Царица русской оперной сцены, Человек столетия, лауреат Ленинской и Государственных премий, народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда… Истинно великая певица и просветительница, бескорыстно служившая русскому искусству всю свою жизнь, Ирина Константиновна Архипова, кажется, была удостоена всех земных титулов и наград.
Выдающийся дирижёр, художественный руководитель Оркестра русских народных инструментов Всесоюзного радио и Центрального телевидения (позже ВГТРК) Николай Николаевич Некрасов как-то сказал: «Ирина Константиновна – это совет министров. Вот кому бы быть директором Большого театра, министром культуры!..» Она и была негласным министром – сколько проводила музыкальных фестивалей и конкурсов, скольким певцам дала путевку в жизнь, сколько отстояла памятников истории и культуры!.. Даже в постсоветское время упадка по всем фронтам оставалась государством в государстве. Вопреки безудержному разрушению и разорительству она собирала и созидала, при всех нескончаемых потерях и «утечках» наших талантов на Запад – искала, находила и пестовала новые. И как не признать, положа руку на сердце: если бы не Архипова, давно бы канули в союзное прошлое вместе с другими завоеваниями и знаменитые конкурсы вокалистов имени М.И. Глинки.
Неисповедимы пути в искусство. Архипову считали архитектором собственной судьбы. И это справедливо. В природе её характера точно выстраивать планы и приводить их в действие. Да и по своей первой профессии она – архитектор. А примадонной её назвал ещё знаменитый зодчий Иван Владиславович Жолтовский, услышав чарующий голос студентки Московского архитектурного института. Вот ведь как бывает: не собиралась посвящать себя музыке, а стала великой певицей.
Ирина Ветошкина (Архиповой она стала потом по мужу) родилась 2 января 1925 года в Москве. Отец, Константин Иванович, родом из Белоруссии, из семьи гомельских потомственных железнодорожников, получил профессию инженера-строителя, интеллигент в первом поколении. Мама, Евдокия Ефимовна, из украинского села Николаевка (теперь это Белгородская область), именно от её древа тянулась певческая ветвь. Ефим Иванович, дед по материнской линии, оглашал всю округу своим сильным, сочным басом (не зря и фамилия его – Галда), пел в церкви и на сельских праздниках, а в советское время руководил колхозным хором. Однажды, приехав в Москву и попав в Большой театр на оперу «Руслан и Людмила», он с грустью сказал дочери: «О це, Дуня, моё мисце».
Да и отец был не на шутку привязан к музыке – в его родительском доме собирался целый семейный оркестр. Самоучкой овладел он игрой на балалайке, мандолине, гитаре, садился и за рояль. А свела будущих родителей любовь к опере. Знаменательно, что познакомились они на галёрке Большого театра, когда приехали учиться в Москву.
Ирино детство прошло в коммунальной квартире. Память не вынесла из этого ничего негативного. Напротив, жили дружно, люди тянулись друг к другу. Но больше запомнилось иное. Уютная тишина арбатских переулков, неповторимый облик старой Москвы. Папа, романтик по натуре, ранней весной водил детей смотреть ледоход на Москве-реке. Эта чудесная картина будила фантазии, пытливый интерес к явлениям природы. Зимой во дворе дома девочка лепила из снега не снеговиков с морковкой, а большие красивые здания, от которых захватывало дух на прогулках с родителями по Москве. Больше всего ей понравился Большой театр, куда она впервые попала в пятилетнем возрасте на балет «Щелкунчик», после чего долго представляла себя принцессой Машей на сказочном балу. А ещё часами рисовала, мастерила одежду для кукол, наблюдая за мамой, как та шила ей платья.
«Познание окружающего мира происходило не только с помощью зрительных образов, но и через посредство звуковых впечатлений, – вспоминала Ирина Константиновна годы своего детства. – Первыми музыкальными звуками моего детства было мамино пение. У неё был очень красивый голос, задушевного, мягкого тембра. Папа всегда восхищался им. Хотя сам не имел голоса, но был очень музыкальным человеком, любил ходить на концерты, в театр на оперные спектакли». Евдокию Ефимовну даже приняли в хор Большого театра, но Константин Иванович запротестовал, не желая видеть свою жену на подмостках. Семейные заботы, воспитание детей взяли верх, и она смирилась с ролью домохозяйки. Пела, когда в дом приходили гости, часто увлечённо слушала концерты певцов по радио. Немного повзрослев, дочка напевала с мамой что-нибудь вдвоём. Особенно им нравился дуэт Лизы и Полины «Уж вечер… Облаков померкнули края…» из «Пиковой дамы» Чайковского.
Отец хорошо рисовал и поощрял склонность дочери к рисованию, но, почувствовав незаурядность музыкальных способностей, решил отвести её на прослушивание в музыкальную школу при Московской консерватории (позже ЦМШ), находившуюся недалеко от дома. Поступить туда было непросто. Она спела «Девицы-красавицы, душеньки-подруженьки» из «Евгения Онегина», что слышала от мамы… Но учиться в музыкальной школе тогда не пришлось. Простояв декабрьским днём с мамой и братом Володей в Колонный зал на прощание с С.М. Кировым, она сильно простудилась, долго не шла на поправку, а вдобавок подцепила скарлатину с осложнениями… И всё же мечта обучить дочь игре на фортепиано отца не оставляла. Ей купили рояль фирмы «Шредер». В те довоенные, да и послевоенные годы, стремление дать детям музыкальное образование для общего развития в нашей стране было явлением распространённым. В конце концов, Ирину, хоть и опоздавшую по возрасту, приняли в Гнесинскую школу, и она наверстала упущенное. А однажды на уроке сольфеджио педагог неожиданно произнес пророческие слова: «Ведь у неё голос! Может быть, она будет знаменитой певицей».
