дунай насупротив Никополя в Булгарии. Transilvania, seu Magnus Transilvaniæ Principatus, auct. Josepho Benkö, Claudiop. 1834. t. I. p. 65. Что Алута и Марош, по причине соприкосновенности своих источников, могли в древности сообщить одна другой своё имя, это очевидно из аналогии множества одноимённых рек по обе стороны Карпат: так в смежных краях с одной стороны Трансильвании, с другой Галиции и Молдавии находится три или четыре Быстрицы, столько же или более Самошей, и т.п. Линднер также подозревает тожество Мариса с Алутой. Skythien unddie Skythen des Herodots, S. 138.

^[115] Болота эти находятся преимущественно в окрестностях города Пинска, где с одной стороны Пина и Ясолда, с другой Стырь и Стоход соединяются с Припетью бесчисленным множеством протоков, образующих огромный лабиринт вод, который, особенно весною, разливается целым потопом в глубокой котловине, представляемой здесь поверхностью земли. Посредством тригонометрических съёмок дознано, что область Припети у самых источников реки, именно между городами Кобрином и Пружанами, едва 68 саженями (7 англ. фут.) выше уровня Балтийского Моря, отстоящего почти на 5 градусов широты. Пределы её обозначаются: на юге, так называемою Авратынскою Высью, которая поднимается местами до 300 футов выше моря; к северу, Высью Ошмянскою, которая при деревне Тулишках имеет около 147 сажен возвышения. Кроме поименованных рек, сюда, в главную трубу Припети, сливается их с обеих сторон бесчисленное множество: и из них некоторые, по ту и по другую сторону, носят одинакие имена, например Случь здесь, на юге, и Случь там, на севере. Сверх того, вся эта низь наполнена множеством мелких озёр, особенно в верховьях рек, около местечек Ковеля, Ратна и Дивина, где между прочим особенно замечателен глубокий, бездонный богач Ока, питаемый неиссякаемыми ключами извнутрь самой земли; дальше к северу, между реками Случем и Орессою, находится даже значительное озеро, называемое Слуцким. Что касается до болот и топей, то они повсеместны: твердозем добывают из-под них посредством бесчисленных канав, которые тянутся иногда на многие десятки вёрст, например около Дивина; добытый спасают от наводнений непрерывными плотинами и гатями, например вокруг Ковеля; в окрестностях Ратна случается переезжать от 7 до 8 длинных мостов, отстоящих друг от друга не более как на 20 шагов. EichwaldNaturhistorische Skizze von Litthauen, Wolynien undPodolien, S. 100 ff. Ср. его же Darius Hystaspis zieht derGegend von Pinsk в Dorpat. Yahrb. 1834. Bd. III. Hft. I. S. 10–12.

[116] Может быть, на месте нынешнего Киева? Но уж никоим образом не там, где впоследствии процветал Великий Новгород, как утверждает профессор Сенковский: который гораздо счастливее разрешил до сих пор неразрешимую задачу о «красно-голубом цвете» Будинов, упоминаемом у Геродота (IV. 108). См. Энциклоп. Лексик. т. XIII. с. 452. Что выражения Геродотовы «γλαυϰόν τε πᾶν ἰσχυρῶς ϰαὶ πυῤῥόν» означают вовсе не «татуирование красно-голубою краскою», ни даже «голубые глаза и рыжие волосы», а просто «белобрысость и веснушечность»: это превосходным учёным образом доказано в «двух примечаниях к Геродотову описанию Скифии», помещённых в Библ. д. Чтен. т. XXVII. о. III. с. 94–117.

