Не литературоведческие заметки
на фоне воспоминаний и сегодняшних реалий
И ещё главное, что вошло в жизнь всей страны, встало нескрываемым образом литературы. В 1941 году совершился великий поворот к Вере, к Богу, к душе.
И Русская Православная Церковь проявила себя в эти грозные дни как духовный поводырь народа, с первых часов нашла точные и верные слова, обращённые к соотечественникам.
Ей не надо было подыскивать эти слова и призывы – они шли из Евангелия, из храма, из русской истории. 22 июня 1941 года по церковному календарю День всех святых, в Земле российской просиявших. В Богоявленском соборе отслужили Литургию. И вот война! Как только прозвучало выступление наркома иностранных дел В.М. Молотова, пришедший с богослужения местоблюститель митрополит Сергий стал рассылать послание «Пастырям и пасомым христианской православной церкви». В нём было сказано.
«…Фашиствующие разбойники напали на нашу родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой, голым насилием, принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству».
Митрополит в этом первом послании Церкви как бы стягивает, сшивает историю нашего народа. «Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божьею помощью и на сей раз он развеет фашистскую вражью силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что молили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед Родиной и верой и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы, православные, родные им по плоти и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может».
Ошеломляющими для старого агитпропа явились слова:
«Вспомним святых вождей русского народа, например, Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. Да не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатыре Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья-разбойника.
…Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: “Больше сея любве ничтоже имать, да кто душу свою положит за други своя”. Душу свою положит не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой или выгодой ради Родины». Митрополит Сергий далее говорил, что «негоже пастырям лишь посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией». И уж если найдутся те, кто искусится «лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена Родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно ради Иисуса, а не ради хлеба куса, как выразился Димитрий Ростовский. Положим же души своя вместе с нашей паствой».
Послание заканчивалось торжественно, высоко, жертвенно:
«Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу».
И подпись: Патриарший Местоблюститель смиренный СЕРГИЙ, митрополит Московский и Коломенский. Москва, 22 июня 1941 г.
Потрясающий документ. То, о чем сказал Сталин 3 июля, 7 ноября 1941 года, то, о чем сначала робко, а затем более решительно заявляла советская пропаганда, да и наша литература, патриарший местоблюститель написал в первые часы войны. Ведь еще не появились ни листовки, ни плакаты, призывающие к борьбе. Боевой агитпроп еще в раздумье смотрел на свои прежние лозунги о классовой солидарности и соединении пролетариев всех стран, а Церковь уже определила лицо врага, указала на истоки грядущей победы, на перерастание народной войны в священную.
Через три дня, 26 июня, митрополит Сергий в Богоявленском соборе совершает торжественный молебен о победе русского воинства. Один из присутствовавших вспоминал слова митрополита, произнесенные во время молебствия: «Пусть гроза надвигается. Мы знаем, что она приносит не одни бедствия, но и пользу: она освежает воздух и изгоняет всякие миазмы. Да послужит и наступающая военная гроза к оздоровлению нашей атмосферы духовной».
Перед лицом национальной опасности Церковь призвала к национальному единению, к борьбе с захватчиками, агрессорами, оккупантами. Во всех православных храмах России, всего Советского Союза молились о победе русского народа. И сотни тысяч православных людей дерзали и стояли насмерть, ожидая спасения от Господа. В Петербурге до сих пор показывают два узеньких окошка кельи, где во время ленинградской блокады жил митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, будущий Патриарх всея Руси. В осажденном – голодном и холодном – городе в храмах горели свечи, люди молились. Митрополит ежедневно совершал молебны святителю Николаю, обходил с иконой Божьей Матери крестными ходами храмы и молился «о спасении града и храма сего».