Ира окончила девятый класс средней школы, когда началась война. Записалась в санитарную дружину и стала ходить на курсы медсестер… « Москву тогда страшно бомбили. Мы жили в самом центре, и я помню, как бомбы падали в нашем районе – фашистские лётчики метили в Кремль, – вспоминала прифронтовую Москву Ирина Константиновна. – Крупная фугаска упала недалеко от нашего дома: она угодила в старое здание университета. Мы в это время укрылись в бомбоубежище, которое находилось под нашим подъездом. Взрывная волна была настолько мощной, что двери глубокого подвала распахнулись настежь. Мы увидели сине-красный огонь и подумали, что дом вот-вот рухнет и погребёт нас. Было очень страшно. Потом, когда мы уже вышли на улицу, то увидели, что во всех домах стекла вылетели, и мы ходили по этому стеклянному крошеву, как по снегу».
Осенью 1941 года семья, ещё и с годовалым братиком Юрой, эвакуировалась в Ташкент. Отца же мобилизовали на строительство Северо-Печорской железной дороги. На всю жизнь запомнит с тех пор шестнадцатилетняя Ирина чувство голода. В те дни у неё появилась одна мечта: кончится война, и она наварит целое ведро картошки, чтобы накормить досыта всю семью. Но надо было окончить школу и поступать в Архитектурный институт, который, по счастливому совпадению, был эвакуирован из Москвы в Ташкент. Серьёзная, вдумчивая, она восторгалась работами знаменитых женщин-скульпторов Анны Голубкиной и Веры Мухиной и сама видела себя в этой профессии либо архитектором. На вступительном экзамене рисовала голову Гомера, и её работа была признана одной из лучших, получив оценку «отлично № 1». Но вышло так, что именно благодаря Архитектурному институту она стала певицей.
В 1944-м вернувшись в Москву, старалась побывать на спектаклях и концертах понемногу художественно оживающей столицы. Настоящим праздником была «Аида» в Большом театре с её кумиром – бесподобной певицей, красавицей Верой Давыдовой в партии Амнерис. Билеты с подругами доставали, записываясь в очереди, самые дешёвые, на четвёртый ярус. Но это было счастье. В Архитектурном институте многие увлекались искусством, посещали любительские кружки. Педагоги, среди которых были заядлые театралы, ценители музыки и знатоки литературы, всячески содействовали тому, чтобы студенты повышали свой культурный уровень. Ведь их ждала такая творческая профессия. Иван Владиславович Жолтовский, выдающийся архитектор, мэтр, наставник, человек разносторонне образованный, был большим любителем музыки, поклонником итальянского бельканто. Ему-то и принадлежала идея организовать в институте вокальный кружок. Руководила им Надежда Матвеевна Малышева, ученица великого русского пианиста Константина Николаевича Игумнова, в молодости поклонница Шаляпина, любимый концертмейстер Станиславского в его Оперной студии.
Позже прославленная певица признавалась, что тем, чего достигла в певческом искусстве, прежде всего, обязана Надежде Матвеевне. Она поставила ей голос, заставила поверить в себя, заложила основы вокальной техники, научила воспринимать каждое произведение в единстве музыки и слова, а также привила вкус к старине, классике… Когда в институте состоялся первый концерт участников вокального кружка, Ирина пела красивую серенаду итальянского композитора Гаэтано Брага, которую потом сохранила в своём репертуаре на долгие годы. Вокальные вечера устраивались постоянно, у неё появились горячие поклонники, болеющие за судьбу той, чей голос сравнивали с душистой фиалкой, а Жолтовский называл её уже не иначе как «наша примадонна»…
Близилось время защиты диплома. «Планировка Ставрополя и музей-монумент героям Отечественной войны на Комсомольской горке» – такую тему дипломного проекта выбрала выпускница Ирина Архипова, задавшись целью возвести в городе пантеон в честь павших на месте разрушенного храма. Экзаменационная госкомиссия оценила проект как редчайший, в котором соединились умение, талант и патриотизм. Молодой специалист, к тому времени уже мама годовалого сынишки, жена студента младшего курса Евгения Архипова, она была направлена в архитектурно-проектную мастерскую Министерства обороны. Размещался «Военпроект» в самом сердце Москвы – рядом с ГУМом, напротив собора Василия Блаженного. Там Ирина Константиновна тоже оставила свой след. Это она разработала проект здания Финансового института на проспекте Мира, участвовала и в проектировании комплекса МГУ на Ленинских (ныне Воробьевых) Горах. Но главным делом её жизни всё-таки оказалась музыка.