[117] «Ἰῦρϰαι» я пишу по-русски «Иврки», держась произношения Новых Греков, которое, совершенно в нынешнем виде, было перенято нашими праотцами у Византийцев, и постоянно сохраняется во всех словах, перешедших в наш язык с Греческого. Сообразная с тем система правописания наблюдается мною везде, кроме тех случаев, где насилием употребления дано решительное преимущество латинской орфографии; например в самом имени «Геродота», которое следовало бы, по орфографии согласной с еллинскою, писать «Иродот». Впрочем, чтоб быть и здесь сколько возможно последовательным, я принял за правило выражать еллинскую η везде через русское е, с весьма немногими исключениями, где опять каприз употребления требует непременно сохранять и, как например в словах «Еллины» и «Иракл». Известно, что у Мелы (I. 19) и у Плиния (VI. 7), возле народа «Thyssagetæ» или «Thussagetæ» помещаются «Turcæ»: это заставило многих, особенно современных учёных, и у Геродота вместо «Ἰῦρϰαι» читать «Τῦρϰαι»; другие напротив у Мелы и Плиния читают, согласно с Геродотом, «Iyrcæ». Вариант, весьма важный для этнографии: но я воздерживаюсь здесь от всех этнографических разысканий.

[118] Высь Авратынская, можно сказать, открытая профессором Эйхвальдом, по его описанию, тянется почти в прямом восточном направлении, от границы нынешней Галиции при Тарнополе, вблизи Проскурова, Староконстантинова, Махновки, и так далее к Днепру; в ширину, от севера на юго-запад, между местечками Авратыном и Белозеркою, захватывает почти целый географический градус. Несмотря на свою относительную возвышенность, она преисполнена болотами. В гидрографическом отношении она очень важна тем, что служит точкою раздела между водами морей Чёрного и Балтийского, из которых к первому шлёт дань свою через посредство Припети и Буга Южного или Новороссийского, к последнему через посредство Западного или Польского Буга. Оба Буга и сами в ней зарождаются: почему, я думаю, не её ли Птолемей разумел под горою Πεύϰη (Peuce = Пуща?), а наполняющие её болота под озером Ἀμάδοϰα, из которых выводит он свою западную россошь Борисфенеса (III. 5)? От западного конца её, значительно понижаясь, но всё ещё высоко над лощиною Припети, идёт к северу тонкий перешеек, составляющий восточный берег бассейна Западно-Бужского, до Выси Ошмянской, так что им отделяется и бассейн Немана от вод, увлекаемых Припетью в Чёрное Море. Тут, на этом перешейке, в верховьях Западного Буга, самое приличное место для Иврков. Заметим, что в «Фиссагетах» многие учёные видят, и даже читают «Тирагетов»: что, если верно, содержит в себе ясное указание на Тирес, следовательно, даёт повод продолжить жилище Фиссагетов к западу до источников Днестра. О древнейших обиталищах племён Славянских, Финских, Турецких и Монгольских в Южной России, по Геродоту, Эйхвальда, в Библ. д. Чт. т. XXVII. о. III. с. 72. Ср. Naturhistorisch Skizze, S. 106 ff.

[119] To есть, в нынешней и в древней Европе. Во глубине Средней Азии Геродот знал особых Скифов, которые назывались Скифами Амиргиями, ’Σϰύϑας Ἀμυργίους (VII. 64): конечно, оставшихся там, откуда Скифы выселились на Меотиду, прогнав Киммерийцев (IV. 11). Одноплеменность их видна из того, что, по свидетельству Геродота, как тех, так и других, Персы равно называли Саками (VII. 64).

[120] Так далеко увлекается например даже строгий, осмотрительный Геерен, Геерен, верящий от всей души, что у Геродота die Steppen der Ukräne undvon Astracan werden geographisch beschrieben; die Vorväter derLetten, Finnen, Türken.Germanen undKalmücken treten hier zum ersten mal in der Geschichte auf; die Ketten des Urals undselbstdes Altaiswerden erwähnt, wiewohl ohne bestimmte Namen; ja ausdem fernen Sibirien hört man fschon Sagen, die, so unglaublichsie auchdem Geschichtschreiber selbstvorkommen, doch durch die Folge derZeitsich aufgeklärt haben! Ideen über die Politik, den Verkehr undden Handel der vornehmsten Völker der alten Welt, 4te Aust. Götting. 1824. Th. I. Abth. II. S. 167.