Незабываемо яркое слово было сказано митрополитом Ленинградским Алексием на Литургии в кафедральном Богоявленском соборе в Москве 10 июля 1941 года. Слово будущего патриарха я бы сегодня поместил в хрестоматии для учеников. Владыка Алексий начал так:
«Патриотизм русского человека ведом всему миру. По особенным свойствам русского народа он носит особый характер самой глубокой, горячей любви к своей родине. Эту любовь можно сравнить только с любовью к матери, с самой нежной заботой о ней. Кажется, ни на одном языке рядом со словом “родина” не поставлено слово “мать”, как у нас. Мы говорим не просто родина, но мать-родина, и как много глубокого смысла в этом сочетании двух самых дорогих для человека слов! Русский человек бесконечно привязан к своему отечеству, которое для него дороже всех стран мира». (Нет сомнения, что так называемая «цивилизованная» интеллигенция, позирующая на высоких собраниях, привыкшая громить все русское, и это слово, сказанное перед лицом смерти, перед лицом фашистского агрессора, ныне может причислить к разряду шовинизма и оголтелого сталинизма. – В. Г.)
«Когда Родина в опасности, тогда особенно разгорается в сердце русского человека эта любовь. Он готов отдать все свои силы на защиту ее; он рвется в бой за ее честь, неприкосновенность и целость и проявляет беззаветную храбрость, полное презрение к смерти. Не только как на долг, священный долг, смотрит он на дело ее защиты, но это есть непреодолимое веление сердца, порыв любви, который он не в силах остановить, который он должен до конца исчерпать». Владыка Алексий, может быть, первым тогда дал широкий экскурс в историю: Батый, Мамай, псы-рыцари, и Димитрий Донской, преподобный Сергий, Александр Невский, сокрушившие врага. Особо отметил он Отечественную войну с Наполеоном. «Промыслом Божиим ему попущено было дойти до самой Москвы, поразить сердце России, как бы для того только, чтобы показать всему миру, на что способен русский человек, когда отечество в опасности и когда для спасения его потребны почти сверхчеловеческие силы… И поражение гениального полководца явилось началом его полного падения и разрушения его кровожадных планов».
Архипастырь продолжил: «И теперь русский народ в беспримерном единстве и с исключительным порывом патриотизма борется против сильного врага, мечтающего раздавить весь мир и варварски сметающего на своем пути всё то ценное, что создал мир за века прогрессивной работы всего человечества. Борьба эта не только борьба за свою родину, находящуюся в великой опасности, но, можно сказать, за весь цивилизованный мир, над которым занесен меч разрушения».
Вот как! Иерархи гонимой и притесняемой Православной Церкви видели, что Советская Россия, Советский Союз спасет мир и человеческую цивилизацию, а нынешние «цивилизаторы», десталинизаторы, стремясь облить грязью Россию, ее прошлое, приравнивают в войне фашистскую Германию и СССР с одной целью: оправдать разрушение и уничтожение великой страны.
Киевский митрополит Николай обращается к верующим со словами обличения самочинной автокефалии, провозглашенной епископом Волынским Поликарпом Сикорским, которого незамедлительно поддержали немецкие оккупанты. (Вот когда еще хотели уничтожить единство верующих людей России и Украины!)
По призыву Церкви стали собираться средства в помощь стране и армии на строительство танковой колонны имени Димитрия Донского. К празднику Красной Армии храмы Москвы выделили 1,5 миллиона рублей на подарки воинам. Троицкая община в Горьком собрала в фонд обороны миллионы рублей и много теплых вещей. Митрополит Сергий написал на этом сообщении: «Браво, Нижний Новгород. Не посрамил мининскую память». Из блокадного Ленинграда через Церковь жертвуется 3 миллиона рублей. По всей же стране через Церковь поступило 300 миллионов рублей. Любопытно слово, сказанное при передаче танковой колонны частям Красной Армии, и их ответ. Митрополит Николай обратился к красноармейцам так: «Гоните ненавистного врага из нашей Великой Руси. Пусть славное имя Димитрия Донского ведет вас на битву за священную Русскую землю! Вперед, к победе, братья-воины!»
