Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.
(Песня времён войны)
Перед началом
Да война началась двадцать второго июня. А готовились ли к ней? Тут водораздел мнений.
– Нет, конечно, никакой подготовки. Жертвы первых дней говорят сами за себя. Руководство страны растерялось, испугалось, бросило армию и народ. Промышленность не работала. Идеологию не отработали.
Другой взгляд:
– Готовились, но не успели. Против нас оказалась вся Европа. Времени не хватило. Ведь за 40 дней пала Франция, за несколько дней – Дания, Норвегия, Греция, Югославия. Рухнула Польша, руководство которой отказалось из-за своей зоологической ненависти к России от помощи Советского Союза. Вся Европа (кроме Англии) работала на Германию.
Кто способен был остановить эту Европу во главе с Гитлером?
После войны выходило немало книг, воспоминаний о начале войны, её победоносном окончании. В общем, шёл поиск причин поражений и истоков побед. Официальная идеология отвечала довольно чётко: причина побед – в руководящей и направляющей силе Коммунистической партии и социалистическом строе, в умении, сплочённости её руководства во главе со Сталиным (после XX съезда КПСС этот тезис всё больше и больше корректировали), в мощной индустриализации страны, в мужестве, стойкости, терпении нашего народа, в отсутствии мощной пятой колонны.
Ну, что же, в каждом из этих положений была своя доля правды.
Но была правда и в другом. Ошиблись в сроках, когда ожидали нападения Германии (1942 г.). Ожидали нападения Гитлера (Сталин предупредил об этом на выпуске командного состава из военных училищ), объявили частичную мобилизацию в ряде областей в мае и июне 1941 года. И только что запустили в производство лучшие образцы военной техники (танк Т-34, штурмовик Ил-62, реактивный миномёт «Катюша»). Эх, если бы раньше!
Гудериан, танковый стратег Германии, получив ощутимый удар по своей бронированной орде от атак тридцатьчетвёрок под Ельцом глубокой осенью 1941 года, глубокомысленно отметил:
«Если бы мы знали, что у России есть такой танк, как Т-34, то Германия бы не начала войну». Если бы они и мы больше знали к началу войны…
К ошибкам, просчётам и преступлениям относят аресты и расстрелы, устранение из армии большого количества командного состава. Нет сомнения, что это ослабляло армию, но новая война показала, что старыми методами и приёмами воевать было нельзя. Командиры появлялись и учились в бою, там же погибали, и на их место становились другие. Это были жестокие, но необходимые уроки войны.
В 1972 году я от имени комсомола и издательства «Молодая гвардия» поздравлял с 75-летием Георгия Константиновича Жукова. В беседе я ещё спросил у маршала: «А всё-таки, Георгий Константинович, почему мы победили?» – Секретарь ЦК Комсомола взглянул на меня с удивлением, но маршал после паузы сказал: «Правильный вопрос. Вот один из ответов. Действительно, Германия по всем статьям тогда была лучше готова к войне, чем мы. Возьмите генералов. Мы в академиях военных учились у Клаузевица, Шлиффена Мольтке. Прусский офицер – это же военная косточка, каста целая. Немецкий солдат покорил Европу, победоносно прошёл по дорогам Франции, Бельгии, Польши, взял Норвегию, Грецию, Крит. Англия дрожала. Немецкая техника на начало войны была лучше нашей – «мессершмитты», «фокке-вульфы», «тигры», автоматы. Мы войной учились, – подумав, Жуков закончил, как мне показалось, торжественно и с назиданием, – мы победили потому, что у нас был храбрый, патриотический молодой солдат, политически обученный, душевно подготовленный сражаться за Родину». В какой-то мере для нас это было откровение, хотя, возможно, и сказанное в ответ на присутствие делегации молодёжи.
Так вот, как же вырабатывалась эта идеология, этот дух патриотизма, который помог воспитать такого солдата? В тридцатых годах в стране произошло важное и переломное событие для массового сознания.