[121] Учёные, всеми силами домогающиеся, чтобы Геродот знал о Волге, отыскивают её у него, одни под именем Оароса, другие под именем Араксеса. Но Оарос Геродот ведёт в озеро, называемое Меотидою (IV. 123), а отнюдь не в Каспий. Что ж касается до Араксеса, то хотя он и проводит его в Каспий, с весьма подробным описанием устьев (I. 202), но заставляет течь определительно с запада к востоку (IV. 40), следовательно, совершенно противоположно течению Волги; почему, принимая в соображение и то, что из сорока устьев Араксеса Геродот одно только пускает в Каспий, а прочие все заставляет теряться в болотах и лужах (I. 202), профессор Сенковский весьма основательно видит в Араксесе Геродота спутанный слух о двух реках Каспийско-Аральской области, который у следующих писателей классической древности встречаются под именами Оксоса и Яксартеса, нынешних Аму-Дерье и Сыр-Дерье. Энциклоп. Лексик. т. II. с. 146.

[122] ῾Ριπᾶς (τῆς ῾Ριπῆς) ὄρος. Schol. ad Sophoc, I. Oedip. Colon. v. 1248.

[123]Stephanus Byzantinus sub voce Ὑπερβόρειοι.

[124] Τὸν Ἴστρον φησὶν ἐϰ τῶν Ὑπερβορέων ϰαταφέρεσϑαι ϰαὶ τῶν ῾Ριπαίων ὀρῶν · οὕτω δὲ εἵπεν ἀϰολουϑῶν Αἰσχύλῳ ἐν Λυομένῳ Προμηϑεῖ λέγοντι τοῦτο. Schol. ad Apollon. Argonaut. IV. 284.

[125]Basilii Magni Hexaёmeron, Hom. III. 6. ed. Paris. 1721. t. I. p. 27.

[126] Οἱ μὲν (τῶν Γαλατῶν) ἐπὶ τὸν βόρειον Ὠϰεανὸν, ὑπερβαλόντες τὰ ῾Ριπαῖα ὄρη, ῥυῆναι, ϰαὶ τὰ ἔσχατα τῆς Εὐρώπης ϰατασχεῖν. Plutπarchus in Camillo c. 15. Но Аристотель полагал их за Геркинами, дальше к северу: ὑπ’ αὐτὴν δὲ τὴν ἄρϰτον ὑπὲρ τῆς ἐσχάτης Σϰυϑίας αἱ ϰαλούμεναι ῾Ρῖπαι. Meteorologiæ I. 13. «Геркинский Лес», Ερϰύνιος Δρόμυς, у писателей Римских Hercynia Sylva, Hercynius Saltus, даёт ещё слышать своё имя в немецком «Erzgebirge» и в славяно-чешском «Krkonośe» (Крконоши).

[127] Τὰ δὲ πάλαι μὲν ῾Ριπαῖαϰαλούμενα ὄρη, εἵϑ’ ὕστερον Ὄλβια προσαγορευϑέντα, νῦν δὲ Ἄλπια.AthenæiDupnosophistæ III. 5. Также и Стефан Византийский уверяет: Πρώταρχος δὲ τὰς Ἄλπεις ῾Ρίπαια ὄρη οὕτω προσηγορεῦσϑαι, ϰαὶ τοὺς ὑπὸ τὰ Ἄλπεια ὄρη ϰατοιϰοῦντας πάντας Ὑπερβορέους ὀνομάζεσϑαι. Steph. Byzant.s. v. Ὑπερβόρεοι.

[128] Дионисий-Периегет, поэт-географ, возводимый некоторыми учёными почти в современники Скимну Хиосскому (к 30 г. до Р. X.), в соседстве Борисфенеса помещает реки Алдискос и Пантикапес, которые, по его выражению, «журчат в горах Рипейских»:

Κεῖϑι ϰαὶ Ἀλδήσϰοιο ϰαὶ ὕδατα Παντιϰάπαο

῾Ρίπαίοις ἐν ὄρεσσι διάνδιχα μορμύρουσι.