Через несколько месяцев командование танковой части написало ответ митрополиту: «Выполняя Ваш наказ, рядовые, сержанты и офицеры нашей части на врученных Вами танках, полные любви к своей матери-родине, к своему народу, к вождю и отцу народов великому Сталину, успешно громят заклятого врага, изгоняя его из нашей земли. На этих грозных боевых машинах танкисты прорвали сильно укрепленную долговременную оборону немцев на первом Белорусском фронте и продолжают преследовать врага, освобождая от фашистской нечисти родную землю…»
Священнослужителей в те годы можно было увидеть на подготовке рубежей обороны. При храмах создавались санитарные пункты и убежища для престарелых и для бесприютных детей. Многие священники помогали партизанам, несли слово правды верующим.
В осадные октябрьские дни 1941 года митрополит Сергий обращается к московской пастве: «Не первый раз русский народ переживает иноплеменных, не первый раз ему принимать и огненное крещение для спасения родной земли! “Силен враг, но и “Велик Бог земли русской,” – так воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придется повторить этот возглас теперешнему нашему врагу». До Москвы, до Кремля оставалось едва ли полсотни километров, и тот призыв говорил о высоком мужестве и ответственности иерархов Церкви, об их исторической прозорливости.
Кстати, отвечая тогда на вопросы иностранных корреспондентов, митрополит Сергий сказал: «Коммунистическая партия отрицательно относится к религии, и мы сожалеем об этом». Это было неслыханно – выразить несогласие с позицией и политикой могущественной партии! Это была твердость, убежденность и духовность, с которой стали считаться (конечно, не всегда и не на долгий период).
Писатель Владимир Крупин в очерке «Без Бога не до порога» пишет об этих днях: «Но разве не Господь сохранил среди превращенного в руины Сталинграда единственное здание – церковь Казанской Божией Матери с приделом в память преподобного Сергия Радонежского. Также и в Старой Руссе: город в развалинах – храмы стоят. В блокадном Ленинграде устояли все храмы… Старец Троице-Сергиевой Лавры Кирилл, бывший легендарный сержант Павлов, рассказывал нам, как много бойцов в тяжелые минуты приходили к Господу, как многие, особенно в Курской битве, видели над войсками небесное воинство.
Церковь и народ были едины в горе и борьбе в Великой Отечественной войне. Это прекрасно поняли и Сталин и часть его окружения. В 1943 году, наконец, был снова избран Патриарх Московский и всея Руси, вышел “Журнал Московской Патриархии”, было объявлено об открытии духовной семинарии и монастырей… Устанавливались – через Совет по делам Русской Православной Церкви – отношения церкви и государства.
Святейший Патриарх Кирилл в слове в день памяти мучеников Хрисанфа и Дарии недавно сказал то, что относится к нашей теме, это слова призыва к людям, к народу нашему: «…Помнить священные моменты своей истории, обновить своё национальное самосознание, превратить свою национальную историю – как это происходить в Церкви – в нечто актуальное, значимое, черпать в истории силы, в том числе, для своей жизни, для устроения общественной и государственной жизни страны».
Высокое чувство Родины, её слитность с Господом было не только у тех, кто соединён был с ним с молоком матери, но и у тех, кто отодвинут был от этого, но и у тех, в ком родовое начало выявило его.
Одно из самых пронзительных стихотворений начала войны, где это проявилось в полной мере, было симоновское.
Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди.
…И вот оно, это чувство, поразившее поэта…
Как слёзы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: «Господь Вас спаси!»
И снова себя называли солдатками.
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем вёрстами,
Шёл тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась.
Он ощущает, что весь глубинный строй предков России, все её духовные силы встают на защиту своих непутёвых и не верящих потомков.
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти просёлки, что дедами пройдены
С простыми крестами их русских могил.
…Ну, что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе, поняв своим бабьим чутьём,
Ты помнишь, старуха сказала: «Родимые,
Покуда идите, мы вас подождём».
«Мы Вас подождём!» – говорили нам пажити.
«Мы Вас подождём!» – говорили леса.
Ты знаешь, Алёша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирают товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Константин Симонов понимает всю сращенность истории, природы, обычаев и гордится русской землёй.
Нас пули с тобою пока ещё милуют,
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я всё-таки горд был за самую милую,
За русскую землю, где я родился.