Если в двадцатые годы идеологи, «пролетарские» писатели лихо гарцевали на лозунге «мировой революции», на всеобщем интернационализме, на отрицании «буржуазной» классики («Пушкин – певец дворянской усадьбы», «Во имя прекрасного завтра сожжём Рафаэля, растопчем искусства цветы…»), то к концу подлинной «культурной революции», когда народ в массе своей стал грамотным (а ведь до 30-х годов 60% населения не владели грамотой) определённые круги в партии и во власти приняли решение издавать миллионными тиражами русскую и мировую классику. В русской эмиграции, когда узнали об этом, то наиболее прозорливые воскликнули: «Россия спасена!» Иногда, правда, издания адаптировались и выходили с предисловиями, где Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Крылов, Толстой, Салтыков-Щедрин, Чехов представлялись как антибуржуазные писатели, что в немалой степени было и верно.
К молодому читателю, жадно поглощающему книгу, пришли великие светочи, мастера слова и высокого духа и, конечно, патриоты России.
Представляете, если бы к нам тогда хлынул поток американских комиксов, детективов сегодняшнего дня, пошлости и порнографии западного «цивилизованного» мира, что идёт сегодня к молодым. Способны ли были бы молодые тех лет встать на защиту Отечества через пять-десять лет («Да лучше бы нас немцы завоевали, мы бы баварское пиво давно пили», – заявляли поглотители такого чтива в период перестройки).
В это же время появляются и знаменитые документы и постановления о том, чтобы перестать заимствовать образцы «передового» просвещения цивилизации и некие «стандарты» безответственного «бригадного» обучения, а изучать конкретную историю с реальными историческими лицами и событиями, изучать классический русский язык, его духовную народную основу («Болонский процесс» того времени заканчивался).
Еще были попытки остатков троцкистской оппозиции, бухаринцев объявить Россию страной Обломова, а русский народ, национальными качествами которого были «лень», «сидение на печи», «рабская природа». Фельетоны Демьяна Бедного в «Правде», «Известиях» обрушились на Россию, которая была «дикой страной», всегда «плетущейся в хвосте у культурных Америк и Европ», а ее патриоты были мелкие низменные люди. Особенно досталось Минину и Пожарскому – двум «историческим казнокрадам», памятник в Москве следовало «взорвать динамитом» и вместе с другим историческим хламом вымести из Москвы (Во как!).
Но время поносителей России и русских проходило. Стали создаваться новые учебники по истории России и СССР. Комиссии, которые контролировали их создание, были раскритикованы на Политбюро, и Сталин выдвинул там важный тезис о роли русского народа в отечественной истории. Он сказал: «Русский народ в прошлом собирал другие народы. К такому же собирательству он приступил и сейчас». По указанию ЦК был поставлен вопрос о Минине и Пожарском, о защите Москвы от посягательств на ее памятники. Был спасен великий мировой шедевр – храм Василия Блаженного. Храм Христа Спасителя «поносителям» удалось до этого поворота уничтожить.
Разухабистым поносителям отечественной истории досталось. Самого Демьяна Бедного, частушечника и балагура, псевдонародного певца революции раскритиковали в «Правде». В статье подверглась критике постановка в Камерном театре пьесы «Богатыри», в которой были искажены образы былинных богатырей, не раскрыты такие свойства национального характера, как мужество, доблесть, геройство, допущена «фальсификация народного прошлого». Смысл публикации, обращённой ко всем сочинителям: пора кончать издеваться над русским богатырями – они ещё пригодятся. Особая роль отводилась русскому народу. Сменился тон пропаганды. «Правда» призывала отказаться от «левацкого интернационализма», заявляла, что коммунисты отнюдь не должны отгораживаться от положительной оценки прошлого своей страны. А идеология «Иванов, не помнящих родства» объявлялась антиленинской, широко стали использовать термин «патриотизм».