Только начав трудовую биографию, она поступила на вечернее отделение вокального факультета Московской консерватории, в класс народного артиста РСФСР Леонида Савранского, известного баритона Большого театра. Именно в тот год Леонид Филиппович, поражавший феноменальными вокальными данными, мощью своего голоса даже в пожилом возрасте, один из лучших исполнителей Бориса Годунова и Князя Игоря, завершив свою сценическую карьеру, пришёл в консерваторские стены и набирал студентов. И это тоже был знак судьбы. Позднее, певица с мировым именем, сама воспитавшая многих известных учеников, Архипова никогда не забывала своего учителя: «… Он был сердечный, добрый и умный преподаватель. Леонид Филиппович обладал большим опытом выступлений на оперной сцене, чувствовал её масштаб, знал её требования, и эти его знания, а также желание, чтобы и другие увидели во мне то, что видел он, оперный певец и артист, сделали своё дело – я стала оперной певицей, солисткой Большого театра». Но её ждал совсем не безоблачный путь на легендарную сцену.
На четвертом курсе перед Ириной Архиповой встал вопрос, менять ли профессию. Однажды в консерваторском коридоре одарённую студентку остановил завкафедрой сольного пения Николай Николаевич Озеров, именитый тенор, отец известнейшего спортивного комментатора.
– Ну что, будем строить или петь? – спросил он. – Если бы не было таланта, тогда и говорить было бы не о чем. Большому кораблю большое плавание. Такая жертва непростительна.
Эти слова запали в душу, и Ирина решила перейти на дневное отделение. Полностью отдав себя занятиям по вокалу, она уже пела в Оперной студии Весну-Красну в «Снегурочке» Римского-Корсакова и готовила дипломную программу – целое отделение из девяти произведений разных жанров, куда входила и труднейшая ария Эболи из «Дон Карлоса» Верди (в Москве её тогда никто не пел – опера у нас ещё не ставилась). Работала и над партией Любаши в «Царской невесте», которая станет потом её дебютной работой в театре. Архипова получила высший балл, ей прочили большое будущее. «Вот и проявился наш талант!» – ободряюще произнесла Елена Климентьевна Катульская, сидевшая в экзаменационной комиссии. Такое признание примадонны оперной сцены и авторитетного педагога дорогого стоило. Шёл 1953 год.
Её оставили в аспирантуре. Это льстило самолюбию. Но попав к уникальному контральто Фаине Петровой, которая проводила занятия по новой методике, она поняла, что может потерять голос… А Леонид Филиппович Савранский, переживавший за судьбу ученицы и не видевший для неё толка в аспирантских бдениях, просто не выдержал: «Скажите этой дуре, что ей нужно петь в оперном театре!» Он как никто другой всегда верил в неё: «Голос прекрасный, всепобеждающий. Теперь редки такие голоса. Она может петь всё и создавать шедевры. Это настоящая певица Большого театра».
Но, подумать только: Архипова, великая Архипова, дважды прослушивалась в Большой театр и потерпела фиаско! Тогда от отчаяния решила: «И зачем он нужен, этот Большой театр!.. Всё, хватит. Понадоблюсь, сами позовут». Но мысли возвращаться к архитектуре уже не было. Она избрала для себя иной путь. Возмущаясь, что такой талант остаётся невостребованным, Савранский повёл ученицу к дореволюционному импресарио Г.М. Комиссаржевскому. Тот, прослушав, незамедлительно отправил телеграмму директору Свердловского оперного театра такого содержания: «Высокая, стройная, интересная, музыкальная, с полным диапазоном…» Вскоре директор приехал в Москву и сразу заявил: «Даю вам дебют!» А вернувшись в Свердловск, тут же выслал деньги на поезд. Отступать было некуда…
В то время в Свердловской опере начинал свою театральную биографию необыкновенный молодой бас Борис Штоколов, пел свои первые партии Юрий Гуляев. Было лестно и то, что когда-то на этой сцене выступал сам Лемешев. В незнакомом городе с корпусами больших заводов без родных и знакомых поначалу казалось неуютно. Но на подобные рефлексии времени не хватало – через неделю дебют. Начались репетиции. Юрий Александрович Гуляев, с которым они впервые встретились на свердловской сцене, сохранил в памяти необыкновенное впечатление от Ирины Архиповой-артистки, ставшей для него откровением: «Я ещё был студентом консерватории и выступал в небольших партиях на сцене Свердловского оперного театра как стажёр. И вот неожиданно пронесся слух: в труппу взяли новую молодую талантливую певицу, о которой уже говорили как о мастере. Ей сразу же предложили дебют – Любашу в «Царской невесте» Римского-Корсакова. Наверное, она очень волновалась – всё произошло мгновенно. Позднее Ирина Константиновна рассказывала мне, что со страху отворачивалась от афиш, где было напечатано: «Любаша – Ирина Архипова (первое выступление)».
И вот первая репетиция Ирины. Не было декораций, не было зрителей. На сцене стоял лишь стул, но были оркестр и дирижёр за пультом. И была Ирина – Любаша. Высокая, стройная, в скромной кофточке и юбочке, без сценического костюма, без грима. Начинающая певица… Я находился за кулисами в пяти метрах от неё. Всё было обыденно, по-рабочему, первая черновая репетиция. Дирижёр показал вступление, и с первого же звука голоса певицы всё преобразилось, ожило и заговорило. Она пела: «Вот до чего я дожила, Григорий…» И это был такой вздох, протяжный и щемящий, это была такая правда, что я обо всём забыл; это была исповедь и рассказ, было откровение обнажённого сердца, отравленного горечью и страданием. В её строгости и внутренней сдержанности, в умении владеть красками голоса с помощью самых лаконичных средств жила абсолютная достоверность, которая волновала, потрясала и удивляла. Я верил ей во всём. Слово, звук, внешность все заговорило богатым русским языком. Я забыл, что это опера, что это сцена, что это репетиция и через несколько дней будет спектакль, – это была сама жизнь. Вот она, матушка-Русь, как поёт, как берёт за сердце! – подумал я тогда. Сколько прошло с тех пор времени, а до сих пор помню, как будто всё произошло вчера».