Dionysii Periegetæ Oecumenes Periegesis vv. 314, 315. В комментарии учёного архиепископа Фессалоникского Евстафия (жившего в XII веке), который, по богатству сведений, заимствованных из древних источников, едва ли не важнее самой поэмы Дионисия, сказано при этом месте, что на реках Алдискосе и Пантикапесе родится янтарь, плод, как известно, побережья Балтийского. Маркиан Гераклеота, землеописатель IV века по Р. X., проводит в Вендский Залив Сарматского океана, то есть в восточную оконечность Балтики, реки Хесинос и Турунтес, которые, по его словам, «вытекают из гор, называемых Рипейскими, находящихся в средоземье, между озером Меотидою и океаном Сарматским: ϰαταφέρονται δὲ ὅ, τε Χέσυνος ποταμὸς ϰαὶ ὁ Τουρούντης ἐϰ τῶν ὑπερϰειμένων ὀρῶν, ἅτινα ϰαλεῖται ῾Ρίπαια ὄρη, ϰατὰ τὴν μεσόγειον μεταξὺ τῆς Μαιώτιδος λίμνης ϰαὶ τοῦ Σαρματιϰοῦ ὠϰεανοῦ ϰείμενα. Marciani Heracleotæ Periplus в Hudson. Geogr. Vet. Script. Min. t. I. p. 56.

[129] Русины или Русняки, ныне обселяющие с обеих сторон северо-восточную дугу амфитеатра Карпатского, называют Карпаты «Горбами», «Верхами», «Делами», «Бердами», «Полонинами» и «Рипами». См. Великая Хорватия или Западная Русь, в Москвитян. 1841. ч. VI. с. 141. В Богемии, между реками Охрою и Влтавою (по-немецки Moldau), невдалеке от Лабы (= Эльбы), гора, называемая по-немецки St. Georgenberg, по-чешски зовётся «wrch Rip»: об ней упоминает и Козьма Пражский под именем«Rzip», считая её первым гнездом населения земли Чешской. Cosmæ Chronicon Bohemorum 1. I, в Scriptores rerum Bohemicarum ed Pelzel et Dobrowsky t. I. p. 7. К слову заметить можно, что в арабском переводе книги Бытия, сделанном раби-Гоаром в X веке, в Багдаде, вместо имениריפת«Рифат», которым называется один из сыновей Гомера сына Иафетова (Быт. Х. 3), поставлено «Секлаб», имя, как известно, означающее по-арабски Славян, исконных старожилов Карпатских. PotockiHistoire primitive des peuples de la Russie, p. 24.

[130] «Мармарщина», главное гнездо народонаселения Русинского в Венгрии, в углу, где соприкасаются с Венгрией Трансильвания, Буковина и Галиция, на официальном языкеMarmarosiensis Comitatus, или по-немецки MarmaroserGespanschaft. «Горными Городами» Bergstädte, называются в Венгрии 16 местечек, посвящённых исключительно горному делу и за то снабжённых особыми привилегиями, которые все находятся в так называемой «Спижчине», Comitetus Scepusiensis, по-немецки Zipser Gespanschaft, на границе Венгрии с Моравиею и западной оконечностью нынешней Галиции, по ту сторону Сяна (некогда Малою Польшею).

[131]Исседоны, помещаемые Геродотом в окрестностях Араксеса (I. 201), должны быть совершенно особый народ, может быть, также относившийся к Исседонам, о которых здесь идёт дело, как Скифы Азиатские (VII. 64) к Скифам, которых Геродот знает и описывает в Европе.

^[132] Schol. ad Aeschyl. Prometh. I. 803.

[133] В мифологии древних Еллинов жилище Борея, злого, сердитого старика, сыплющего снегами с крыльев, волос и бороды, полагалось во Фракии, действительно самом крайнем северном пределе мира, известного Еллинам во времена первобытные. Впоследствии, сведения их вообще о БалканскомПолуострове распространялись прежде на северо-запад, чем прямо на север: Гомер, например, знает Пиерию, Эмафию и Пеонию (Iliad. XIV. 226–229. XVII. 350), из которых потом составилась Македония; но не знает решительно ничего об Истросе. Вот почему восточное побережье Адриатики и Альпы, как говорит Стефан Византийский (пр. 115), в старину отводились в удел Гипербореям. Замечательно, что наименование Βορέας, ион. Βορέης и Βορῆς, атт. Βοῤῥᾶς, сохраняется доныне у Далматинских Славян в грозном имени «Бора», означающем именно свирепый «северный ветер», страшилище и бич края. Наше название «Север» в первоначальном смысле, известно, означает также «ветер», дующий с полночи; например в Песн. Песн. II. 11. И имя «Криван» или «Кривич» имеет то же значение на всём пространстве Балканского Полуострова, не только у Славян, но и у Румунов и Мадяров: так называется «ветер», отличающийся от «Боры» несколько более косвенным направлением, именно к северо-востоку. От «Боры» очевидно происходит наша «буря»; так как корень «вьюги» есть «Юг», означающий у Адриатических Славян и теперь тот самый «ветер», который по-итальянски называется «Scirocco».