В конце тридцатых годов стало ясно, что надо опираться на свой народ, на его историческую традицию, на нашу общую историю и те завоевания социализма, которые близки массам (отсутствие класса эксплуататоров, дружба народов, широкая грамотность, бесплатное образование), на исторический коллективизм нашего народа.
С конца тридцатых годов всё больше появляется исторических произведений о великих полководцах и героях прошлого. Выходят книги и фильмы о Суворове, Александре Невском, Кузьме Минине, Богдане Хмельницком и даже об императоре Петре I.? Большое впечатление производила эпопея С. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Это было обращение к образам русских воинов: матроса Кошки, сестры милосердия Даши Севастопольской, богатыря Шевченко, адмиралов Нахимова, Корнилова, великого хирурга Пирогова. В этих страницах дышало будущее отношение к людям Великой Отечественной. Как бы в преддверии войны, её народного начала и партизанского движения создаются книги о самородках и героях войны народного типа (Чапаев, Пархоменко, Щорс, Кочубей, Лазо). О войне говорили, фашизм представал перед нашим народом в своём зверском, капиталистическом и человеконенавистническом обличье. Была, конечно, надежда на интернациональную помощь трудящихся, но ещё после похода на Польшу в 1920 году, а особенно после советско-финской войны 1940 года стало ясно, что этого массового резерва для будущей войны нет, хотя справедливости ради и следует сказать о героических действиях отдельных коммунистов и честных людей в пользу Советского Союза в Германии, Швейцарии, Югославии, Франции, Англии, США.
Война чувствовалась, о её приближении говорили А.М. Горький, М. Шолохов, Н. Тихонов, Вс. Вишневский. А.С. Макаренко писал на страницах «Литературной газеты»: «Мы окружены безумием агонизирующего империализма. Где-то там, в чащах дымящихся труб Рура, на нищих полях Италии, в тесноте японских ограбленных городов последние капиталисты истории жаждут войны, они протягивают руки … к железу, углю, к машинам, к нефти, хлебу» (Т. 7. С. 150).
Конечно, многие вздрогнули, когда между СССР и Германией был заключён в 1939 году мирный договор. Некоторые фарисеи и сегодня заявляют: «Как можно было заключить договор с фашистской Германией?» Они просто не хотят замечать, что в 1938 году с Гитлером заключили договор (Мюнхенский сговор) цивилизованные Англия и Франция, отдав на растерзание Германии Чехословакию и толкнув немцев на восток против Советского Союза. Двойные стандарты у противников России всегда наготове.
Коммунистическая партия всё больше и больше понимала роль и значение литературы и искусства в жизни общества, в воспитании нравственности, патриотизма, чувства гордости за своё Отечество, за советский народ. Она постоянно вычленяла роль русских людей, подвижников державы, национального русского характера. Ещё вчера это было немыслимо, а сегодня героями народа становились Сусанин, Минин и Пожарский, Суворов, Пётр I. На их фоне бледнели и почти исчезали из народного восприятия Карл Либкнехт и Роза Люксембург, Клара Цеткин, Кингисепп, Сакко и Ванцетти. Правда, их именами ещё называли улицы, но городам, посёлкам, улицам с именами Троцкого, Зиновьева, Бухарина уже возвратили старые названия или имена «красных командиров».
Потрясением для русской эмиграции оказалось невиданное по масштабу празднование памяти А.С. Пушкина в 1937 году, и, как говорили позднее: «Пушкин связал в единый узел Россию до войны».
В общем, идеологи Советского Союза переделывали, приспосабливали идеологию к новым мировым реалиям. Однако модернизировать её к началу войны в полной мере не удалось.
Перед войной наше общество отнюдь не представляло единый конгломерат людей, как об этом говорила официальная пропаганда.
Да, не было в нём олигархов, не было вызывающе богатых, нищете запрещалось демонстрироваться у метро и на площадях.