«Царская невеста» с новой молодой певицей 14 ноября 1954 года произвела в городе настоящий фурор. Почитателей оперного искусства (а их в те годы было не счесть, тем более, в таком музыкальном Свердловске) облетела весть: в опере Римского-Корсакова появилась потрясающая Любаша. На Архипову стали расхватывать билеты, приносить охапки цветов. После спектаклей её уже поджидали на служебном подъезде разгоряченные поклонники. А потом – целый вихрь предложений. Первые камерные концерты в зале филармонии, после которых публика долго не расходилась, новые партии в театре – Полина в «Пиковой даме» Чайковского, Жрица, и, наконец, Амнерис в «Аиде» Верди… Гастроли по городам России. Знаменательно, что свою первую Амнерис она спела на открытии Челябинского оперного театра в начале 1955 года. Но самым неожиданным было то, что к ней, начинающей творческую жизнь певице, уже тогда обратились с просьбой преподавать в Свердловской консерватории. Значит, так правильно она пела! И, наконец, Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Варшаве, где Ирина Архипова одержала победу на вокальном конкурсе. «Лауреатами стали и мои коллеги-певцы, и наши скрипачи. После фестиваля все поехали с концертами по Польше. Мы ездили по стране в поездах, в них же и жили, на всех станциях нас встречала польская молодежь, звучала музыка. Для нас пришло прекрасное время новых впечатлений, надежд. Одно слово – молодость», – вспоминала Ирина Константиновна те счастливые годы, обещавшие столько свершений впереди. И вот уже ответственные «сборные» концерты в столице в престижных залах, на которых присутствовали сильные мира сего. Выступления на оперной сцене Ленинграда…
Теперь от неё ждали Кармен. Хотя нашлись и скептики, не очень-то верящие успеху артистки в этой эмоционально-раскованной роли, считая, что ей больше подходят истинно славянские типы – Любаша в «Царской невесте», Марфа в «Хованщине»… Но старый, опытный суфлер Свердловской оперы, немало повидавший на своём веку, крикнул из будки: «Да не слушайте вы никого! Это будет ваша коронная партия!» И оказался прав. Кармен Архиповой, озарившая счастьем её жизнь, покорила многие сцены мира, мало того, прорубила окно в Европу советскому оперному искусству.
Эта партия, которая под стать крупнейшим меццо-сопрано, явилась дебютом артистки в Большом театре, куда её перевели приказом Министерства культуры весной 1956 года. Тогда главная сцена страны собирала лучших из лучших певцов, музыкантов, артистов балета со всего Советского Союза. Архипова, о которой слух пошел «по всей Руси великой», не стала исключением. Её дебют в Большом выпал на 1 апреля. С тех пор этот день чтила певица как свой день рождения, как правило, отмечая его на сцене – спектаклем или концертом. Тогда, в её первой «Кармен», Хозе пел гастролировавший в СССР болгарин Любомир Бодуров, а Микаэлой, со своим серебристым, не теряющим волшебного очарования голосом, была такой мастер, как Елизавета Владимировна Шумская. За дирижёрским пультом стоял Василий Васильевич Небольсин. И хотя саму дебютантку долго не покидало чувство страха перед огромной знаменитой сценой (впервые в Большом – и сразу в главной роли!), спектакль удался на славу, и было совершенно ясно, что на оперном небосклоне взошла звезда первой величины.
Уже с ранних спектаклей Ирина Архипова производила сильное впечатление на своих коллег. Знаменитый баритон Алексей Петрович Иванов отмечал её глубокий артистизм, мастерское владение голосом и творческий темперамент. Правда, сама молодая певица поначалу не могла предвидеть реакцию горячего, эмоционального артиста, когда они вместе пели в «Царской невесте». И однажды в финале оперы Грязной – Иванов, бросавшийся на Любашу со словами: «Так на ж тебе!», узнав, что она отравила любимую им Марфу, в запале сбил партнершу с ног, и она упала, стукнувшись головой об пол сцены. «Звук был настолько отчётливым, что его, конечно, услышали в зале, – как курьёзную сценическую историю пересказывала по прошествии лет этот случай певица. – Раздалось испуганное «а-ах!», беспокойный шум прошёл по рядам. Алексей Петрович перепугался. Хотя всё обошлось, и голову я не расшибла, но шишка была ощутимой. А дирижёр спектакля, тогда ещё молодой Евгений Светланов, записал в журнале: «Молодая артистка И. Архипова провела партию так вдохновенно и хорошо, что я мог заниматься оркестром».