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла…
…Хотя ясно, что и перекрестила…
Да напрямую писатели о Боге, о Вере ещё не писали, но Дух этого, отношение к этому всё больше и больше чувствовался в литературе тех лет. Вот небольшая новелла, рассказ «Крестик», который написал основательный, серьёзный русский писатель И.С. Соколов-Микитов.
«У нас в дивизионе был один паренёк, младший сержант Петрушкин – отличный боец. Много раз его представляли к наградам. С этим парнем вышло на фронте такое. Пошли раз солдаты в баню. Разделся Петрушкин – товарищи смотрят: у него на шее крестик. Ну, знаете, обыкновенный крестик на шнурочке, как раньше носили. Подняли ребята Петрушкина на смех. А ты, комсомолец, Боженьке молишься. Он им что-то дерзкое в ответ. Ну, сгоряча ребята за него взялись – народ на фронте злой был. Затужил паренёк. Ходит злобный, повесивший нос. Призываю, спрашиваю:
– Что невесёлый ходишь, Петрушкин? О чём думаешь? Письма из дома получаешь?
– Получаю письма.
– А невеста у тебя есть?
– Есть,– говорит.
– Пишет?
– Пишет
– Покажи письма.
Прочитал, вижу, всё в полном порядке.
– Что, – говорю, – с тобой поделалось боец, объясни.
– Не могу объяснить, товарищ майор.
– Ну, смотри, если не справишься с собой, откомандирую тебя из части».
Внушение майора мало подействовало, тот расспросил товарищей и узнал про эту историю с крестиком. «Опять вызываю.
– Слушай, Петрушкин, откуда у тебя крестик взялся? Ты верующий? Не стесняйся.
– Нет, я не верующий, я комсомолец.
– Ну, а крестик у тебя?
Молчит.
– Говори, не бойся.
Вот и рассказал он мне, что крестик подарила ему мать, когда он из дома уходил на фронт. Сама повесила на шею, просила не снимать, слово взяла. Из любви к матери носит он этот крестик. Подумал я и говорю:
– С тобой крестик?
– Нет, я спрятал.
– Можешь ты этот крестик на два часа мне представить…
Молчит. Потом принёс материнский подарок.
Приказал построить моё подразделение. Выхожу, поздоровался, вынимаю из кармана крестик. Вижу: кое-кто из солдат ухмыляется – поняли, в чём дело. Я сделал лицо строгое.
– Вот что, – говорю, – товарищи-солдаты. У каждого из нас на родине осталась мать. Вспомните, как вы прощались с матерями, когда уходили на войну из родного дома. Одна мать родной землицы сыну в платочек завяжет, другая – записочку в рубаху зашьёт. Вот младшему сержанту Петрушкину старуха-мать на память о своей материнской любви подарила этот крестик – то, что ей самой всего дороже. Он и берёг дорогую для него память о своей матери. А матери наши – наша любовь, наша родная земля, наша Родина, которую мы защищаем. Можно ли над этим смеяться?
Вижу, призадумались мои ребятки. Вижу, на Петрушкина поглядывают.
– Ну, как, – спрашиваю, – дошло?
– Точно,– говорят, – товарищ майор, дошло.
Вернул я крестик Петрушкину – тем и окончилась вся история. А Петрушкин опять стал лучшим и самым храбрым солдатом».
Известно, что маршал Жуков (об этом писала дочь Георгия Константиновича Мария) однажды урезонивал ретивого политрука, ругавшегося солдата, у которого на бруствере стояла иконка: «Дурак ты, дурак, политрук. Она ему дорога».
Об этом же рассказывал после войны участник Сталинградской битвы Василий Грязнов в журнале «Советский Казахстан». Он вспоминал, как в окопах Сталинграда к ним пришёл Шолохов. Идёт он по ходу сообщения и нет-нет выглянет, посмотрит в бинокль в сторону фашистов. А кто-то из солдат и говорит: «С биноклем, товарищ полковник, поосторожнее. У немцев снайперы начеку». Шолохов улыбнулся в ответ: «Благодарю за упреждение, но я снайперов не боюсь. Заговорённый я, брат, от пули». Ну, солдаты нашего окопа окружили его. Все сразу узнали в полковнике Шолохова. Я говорю ему: «Может Вы, Михаил Александрович, и молитву какую от пули знаете?» – «Знаю, – отвечает Шолохов, – и те молитвы, что имеются в “Тихом Доне”, и новые. Много знаю молитв, но сейчас у меня на уме и в сердце одна. Начинается она так: “Во имя отца, и сына, и матери моей – ни шагу назад”» М. Шолохов. Собр. соч. Т. 8. С. 112).