И было уже немалое количество людей, принявших идеи социального равенства, было довольно многочисленное молодое поколение, прошедшее школу созидательного социализма на Магнитке, Турксибе, Днепрогэсе, Московском метро, запечатлевших их личный, отмеченный государством вклад. Был умудрённый слой людей, преданных Делу. Одни из них исходили из вековечной высшей крестьянской живительной повинности: «Умирать собираешься, а рожь сей». Другие, как один мой собеседник, доктор наук, видели своё предназначение в том, чтобы служить и работать на благо отечества, а не власти.
Он однажды при мне в 60-е годы жёстко ругал «большевиков», заявлял, что не только не любит, но и ненавидит их. Я спросил: «Как же Вы, награждённый премиями и орденами системы, не любили и её выразителей». Ответ был таков: «Да, я не люблю их и боролся с ними, но в 1929 году, когда был провозглашен план индустриализации страны, я понял, что надо укреплять мощь страны, её индустрию, хотя и провозгласили это большевики. Я решил работать на индустриализацию Отечества».
Да, не принимая нового строя, многие должны были смириться и работать, чтобы выживать, другие, чтобы укреплять национальное отечество.
К числу не соединённых, не скреплённых узами социального и патриотического единства с государством относилась часть бывшего господствующего слоя, оставшегося в стране, раскулаченные крестьяне, расказаченные казаки, неправедно репрессированные, отторгаемые от общественной жизни верующие люди.
Да, многим из-за границы, да и изнутри ослеплённым потерями собственности, идеалов, имущества, привилегий, разгулом неправедности казалось, что один небольшой толчок, и страна распадётся, рассыплется на враждующие группы.
На это долгое время рассчитывали известная геополитическая противница России (в том случае Советского Союза) Англия, амбициозная Франция, самодовольная Америка. Но перед лицом агрессивной фашистской Германии они были готовы для собственного спасения искать союза даже со столь несоответствующим их взглядам государством, как СССР.
Особую надежду на слабость восточного соседа питал Гитлер. Его разведка, агенты, многие русские эмигранты докладывали о расколотом советском обществе. Помимо военной мощи Гитлер рассчитывал в военной операции на внутреннюю оппозицию, на сепаратистские силы, на подкуп и запугивание.
Исходя из реальной картины казалось, что это возможно. Кое-какие из этих расчётов оправдались. Было немало мест, где добросовестно служили оккупантам полицаи, старосты. В Западной Украине, Крыму, на Северном Кавказе, в Прибалтике создавались отряды националистов, к 1944 году сформировалась так называемая РОА под командованием генерала Власова, лозунгом которой было освобождение России от коммунизма. Но в тот момент народ не принял этих лозунгов от людей, воевавших чужим оружием против собственной страны.
Да и в целом надежды Гитлера не оправдались. И это тоже был феномен Великой Отечественной войны.
Удивительно, но народ в эти суровые военные дни сплотился.
И это характерно для русского народа: перед лицом большой, смертельной и внешнеполитической опасности сплотиться. Не пришло ли это время сегодня? Но это уже другой разговор.
Трагедия 22 июня, жесточайшая из войн взывала к глубинам народного сознания, вызывала новый подход к Слову, Русской речи, к памяти.
Нам объявили, что началась война
И первой, кто откликнулся на вселенскую беду, стала Русская Православная Церковь. Только отзвучала ошеломившая всех речь В.М. Молотова о нападении Германии, как через два часа в Богоявленском (Елоховском) соборе местоблюститель патриаршего престола (фактический хранитель его) митрополит Сергий произнёс молитву в защиту православного русского народа.
Пока агитпроп отшелушивал лозунги и идеи III Интернационала (штаб которого был в Москве до 1944 г.) для войны, И. Сталин, учившийся в православной гимназии, уловил изменившуюся глобальную, мировоззренческую суть войны и обратился к народу с небывалым воззванием: «Братья и сестры! Соотечественники мои!», – а закончил словами, которые уже были сказаны в храме народными пастырями: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
До победы было, правда, ещё очень и очень далеко, впереди были дороги отступления, миллионы жертв, сожжённых городов и деревень.