Ирина Архипова сразу заняла ведущее положение в труппе как сложившийся профессионал. Тому способствовали и обстоятельства. В то время кумир её юности Вера Давыдова расставалась со сценой. А молодые «соперницы» – Вероника Борисенко и Лариса Авдеева – собирались стать мамами. Основной меццо-сопрановый репертуар естественно лёг на её плечи. На следующий день после дебютной «Кармен» к певице подошёл главный дирижёр Александр Мелик-Пашаев, поздравил с удачей и сразу спросил: «А есть ли у вас в репертуаре Амнерис?.. Начинайте готовить роль. Я распоряжусь, чтобы вам назначили уроки с концертмейстером. И партнёр у вас будет хороший». «Аида» тогда оказалась под угрозой снятия с репертуара. Яркий, мощный, величественный спектакль в постановке Бориса Покровского лишился достойных исполнителей главных партий, и Мелик-Пашаев, вдохновенный и предельно требовательный музыкант, искал новых. Это была его любимая опера. Неприступная и страстная Амнерис Ирины Архиповой, по большому счёту, тогда спасла превосходную постановку. Партнёром её снова был болгарин – приехавший на стажировку в Большой театр талантливый тенор Димитр Узунов.
Через три года этот спектакль заиграл с беспримерной силой, став истинным шедевром в исполнении Галины Вишневской (Аида), Ирины Архиповой (Амнерис), Зураба Анджапаридзе (Радамес), Павла Лисициана (Амонасро), Ивана Петрова (Рамфис). Долгое время в театре этот исключительный ансамбль исполнителей, идеально соответствующих вокально-сценическим образам, не менялся. «Аиду» обожали зрители и сами певцы, тем более, когда оперой дирижировал А.Ш. Мелик-Пашаев, который всегда помогал им максимально выразить свой талант.
В своей книге «Музыка жизни» (М., 1997) Ирина Константиновна писала о любимом спектакле: «Тогдашняя постановка «Аиды» в Большом театре была очень удачной во всех отношениях. Особенно изумительными были декорации, автором которых была талантливый художник Т.Г. Старженецкая. Когда начиналось знаменитое Судилище и открывался занавес, то в зале неизменно слышалось восторженное «а-а-ах!» – так грандиозно и эффектно на заднике сцены был изображён ряд огромных храмовых сфинксов, уходящий в перспективу: вдаль и ввысь. Этот возглас восхищения невольно вырывался не только у тех, кто пришел на «Аиду» впервые, но и у частых посетителей спектакля. И вот после этого «а-а-ах!», как бы уже предопределяющего эмоциональный настрой действия, вступали мы: внизу, у подножия бесстрастных сфинксов, разыгрывалась драма, в которой участвовали смертные люди, обуреваемые вполне земными страстями…
После накала страстей в сцене Судилища начиналась финальная картина оперы, исполненная уже других чувств. Звучал горестный, пронзительно лиричный дуэт Радамеса и Аиды: «Прости, земля, прости, приют всех страданий». Над их могилой, где они были погребены заживо, со скорбной молитвой склонялась Амнерис, оплакивая свою любовь: я медленно клала цветы на плиту, под которой был замурован Радамес. Последние, щемящие звуки оркестра растворялись в наступавшей тишине. Луч света гас, исчезали в темноте Галина и Зураб, как бы поглощаемые вечностью. Александр Шамильевич опускал руки. Медленно шёл занавес. И возникало напряженное молчание – ни звука. Но вот в зале слышался чей-то давно сдерживаемый вздох… Это были незабываемые минуты счастливого единения слушателей и нас, выходивших на овации! В который раз думалось о том, что наша публика удивительная. Пусть меня обвинят в квасном патриотизме, но должна сказать, что нигде в мире я не встречала потом постановки «Аиды» лучше той, в которой мы пели в Большом под управлением А.Ш. Мелик-Пашаева. Работа с ним была школой высокого профессионализма, это было настоящим эталоном, которого все мы придерживались потом в своей творческой жизни».
Одним из лучших своих выступлений Архипова считала и исполнение «Реквиема» Верди в Большом зале Ленинградской филармонии с оркестром под управлением Мелик-Пашаева и солистами – Галиной Вишневской, Владимиром Ивановским и Иваном Петровым.
Не мог обойти стороной изумительное меццо-сопрано и великий Лемешев, когда в 1957 году приступил к постановке «Вертера» Ж. Массне, давно мечтая о гётевском герое на оперной сцене. Правда, в спектаклях с самим Сергеем Яковлевичем участвовать певице пришлось редко, и всё потому, что Шарлотта-Архипова была выше его ростом. Ей «подходили» Вертеры помоложе – Алексей Масленников и Антон Григорьев.
Летом 1959 года на гастроли в Москву приехал знаменитый итальянский тенор Марио дель Монако. В Большом театре он пел в двух спектаклях – «Паяцах» Р. Леонкавалло и «Кармен». Это событие взбудоражило театральную столицу. Желающих попасть на спектакли первого тенора мира было в сотни раз больше, чем вмещал почти трехтысячный зал Большого. Недду в «Паяцах» с Марио дель Монако пела обворожительная Леокадия Масленникова, Кармен – конечно же, лучшее в театре меццо-сопрано – Ирина Архипова. И всё же, отдельные жаждущие попасть тогда в театр, любыми путями того добивались. Одним из таких счастливцев оказался курсант Коломенского артиллерийского училища Владислав Пьявко, незаменимый строевой запевала. Мало того, «Кармен» перевернула судьбу будущего ракетчика. В своей книге «Тенор. Из хроники прожитых жизней» (М., 2002) Владислав Иванович рассказывал о потрясении, которое испытал в тот вечер: «Нахлынувший новый и неведомый для меня мир поглотил со всеми потрохами молоденького курсанта военного училища. Ничего и никого я уже не видел и не слышал вокруг. Для меня уже не существовало другого мира, чем тот, который так бесцеремонно и властно увлёк за собой, пленяя все больше и очаровывая всё новыми открытиями. Я был оглушен, покорен, раздавлен и окрылён фейерверком голосов, человеческих эмоций, страстей, сценического зрелища, упоён бурей и нежностью звучания оркестра…» О своей жизни, которая достойна большого романа, он снимет художественный фильм «Ты мой восторг, моё мученье», где запечатлеет перипетии своей биографии. А тогда, случайно попав на легендарный спектакль, мог ли он даже представить, что через шесть лет сам будет петь на этой сцене, станет партнёром самой Ирины Архиповой и даже её мужем?..