[134] Odysseæ VI. 8. 204.

[135] Odysseæ IX. 109. 111.

[136]Odysseæ XI. 13–19. IV. 561.

[137]Pindari Olympic. III 26. 43. 55. Pythic. X. 46. Ср. Apollodori Geograph. II. 5. 11.

[138]Diodori Siculi Bibliotheca Historica II. 37. ed. Bipont. v. II. p. 135. Есть мнение, что с описанием Диодора или Гекатея гораздо согласнее находить страну Гипербореев на нынешнем острове Рюгене. Fundgrubendes alten Nordens, von G. Th. Legis, B. I. Leipz. 1829. S. 39.

[139] Никто из древних так много не говорил и так много не напутал о Рифеях и Гипербореях, как Плиний. У него, во-первых, утверждается положительно, что Танаис выходит из Рифеев (IV. 24). Согласно с тем, он полагает их недалеко от Меотиды (IV. 26). Между тем, в одном месте говорит, что если от Понта направляться к Гадесам, то есть к Гибральтарскому Проливу, то надо переходить Рифеи (IV. 27); в другом, что от Танаиса в Британию должно переходить через страну Гипербореев, а в Туле, которая Пифеасом была открыта, должно быть, в нынешней Ютландии, через Рифеи (VII. 39). Сверх того, уверяет ещё, что хребет Тавра, из Азии, пробравшись победоносно чрез перешеек между Понтом и Каспием, до Меотиды, соединяется потом с «родственными» верхами Рифеев (V. 27). О Гипербореях говорит он, что одни помещают их в Азии, другие в Европе, третьи наконец между востоком и западом, у Антиподов (IV. 26). Картина Рифеев ужасна: Riphæi montes, et assiduo nivis casu pinnarum similitudine, Pterophoros appellata regio; pars mundi damnata a rerum natura, et densa mersa caligine; neque in alio quam rigoris opere, gelidisque Aquilonis conceptaculis (IV. 26). Ho зато какое пленительное, романическое описание Гипербореев, жителей несчастной, проклятой природою страны, находящейся под Рифеями! Regio aprica, felici temperie, omni afflatu noxio carens. Domus iis nemora, lucique, et deorum cultus viritim gregatimque, discordia ignota et ægritudo omnis. Mors non nisi satietate vitæ, epulatis delibutoque senio luxu, ex quadam rupe in mare salientibus. Hoc genussepulturæ beatissimum (IV. 26). Cp. MelæIII. 5. При такой путанице друг другу противоречащих понятий, не мудрено, что Стравон отнёс и Рипеи и Гипербореев решительно в область басни: οἱ τὰ ῾Ριπαῖα ὄρη ϰαὶ τοὺς ῾ϒπερβορείους μυϑοποιοῦντες (VII. 3). Впрочем, если и в этом хаосе добиваться какого-нибудь толка, то всё уж лучше держаться ближе к западу, чем двигаться так далеко на восток: легче приладить эти басни к Карпатам, которых Плиний, nota bene, знал только южную оконечность у Даков, в соседстве Паннонии, и то без всякого имени (IV. 25), чем к Уралу. Карпаты лежат на дороге от Чёрного Моря к Гибралтару (IV. 27) и от Моря Азовского в Ютландию и в Британию (VI. 39). Между Карпатами и Кавказом, который Плиний очевидно смешивает с Тавром (V. 27), находится точно, прерываемое только Азовским Морем, сообщение через ту гранитную гряду, о которой столько раз было упоминаемо. Наконец, наименование «Pterophoros», то есть «перяный, наполненный перьями», которое Плиний даёт стране Под-Рифейской, изъясняя тут же, что оно происходит от «снежного пуха», носящегося «наподобие перьев» (IV. 26): это, говорю, название, если не буквально, то фактически приписывается у Геродота странам, непосредственно находящимся за Скифиею (IV. 7); что ни коим образом не может относиться к отдалённому столько Уралу. Ср. IV. 32.