Однако стало ясно, что Слово выходит на первое место в душевном и духовном ободрении, в призыве, в разъяснении, в том, что было истиной, что порождало у бойца, труженика тыла самоотверженность, ограждало от паники, от бессилия, уныния, хотя причин для этого было достаточно.
Ну, а что литература? Поэзия, проза, публицистика? Было ли им место в строю, в бою, в рядах сражающихся?
В то время можно было сформулировать её задачу просто: помогать фронту. Писатели слились с народной судьбой – ушли на фронт. Почти все писатели Ленинграда и Ростова записались в добровольцы. В боях за Родину погибло более 300 членов Союза писателей, десять из них получили звание Героя Советского Союза. Надо было проявить наиболее быструю реакцию, обратиться к чувству тысяч и миллионов людей. Подлинно поэтическим, литературным, поистине былинным качеством явлена была в первые дни войны песня В. Лебедева-Кумача (музыка А. Александрова) «Священная война». Казалось, откуда-то свыше появились эти чеканные, грозные и провидческие слова:
Вставай, страна огромная.
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
И далее, как грозная молитва-заклинание в ответ на вероломство:
Пусть ярость благородная
Вскипает как волна, –
Идёт война народная,
Священная война!
Это ведь был новый язык, новый символ, это было раскрытие сути войны, её сакральный смысл: священная война.
Какой мерзостью отдаются сегодня опусы либерал-демократов, обсэшников, исторических фальсификаторов, объявляющих, что наша война была всего-навсего войной двух тоталитарных систем, войной двух тиранов – Гитлера и Сталина и, следовательно, никакая она не отечественная, никакая не священная.
Большего поругания памяти наших отцов и дедов придумать нельзя.
А наши поэты в эти дни вооружали новыми и новыми песнями отправлявшихся на фронт красноармейцев. Звучала, как оберег, «Песня смелых» А. Суркова: «Смелого пуля боится, смелого штык не берёт». М. Исаковский, подаривший уже всем нам, да и всему миру «Катюшу», написал с домашней и близкой интонацией песню «До свиданья, города и хаты // Нас дорога дальняя зовёт. // Молодые, смелые ребята, // На заре уходим мы в поход…»
Народные ополчения, комсомольские отряды, регулярные части уходили на фронт с песней.
Родина. Отчизна. Россия
В 1972 году на встрече с маршалом Г.К. Жуковым я подарил ему две книги: «Тихий Дон» (четыре тома), выпущенные впервые в одной книге, и книгу «О русская земля!» (Антология русской поэзии о России). Маршал погладил «Тихий Дон» и сказал: «Любимый писатель!» А полистав Антологию, сказал: «Мы на фронте очень ценили патриотическую поэзию!» Вот так великий маршал включал поэзию в стратегический фактор Победы (!). Поэтому поэзия в первую очередь и приходила в армию во всех видах. Особую роль сыграли писатели и журналисты, работая во фронтовых газетах всех уровней, боевых листках.
Рядом с этим была «большая поэзия», была огневая проза, которые и создавали, прорезали, выжигали образ войны, изымали из глубин народного сознания образы Родины, Воина, Богатыря, Героя, Мстителя.
Идею врага, идею расового превосходства фашизма можно было победить только другой высокой, вдохновенной, понятной для всех идей. Такой была идея Родины, Союза. Уже до войны в ряде государственных и партийных документов вывели в разряд высших общественных ценностей понятие Родины, Отчизны, Отечества, патриотизма.