«Кармен» с Архиповой и Дель Монако – бесспорное историческое событие в отечественном оперном искусстве. И не потому что в годы «оттепели» в Советский Союз впервые приехал итальянский певец, да ещё такого уровня (тогда и не веяло безудержным поклонением Западу), а потому что «русская Кармен» не уступала ему. Это был поистине триумф двух артистов. Кроме того, после этого спектакля, а следом и триумфа Ирины Архиповой в Италии, молодые советские певцы получили возможность стажироваться в миланском театре Ла Скала. Конечно же, в первую очередь, благодаря тогдашнему министру культуры СССР Екатерине Фурцевой.
Тот вечер в Москве сохранила память певицы в остроте первого восприятия: «Зал приветствовал нас стоя. Не помню, сколько раз мы выходили на поклоны. Марио целовал мне руки, у меня из глаз текли слезы – от радости? От напряжения? От счастья? Не знаю… Артисты хора подняли Марио и на руках понесли его со сцены в артистическую. Такой чести в своё время был удостоен только Ф.И. Шаляпин…
Выйти на улицу оказалось непросто – нескончаемые овации москвичей, увидевших ожидаемое чудо, перекинулись на стены театра, который окружила огромная толпа. В ней были и только что вышедшие из зала, и не попавшие на спектакль, и те, кто смотрел трансляцию по телевидению и успел приехать к Большому.
Я не считала себя знаменитой и полагала, что без грима и костюма меня никто не узнает у служебного подъезда, и я могу выйти из театра совершенно спокойно. Но московская публика умеет любить! Меня тут же окружили, говорили самые добрые слова, благодарили. Не помню, сколько я тогда подписала автографов…
Впервые в жизни так много…» А потом её Кармен была нарасхват – Венгрия, Польша, Болгария, Румыния…
Героиня Мериме и Бизе принесла Архиповой мировую славу, став жемчужиной её репертуара. В самом начале 1960-х, первая певица в истории отечественного оперного искусства, она испытала исключительный успех и получила безоговорочное признание в Италии, когда, по приглашению Марио дель Монако, пела с ним на сценах Неаполя и Рима. «Ирина Архипова… – замечательная партнерша, – отзывался о ней великий тенор. – Лучшей Кармен я не знаю». По словам прославленного певца, она была именно такой Кармен, каким он представлял этот образ: яркой, сильной, цельной, далёкой от какого бы то ни было налёта вульгарности и пошлости. В Риме долго не забывали и вечер русских романсов в исполнении певицы, открывшей итальянцам вокальную лирику Чайковского, Даргомыжского, Рахманинова…
Интерес к русской музыке особенно пробудился в Италии после гастролей Большого театра 1964 года на сцене миланского Ла Скала, где примадонна русской оперы блистала в партиях Марины Мнишек («Борис Годунов» Мусоргского), Элен Безуховой («Война и мир» Прокофьева) и Полины в «Пиковой даме» Чайковского.
Три года спустя она уже участвовала – и опять же впервые из русских певиц – в постановке оперного спектакля за рубежом. Это была «Хованщина» Мусоргского и её раскольница Марфа, прямо-таки сошедшая с суриковского полотна Боярыня Морозова. Сложность состояла в том, в Ла Скала партию надо было петь не на родном русском, как дома, в грандиозной постановке Л. Баратова с декорациями Ф. Федоровского, а на итальянском языке. Что ж, пришлось выучить на итальянском, чтобы в Италии – на родине оперного искусства – зазвучал Мусоргский. Ивана Хованского, также по-итальянски, пел прославленный болгарский бас Николай Гяуров. Но нет худа без добра: и здесь Архипова извлекла для себя пользу в совершенствовании образа. Потом она признавалась Елене Образцовой, что хороший перевод помог ей открыть в страстной натуре Марфы новые глубины – не только мстительной ревнивицы, но и спасительницы загубленной души.
Вернувшись из Милана, она получила от директора театра Ла Скала Антонио Герингелли письмо:
«Дорогая синьора Ирина, хочу выразить Вам от имени театра и от себя лично большое признание за Ваше участие в спектаклях «Хованщины». Как печать, так и публика, высоко оценили Ваше тончайшее искусство актрисы и Ваш прекрасный голос. Выражаю свое горячее желание видеть Ваше выступление в Ла Скала также в итальянских операх, в частности, в операх «Дон Карлос» и «Аида»…»
В 1967-м Архипова снова была в Милане, где пела Марину Мнишек в постановке «Бориса Годунова» с Гяуровым в заглавной партии.