^[140] Байер первый увёл Дария почти под Москву. Дегиньй заставил его в противоположную сторону прогуляться до Дербента. Большинство исследователей и толковников остались при Волге, как последнем пределе, до которого знаменитый поход простирался к востоку. Самый новейший и умереннейший из всех, Линднер, ограничивается нынешнею Харьковскою губерниею, где Геродотов Оарос находит в притоке Северного Донца, известном теперь под именем Айдара. Skythien unddie Skythen des Herodots, S. 72.

[141] Чтобы оправдать возможность похода Дариева на значительное пространство, истощены уже все возможные усилия. Честный Геерен, потрясённый скептицизмом Нибура и Дальмана, всё ещё держится обеими руками за быстроту конницы Скифской, при которой указывает на нынешнюю летучесть Козаков. Ideen. Th. I. Abth. 2. S. 166. Но, к сожалению, Геродот как нарочно упоминает, что с Дарием была не одна конница, но и пехота, которой особенно боялись Скифы (IV. 128) и которая, конечно, состояла не из скороходов. Догадливый Линднер изворачивается насчёт продовольствия армии в степях тем предположением, что колонисты Еллинские могли подвозить припасы на судах вверх по рекам; причём, впрочем, думает, что Дарий гонялся за Скифами не со всей армией, которая перешла через Дунай, но большую часть её оставил на Днестре, на Буге, на Днепре, чтобы обеспечить себе прикрытие с тыла и сохранить сообщение с своим флотом, который, верно, не оставаясь бездейственным, крейсировал вдоль всего побережья Скифского. (Skythien unddie Skythen des Herodots, S. 190, 191. Но достало ли бы на то всего народонаселения и всех водоходных способов тогдашних колоний Понтийских, которые притом больше имели интереса помогать Скифам, чем Персам?

^[142] Из мужественной отповеди, которую Геродот влагает в уста царю Иданфирсосу, в ответ на гордый вызов Дария, сделанный уже при окончании похода, видно, что Персы не проникали туда, где находились праотеческие могилы Скифов, следовательно, не были вовсе внутри степей собственно Скифских, тем более не доходили до Танаиса, где бы, следуя прямою дорогою вдоль Днепра, или держась Святых Путей гранитной гряды, непременно попали бы даже на заветное святилище Герроса. Τυγχάνουσι ἡμῖν ἐόντες τάφοι πατρώϊοι · φέρετε, τούτους ἀνευρόντες, συγχέειν πειρᾶσϑε αὐτούς · ϰαὶ γνώσεσϑε τότε, εἴτε ὑμῖν μαχησόμεϑα περὶ τῶν τάφων, εἴτε ϰαὶ οὐ μαχησόμεϑα. IV. 127.

[143] Μεταξὺ δὲ τῆς Ποντιϰῆς ϑαλάττης τῆς ἀπὸ τοῦ Ἴστρου ἐπὶ Τύραν ϰαὶ ἡ τῶν Γετῶν ἐρημία πρόϰειται, πεδιὰς πᾶσα, ϰαὶ ἄνυδρος · ἐν ᾗ Δαρεῖος ἀποληφϑεὶς ὁ ῾ϒστάσπεω, ϰαϑ’ ὅν ϰαιρόν διέβη τὸν Ἴστρον ἐπὶ τοὺς Σϰύϑας, ἐϰινδύνευσε πανστρατιᾷ δίφει διαλυϑῆναι · συνῆϰε δ’ὀψὲ, ϰαὶ ἀνέστρεψε.Strabonis Rer. Geographic. VII. 3. Известно, что и Ктезий, писавший историю Персов по официальным документам, хранившимся в архивах двора Сузского, простирал поход Дария внутрь Скифии только на 15 дней расстояния от Истроса, Ex Histor. Pers. Clesiœ excerpta in editione Herodoti Wesseling, p. 815.