В леоновском «Нашествии», в платоновских рассказах, в книге про бойца Василия Тёркина тип поведения героев был вековечный и христианский и отнюдь не противостоял тому героическому духу, который взращивался социалистическим обществом (Господь спасал Россию).
У того же А. Платонова, который в 1942-м году добровольцем ушёл в армию, а затем был откомандирован в «Красную звезду», одним из употребляемых слов было слово «одухотворённый», а также понятия «дух» и «душа». Платонов вводил по существу понятия «духовная память народа», которая несла в себе как историческую, так и память сердца и души.
«Ничего не совершается без подготовленности в душе, особенно на войне»,– писал Платонов в очерке «О советском солдате» («Три солдата»). Отсюда его дух. А у пришельцев, явившихся на нашу землю грабить, жечь, уничтожать всё живое, – пустодушие. И поэтому война – это сражение «одухотворённых людей» с «неодушевлённым врагом». В этих словах и соединялись, и сталкивались понятия «добра» и «зла», «света» и «тьмы», «жизни» и «смерти», «любви» и «ненависти». Победив зло, русский солдат выручит из фашистского рабства всё человечество. Так считает и его герой Степан Трофимов из рассказа «Дерево Родины». Уходя на фронт, Стёпка простился с матерью у родной избы и на выходе из деревни остановился у одинокого старого дерева, которое селяне прозвали «Божиим», потому что оно стояло у дороги вопреки всем напастям. Его била молния, обжигали горячие ветры, но оно держало листву, не сбрасывая ни одного листика. Проходя мимо, Степан сорвал листок и спрятал за пазухой. Степан задавался обычным платоновским вопросом: «Кто этот враг, зачем он пришёл на нашу тихую землю?» Чтобы убить его, Степана, а потом его мать. В первый бой он убил одного фашиста. Был ранен, попал в плен. И дальше Платонов показывает духовную силу простого человека, опирающегося на духовную мощь – культуру и дух народа.
«Значит, Вы знаете Вашу силу?.. В чём же она заключается? – спрашивает немецкий офицер…
– Чувствую, значит, и знаю, – проговорил Трофимов. Он огляделся в помещении, где находился: на стене висел портрет Пушкина, в шкафах стояли русские книги. – И ты здесь, со мной! – прошептал Трофимов Пушкину, – изба-читальня, что ль была? Потом всему ремонт придётся делать».
Офицер рассвирепел и ударом рукоятки нагана заставил раненого «отвыкать» от жизни.
Очнувшись в карцере, Степан ощутил то, что лист с Божьего дерева Родины присох к телу на груди вместе с кровью и так жил с ним заодно. Осторожно отделил его, прилепил его к стене повыше, чтобы фашист не приметил, «он стал глядеть на этот лист, и ему было легче теперь жить и он начал немного согреваться». Понимал, что должен непременно выдержать всё, чтобы послушать, как шумят листья на Божьем дереве… «Я вытерплю, – говорил себе Трофимов. – Мне надо ещё пожить, мне охота увидеть мать в нашей избе, и я хочу послушать, как шумят листья на Божьем дереве». Он встал и снова загляделся на лист Божьего дерева… Пусть то дерево родины растёт вечно и сохранно… Он решил задушить руками любого врага, который заглянет к нему в камеру, потому что, если одним неприятелем будет меньше, то и Красной Армии станет легче». Так у Платонова в этом рассказе, как и других из сборника «Одухотворённые рассказы» (1942), «Рассказы о Родине», «О броне» (1943) соединилась правда жизни, жестокая реальность войны, одухотворённость поступков наших воинов и мастерство художника. Это уже была литература Духа.