Не помню: рассказывал я об этом случае или нет, только вот часто вспоминаю, как мы большой группой возвращались с «Бородинской осени» из Можайска несколько лет назад. Точно, было это десяток лет назад, пожалуй.
Организаторы фестиваля, несмотря на усталость, обсуждали между собой плюсы и минусы фестивальной осени и уже заглядывали в следующий праздник. Артисты тоже искали, где и как они выступили, режиссеры-кинодокументалисты крутились вокруг фильма, получившего гран-при в конкурсной программе.
Одним словом, фестиваль не закончился.
Вот в это время Татьяна Семушина сказала мне:
– Ванечка, я поеду тебя провожать на вокзал.
– Ты чего это удумала? Езжай спокойно домой, ведь устала же – столько концертов, столько впечатлений, столько песен. Я спокойно доеду сам. Не думай – не заплутаюсь.
– Даже и не спорь со мной, болезный. Поеду, провожу и буду знать, что с тобой все хорошо.
Спорить с Семушиной – занятие бесполезное.
– Я тоже поеду, давно так решил, – вступил в разговор Володя Топоров, улыбаясь своими большими искренними глазами.
И вот мы на Казанском вокзале, пьем кофе в какой-то чудной забегаловке и за сорок минут до отправления поезда стоим перед нужным вагоном.
Слово за слово, и наш разговор опять переходит на «Бородинскую осень».
– Тань, а я почему-то ждал, что в концерте в Центре культуры ты споешь «А любовь все жива». Как же хорошо она звучит у тебя.
– Да сама чуть ее не спела, когда встречались с рабочими, да опомнилась как она будет приниматься без музыкального сопровождения? Многие же знают эту песню и любят ее, любят не только исполнительницу, но и оркестр.
Мы с Володей уговорили Таню спеть. Да что тут лукавить – она живет с песней, и песня для нее – воздух. Она ей дышит, радуется, переживает, любит. Прямо здесь, у поезда «Круглое поле», в двенадцатом часу ночи, Семушина запела:
Ветер листья сбивает,
Скрыта мглой синева,
Летний луг умирает,
А любовь все жива!
А любовь почему-то
Не стареет ничуть,
А любовь днём и ночью
Освещает мой путь…
Что же тут началось! Пассажиры вместе с проводницами побросали свои вагоны, и все окружили Татьяну. Слушали, не сводя с нее глаз.
– Да что же это такое? – бегал среди людей начальник поезда. – Время отправления на носу, нас же ждать никто не будет. Останетесь все здесь.
А голос лился, и лились человеческие слезы и улыбки. Лились в благодарности Татьяне Семушиной…
Я сидел в купе и вспоминал, как вот несколько часов назад в Можайске Сергей Котькало объявил выступление певицы, добавив ей звание, присужденное русскими писателями, – заслуженная певица России. Пела Таня, и с нее не сводил взгляда Валерий Николаевич Ганичев. Пела Таня, и к ее голосу прислушивался и соглашался с ним Михаил Иванович Ножкин. Пела Таня, и тихо радовался Виктор Алексеевич Лапкин. Пела Таня, и во все глаза на нее смотрела Анна Сергеевна Евтихеева, преподаватель Ломоносовского университета.
А она пела здесь, в сильном и гордом Можайске, о любви, о счастье, о женщине. Горевала и радовалась, согревала людей песней и вселяла в них надежду…
Я сидел в купе и предположить не мог, что люди, немного обустроившись, будут заглядывать ко мне и расспрашивать о Тане. Я всем им говорил, что это мой друг, а скорее всего – кровная сестра, и породнила нас с ней лет двадцать назад ее искренний русский голос и ее искренняя русская песня.
И уж совсем было неожиданно, когда проводница Ирина внесла в купе поднос, а на нем бутерброды с сыром и колбасой, пирожные, кофе и… рюмочка коньяка.
– Это вам за Таню, – произнесла она и заплакала…
От радости часто люди плачут в Можайске. Даст Бог, и в эту осень также будет.