[144] По словам Геродота, мост для Дария наведён был на Истросе «в двух днях плавания» вверх по реке от моря, там где дробятся устья Истроса: ἀναπλώσας δὲ (ὁ ναυτιϰὸς στρατὸς) ἀνὰ τὸν ποταμὸν (τὸν Ἴστρον) δυῷν ἡμερέων πλόον ἀπὸ ϑαλάσσης, τοῦ ποταμοῦ τὸν αὐχένα, ἐϰ τοῦ σχίζεται τὰ στόματα τὰ Ἴστρου, ἐζεύγνυε. IV. 89. Стравон даёт разуметь, что флот Дариев для наведения моста поднимался по Святому Устью (VII. 3), то есть по теперешнему Георгиевскому Гирлу. Всё это вполне соответствует окрестностям Измаила, или вернее местечку Сатунову, где действительно начинается разветвление нынешних гирл Дуная, вершина которого отстоит от моря в прямом направлении не больше как на 70 вёрст. Katancsich De Istro ejusque accolis, p. 26. Ср. Об устьях Дуная, в Москвит. 1848. ч. III. с. 71.

^[145] Говоря о преследовании того отряда, который должен был отступать к Меотиде и к Танаису, Геродот употребляет наречие «ἔπειτα», которое значит «потом»; следовательно, первое направление преследования полагает в другую сторону, за двумя другими отрядами: οἱ δὲ Πέρσαι ὡς εἴδον ἐπιφανεῖσαν τῶν Σϰυϑέων τὴν ἴππον, ἐπήϊσαν ϰατὰ στίβον αἰεὶ ὑπαγόντων · ϰαὶ ἔπειτα, πρὸς γὰρ τὴν μίην των μοιρέων ἴϑυσαν, οἱ Πέρσαι ἐδίωϰον πρὸς ἠῶ τε ϰαὶ τοῦ Τανάϊδοϛ. IV. 122.

[146] Счастливая мысль повести Дария вместо беспредельных степей Черноморских, Азовских и Под-Каспийских в западную Украину, и именно в окрестности Авратынской Выси, принадлежит учёному профессору Эйхвальду, который сам лично посещал эту сторону и всю Южную Россию с щупом натуралиста и с факелом археолога. У него прекрасно объяснено и доказано, каким образом водоём нынешней Припети мог некогда расширяться до величины огромного озера, которое, вероятно, не Геродот, но какой-нибудь схолиаст смешал с часто-поминаемым «озером Меотидою», а какой-нибудь переписчик, нашедши приписку на поле рукописи, заблагорассудил украсить ею самый текст Геродота. Я бы даже не нашёл нужным прибегать к последнему предположению, по той причине, что «Меотис», или «Меетис», могло быть в те времена на каком-нибудь из туземных языков нарицательным именем всякого «огромного и с тем вместе проточного скопища вод», так, как «Тана» или «Дана» было таким же нарицательным именем всякой «большой реки»: славянофил, пожалуй, прослышал бы в нём даже что-то похожее на «матицу» и сослался бы на имя «Ματόας», которое, по свидетельству Стефана Византийского и Евстафия Фессалоникского, носил будто бы Дунай в самой глубокой древности. Утвердя таким образом вторую Меотиду в озере Будинов, учёный профессор проводит в него четыре реки, которые Геродот производит из пустыни Фиссагетов, и которые весьма удачно, даже по самым именам, приурочиваются к рекам, изливающимся с Авратынской Выси в Припеть, именно Ликос к Случу, Оарос к Горыни, Танаис к Лану, Гиргис к Стыри. Эйхвальда о древнейших обиталищах племён Славянских, Финских, Турецких и Монгольских в Южной России, по Геродоту, в Библ. д. Чтен. т. XXVII. о. III. с. 69–71; также Darius Gystaspis zieht nach der Gegend von Pinsk в Dorpat. Jahrb. 1834. B. III. h. I. S. 12.

[147] Расстояние вычислено здесь: во-первых, от Измаила до Киева через Балту; потом, от Киева до Каменца-Подольского через Житомир и Острог; наконец, от Каменца назад в Измаил через Хотин. В 60 дней, по Геродоту, можно пройти 12.000 стадий, то есть от 2.100 до 2.400 вёрст.

[148]«Природа существует только доэтого места — и молва соответствует истине»(лат.).

Публикация Маргариты Бирюковой