В ряду наиболее сильных впечатлений и значительных событий артистической жизни осталось для певицы выступление на Международном оперном фестивале в городе Оранж на юге Франции. Это был 1972 год. Два года назад она дебютировала в одной из самых любимых своих партий – Азучены в «Трубадуре» Верди на сцене Рижской оперы. И вот теперь – её Азучена появлялась среди живых декораций в античном амфитеатре времён императора Августа. Этот спектакль свёл сразу двух великих певиц – Ирину Архипову и Монтсеррат Кабалье, которая исполняла партию Леоноры. «Конечно, перед выходом на столь необычную для себя сцену, где мне предстояло петь в окружении выдающихся исполнителей, я волновалась, но не ожидала такого успеха, такого необыкновенного восторга публики… Для меня… было очень важно, что интерес и оценка моего прочтения образа Азучены получил во Франции столь высокий резонанс, газеты называли нашу дуэль так: «Триумф Кабалье! Коронация Архиповой!»
Музыкальные критики наперебой изощрялись в восторженных эпитетах: «Ирина Архипова! Кто, кроме неё, мог бы сыграть Азучену и сравниться с Кабалье? Архипова, которую мы знаем, как лучшее меццо Большого театра, буквально зажгла энтузиазмом публику античного театра! Какое легато! Какая свобода во всём диапазоне звучания! Какая теплота и сила голоса!»
Япония, США, Аргентина, Канада, Англия, Финляндия, Франция, Австрия, Германия… Она продолжала удивлять мир, где её воспринимали как символ достижений русского оперного искусства. Что и говорить, мировая слава окрыляет. Но Ирина Архипова, прежде всего, оставалась верна своему театру, своей публике, своей стране. Прославляла ее? Еще как! Архипова укрепила славу России как сверхдержавы культуры. Но, главное, – воспитывала своего слушателя, дорожила им, всегда оставаясь по своей сути русской артисткой, преданной национальной культуре, прямой наследницей великих предшественниц – Обуховой, Максаковой, Давыдовой. За кулисами Большого театра у неё учились начинающие артисты – поразительному вокальному мастерству, звучащему слову, музыкальному вкусу, профессионализму, строгой, академической, благородной манере исполнения. Как бы там ни было, но певческая слава Ирины Архиповой никогда не принадлежала только ей.
Необыкновенно широкий репертуар, к счастью, позволял часто видеть её на отечественной сцене: Кармен и Амнерис, Принцессу Эболи в «Дон Карлосе» и Азучену в «Трубадуре» Верди в звездном составе той эпохи, Любовь в «Мазепе» Чайковского, Марфу в «Хованщине» и Марину Мнишек в «Борисе Годунове» Мусоргского, Комиссара в «Оптимистической трагедии» Холминова по пьесе Вс. Вишневского – и это был тоже по-архиповски значительный образ, Любашу в «Царской невесте» и Любаву в «Садко» Римского-Корсакова… Ирина Архипова пела не только в Большом театре, но и на всех крупнейших музыкальных сценах страны, в том числе и столиц бывших советских республик.
Довольно сдержанная в движениях и мимике, она весь накал страстей и силу образов концентрировала в своем голосе. Её ставили на вершину как трагедийную актрису (Азучена в «Трубадуре»), как эталон идеального владения голосом, как непревзойденную исполнительницу русских романсов, произведений Баха и Генделя, Чайковского, Римского-Корсакова и Рахманинова, романсов и песен своего великого современника Георгия Свиридова, духовной музыки, ораторий и кантат, как образец творческого долголетия… С ней считали за честь выступать выдающиеся дирижёры. А судьба посылала ей лучших из лучших – от Мелик-Пашаева, Небольсина и Хайкина до Светланова и Рождественского, от Леопольда Стоковского, Герберта фон Караяна, Джанандреа Гавадзени до Зубина Меты и Риккардо Мути… Концерты певицы в Большом зале консерватории, Колонном зале Дома Союзов и Концертном зале имени Чайковского неизменно становились крупными художественными событиями. К числу самых памятных принадлежат и её концертные выступления в Бетховенском зале Большого театра, в день перезахоронения праха Шаляпина 29 октября 1984 года, в Грановитой палате Московского Кремля 12 февраля 1995 года…
Архипова никогда не оставалась в стороне, когда что-то требовало безотлагательной защиты, не откладывая, вступала в противоборство с произволом и вероломством. Твёрдость и принципиальность характера не позволяли ей отступать ни при каких обстоятельствах. Помнится, в конце 70-х, нависла угроза сноса над домом, в котором жил в Москве на Кудринской площади Петр Ильич Чайковский. И если бы не Архипова, скорее всего, это намерение давно бы привели в действие. Отстояла. Теперь там, слава Богу, не торговая точка, а Культурный центр имени П.И. Чайковского. Или, в шальные ельцинские 90-е, собирались закрывать радиостанцию «Орфей», московский Птичий рынок… И здесь не обошлось без вмешательства певицы. И кто как не она в такие разрушительные для страны годы, «выбивала» Колонный зал для проведения Международного конкурса имени Чайковского!