Вдруг в полный рост, без указующего перста вырисовывался образ России, высвечивалась необходимость воспитания национального самосознания, обобщения опыта великих побед и учительных поражений («Слово о полку Игореве», «Варяг»). Требовалось новое осмысление литературой и искусством всех национальных, культурных, государственных культурных традиций. В. Вишневский в 1943 году записал в своём «Дневнике»: «В войне мы быстро познали себя с национальной стороны. Проснулись все чувства, мысли, инстинкты, воскресли старые традиции». (В.В. Вишневский, 1958 г. Т. 4. С. 28). По нынешним временам такой подход можно было бы осудить за «не толерантность» и даже ксенофобию. Тогда же, как и всегда, это было спасенье для русских людей, для представителей всех национальностей. Ибо никто уже кроме русского народа не мог спасти мир от «коричневой чумы».
Может быть, самое главное в советской, русской литературе военных лет, что она выстроила, вывела из закоулков социалистического реализма, из пугливого забытия двадцатых и тридцатых годов – дух, мир, суть России. Она превратила это в фундамент идеологии, мировоззрения, художественной, образной системы поколения победителей. Она вселила в души и сердца понятие «Русский характер». Простой, драматический и сентиментальный рассказ с этим названием графа Алексея Толстого стал известен везде, его и сегодня читают молодые в притихшем зале. И этот признак характера – русский, который ныне становится даже запретным. А прямая в названии и образах песенника-поэта Александра Прокофьева «Россия» создавала эпический и лирический образ великой России. Прокофьев задумал в поэме поэтическое воспевание героических братьев-миномётчиков Шумовых. Но замысел развернулся в песенную эпопею России. И поэт создал цикл песен о героях, их родных местах, об исторических судьбах страны, о национальных чертах наших людей. В поэме утверждалась вечная красота и бессмертие России. В огне и пламени войны, в привычном окружении смерти, когда душа, казалось, очерствела, огрубела, поэт предложил ключ:
Товарищ, сегодня над нею
Закаты в дыму и крови,
Чтоб ненависть била сильнее,
Давай говорить о любви.
Может быть, казалось, что это противоестественно, но поэт создавал такой красивый, светлый, возвышенный образ Родины, что было ясно, что защищает в этой войне солдат.
Сколько звёзд голубых, сколько синих,
Сколько ливней прошло, сколь гроз,
Соловьиное горло – Россия,
Белоногие пущи берёз.
Да широкая русская песня,
Вдруг с каких-то дорожек и троп
Сразу брызнувшая в поднебесье
По родному, по-русски – взахлёб,
Да какой-нибудь старый шалашик,
Да задумчивой ивы печаль,
Да родимые матери наши,
С-под ладони глядели вдаль,
Да простор вековечный, огромный,
Да гармоник размах шире плеч,
Да вагранка, да краны, да домны,
Да певучая русская речь.
Летит гроза с военных рек,
В крови твои поля.
О, непреклонная навек,
О, русская земля!
Всегда я всюду, мы с тобой,
Всей силою любви,
На новый бой, на смертный бой
Ты нас благослови.
……………………………
Вернём весенний шум лесов
Ромашки на лугу.
За край родной, страну отцов
Идём – и смерть врагу!
Твардовский прославил подвиг русского солдата, который хорошо знал, что «Россию, мать старуху, нам терять нельзя никак». Симонов гордился тем, что на русской земле «Умереть мне завещано, // Что русская мать нас на свет родила, //Что, в бой провожая нас, русская женщина // По-русски три раза меня обняла».
Ольга Берггольц клялась «Мы победим, клянусь тебе, Россия, от имени российских матерей». Павел Коган категорически восклицал: «Я патриот. Я воздух русский, я землю русскую люблю».
И в 1942 году Александр Прокофьев ещё раз в стихотворении, посвящённом А. Фадееву, как бы ещё раз напоминает:
За красною шапкой рябины,
За каждым дремучим ручьём,
За каждой онежской былиной,
За всем, что мы русским зовём.
Родней всех встают и красивей
Леса, и поля, и края…
так это ж, товарищ, Россия –
Отчизна и слава твоя!