А сколько сделала Архипова для рахманиновской Ивановки на Тамбовщине! Сорок лет назад сельский учитель, музейщик-подвижник, а потом директор музея С.В. Рахманинова Александр Иванович Ермаков начинал восстанавливать усадьбу с нуля – там был пустырь, заросший лопухом и крапивой. Ирина Константиновна не возвращалась без подарка музею не из одной зарубежной поездки. Попросил её Ермаков привезти из нью-йоркского архива копию дневников Софьи Александровны Сатиной, сестры жены композитора, – привезла. А однажды «напросилась» на концерт в Московском ботаническом саду. «Расплачивались» с ней кустами сортовой сирени, жасмина, вишен, роз… Сейчас они по весне благоухают в усадьбе, источая, как при хозяине, тончайший аромат. И, кажется, в самом воздухе звучит здесь голос Архиповой – рахманиновские «Сирень», «Здесь хорошо», «Я жду тебя»… Колышет весенний ветер верхушки светло-розовых соцветий и нового сорта сирени, названной в её честь…
При сверхнапряженном ритме жизни она успевала что-то сотворить для души. Когда появилась в садовом товариществе Большого театра Новодарьино своя дача, решила смастерить себе лоскутное одеяло, вспоминая бабушкин дом на Белгородчине… Собрала остатки от различных материй, выстроила из лоскутков разных расцветок целый орнамент… – одеяло получилось на славу, и она гордилась, что сшила его своими руками. Как зеницу ока хранила дорогую реликвию – старую льняную скатерть с вышитыми самой автографами многих выдающихся деятелей культуры, которые собирала с 50-х годов. Скатерть эту с подписями Марии Петровны Максаковой, Тамары Милашкиной, Давида Ойстраха, Евгения Мравинского, Майи Плисецкой, Владимира Васильева… возила она с собой по всему свету в мешочке для рукоделия.
…Перестройка для Ирины Константиновны началась «знаменательно»: с Марией Биешу они никак не могли вылететь из Москвы на XIV Всесоюзный конкурс вокалистов имени М.И. Глинки в Алма-Ату, последний в СССР. Предчувствие было, прямо скажем, не мажорным. Но всё-таки творческие состязания молодых певцов, через которые в разные годы прошёл практически весь цвет нашего оперного искусства (начиная с Богачёвой, Образцовой, Атлантова, Мазурока, Нестеренко…), и в новых жизненных реалиях не прекратились. Бессменный целое тридцатилетие председатель жюри, Ирина Архипова сделала всё возможное и невозможное, чтобы в чёрном 93-м XV конкурс имени Глинки состоялся в Смоленске, а потом и XVI – в Уфе, XVII – в Самаре, XVIII – в Казани – лучшем, по мнению певицы, тогда современном концертном зале России… И всё это, заметим, без каких-либо попыток примкнуть к околовластным тусовкам, не в пример многим собратьям и сёстрам по искусству.
В последние годы Ирина Константиновна больше любила говорить не о себе, а о своих «музыкальных детях». Многие из них, её учеников и лауреатов конкурсов имени Глинки и Чайковского, где она также десятилетия председательствовала в жюри, известны во всём мире. Достаточно назвать самых именитых – Ольгу Бородину, Дмитрия Хворостовского, Анну Нетребко, Ильдара Абдразакова, Хиблу Герзмаву… «А других скоро узнаете!» – с гордостью представляла Ирина Константиновна новых лауреатов, приезжавших по её зову из Кишинева, Киева, Уфы, Баку и Казани для участия в концертных программах не только в Москве, но и в Самаре, Перми, Челябинске, Екатеринбурге, Саратове… Ведь Москва, любила повторять певица, далеко не вся Россия. Фестивали оперной музыки «Ирина Архипова представляет», благотворительные концерты, певческие биеннале, музыкальные гостиные в домах-музеях поэтов и композиторов, посвященные Пушкину, Тютчеву и Чехову, Чайковскому, Танееву и Обуховой… – и этим не исчерпывались череда её дел и «планов громадьё» на благо отечественной культуры. Она не только выводила «в люди», но и, заряжая оптимизмом, опекала молодые таланты, вовсе не ориентируя их на Запад.
Быть может, во всем этом и был секрет её творческого долголетия?.. Президент Международного союза музыкальных деятелей, она была в завидной певческой форме и к началу XXI века, выступая вместе со своими «птенцами гнезда Архиповой». Сама она отвечала на этот вопрос так:
– Профессия наша жестока. О ней можно сказать словами «арии с цветком» Хозе, обращённой к Кармен: «Ты мой восторг, мое мученье…» Она подчиняет полностью и часто заставляет отказываться от жизни личной. Если у меня спектакль, я почти как в том анекдоте, накануне никуда не ходила, страшных фильмов не смотрела… Правда, я и сейчас не смотрю, потому что это мне не нравится. Какие ещё секреты? Не пить, не курить. Не очень-то любить… То есть любить, но по расписанию. Да-да, это правда. А вообще быть певцом, настоящим певцом – это просто мученичество…»
Ирина Архипова дожила до своего 85-летия. Незадолго до кончины она потеряла сына, и это неутешное горе ускорило её уход. На Новодевичьем кладбище великую певицу провожали родные, почитатели, коллеги и ученики.
Она считала себя счастливой. Да это так и было. «Я была счастлива своими родителями, своими близкими, своими друзьями, счастлива своими учителями и своими учениками. Я всю жизнь занималась любимым делом, объездила почти весь мир, встречалась со многими выдающимися личностями, имела возможность делиться с людьми тем, чем одарила меня природа, ощущать любовь и признательность своих слушателей и чувствовать, что моё искусство нужно многим», – говорила Ирина Архипова, подводя итог своей жизни.
История русской культуры поставила её имя в один ряд с именами Шаляпина, Собинова, Обуховой, Неждановой.