Мой дом в Черкасском Поречном теперь существует только в двух измерениях: как черно-белая фотография в моем телефоне и как ожог на сердце. В августе 2024-го война пришла без предупреждения – с ревом «Градов» вместо утреннего пения петухов. Моя семья бежала, прихватив только документы и иконку Спасителя, которую мама Нина сорвала со стены на бегу. Сестра Валентина уронила сумку с детскими фотографиями у калитки – их затоптали сапогами те, кто называл себя «освободителями».
Когда начался обстрел, семья сидела за столом, мама варила малиновое варенье. Первый снаряд упал недалеко от огорода, где сушилось бельё. Группа вертолетов кружила недалеко от сада, за рекой раздавались залпы вражеской артиллерии. Помню, как Валя крикнула: «Бежим!» – и схватила за руку маму Нину. Они прыгнули в старенькие «Жигули», которые Михаил, мой зять, специально не глушил – «на всякий случай». Этот «случай» наступил. По зеркалу заднего вида они видели, как наш дом оседает, словно подбитый зверь, казалось, он понимает, что скоро будет полностью уничтожен снарядами ВСУ. Мама молилась вслух: «Господи, спаси хотя бы могилы предков…»
Зять вернулся. Через несколько часов после бегства. «Не могу бросить стариков и животных», – сказал по телефону. Четыре дня жил в погребе, а рядом двебабушки с дедом Алексеем Гуляевым, который не мог ходить, дед Коростылев. Немыслимое: под обстрелами зять носил им воду из колодца, дорога к которому была завалена трупами птицы. А потом вывез всех на тех самых «Жигулях» – с пулевыми пробоинами в дверях и трупом российского солдата в багажнике. «Своих не бросаем», – объяснил Михаил, когда его спросили, зачем он рисковал ради незнакомца.
Того солдата звали Андреем. Ему было 29. В кармане его формы нашли письмо: «Мама, здесь так пахнет черёмухой, как у нас в Сибири…». Мы верим, что сослуживцы похоронилиего рядом с дедами-фронтовиками.
Наше село теперь – груда кирпичей с ржавыми гвоздями, торчащими, как рёбра земли. Но я собрала «музей» в контейнере для беженцев:
– ключ от дома, расплавленный в огне,
– крестик мамы, найденный в золе,
– вышитый платочек Вали с кружевами – его выбросили на дорогу.
Эти вещи стали моими «дорогами Победы». Не теми, что ведут к триумфальным аркам, а теми, что помогают не сойти с ума.
Каждое утро я учусь заново:
Прощать? Нет. Но и не кричать «убей» в ответ.
Ненавидеть? Только саму войну.
Верить? Да. В то, что правда тяжелее лжи. Что наши дети однажды увидят Черкасское Поречное не через прицел дрона.
Когда Михаила спросили, зачем он вёз тело Андрея, он ответил: «Чтобы его мама могла плакать у могилы, а не в пустоту». Вот она, наша Победа – в этих слезах, которые не оставляют места мести.
Я верю в три вещи:
– Что на руинах нашей школы вырастут берёзы,
– что те, кто отдавал приказы стрелять по колодцам и детским коляскам, предстанут перед судом:хоть земным, хоть небесным,
– что моя мама, которая теперь боится грозы, всё равно споёт на свадьбе своего внука Дмитрия «Катюшу» – песню, которую любил её отец, прошедший Великую Отечественную войну и потерявший ногу на Курской дуге.
Сейчас они живут в доме под Курском. Мама посадила у порога вишнёвый саженец: «чтобы корни не забыли родную землю». Михаил ремонтирует купленный мотоблок – говорит, вернёмся и вспашем поле, даже если оно усеяно осколками. А я пишу это эссе, глядя на карту, где вместо нашего села – белое пятно.
Но я уже вижу дорогу назад. Она пролегает не через танковые клинья, а через:
– судьбу солдата Андрея, чья мама теперь плачет каждый день в Красноярске;
– стариков, которых Михаил вывез под огнём – они молятся перед семейными иконами;
– маму, которая учит нас стойкости, вере в Бога и надежде на скорую Победу;
Дороги Победы – не о том, как «дойти до Берлина». Они о том, как сохранить человечность, когда вокруг ад. Как не дать войне украсть у тебя даже надежду.
Мама, помнишь, как ты дрожащими руками прятала наши фамильныефотографии и иконы, когда начался обстрел? Ты шептала: «Вернёмся – достанем». Мы вернёмся, и они снова будут висеть над столом, за которым ты будешь разливать сваренное варенье. Твои руки, изрезанные осколками стекла, посадят новые вишни и малину. А я научу внуков, как ты, поливать их на рассвете – «чтобы солнце не украло воду».
Валя, сестра, ты взяла с собой только документы. Ни любимого платья, ни бабушкиного кольца, ни детских фотографий – только паспорта и документы, словно заранее знала, что война не оставит нам даже памяти. Когда я спросила: «Почему не взяла хоть что-то?», ты ответила: «Чтобы было ради чего возвращаться». Мы вернёмся. Отстроим дом, а на стене повесим рамку с теми самыми документами – пожелтевшими от дыма, но живыми. Они станут памятником нашему бегству, когда жизнь уместилась в тонкую папку.».
Михаил, ты, вывезший стариков под огнём, – наш железный ангел. Твои «Жигули», пробитые осколками, станут памятником в новом Поречном. Мы поставим их на постамент с надписью: «Здесь ехали не к победе – а к людям». И каждый ребёнок будет знать, как ты вёз в багажнике мёртвого солдата, чтобы его мать не искала сына в безымянных рвах.
Отец, твоя могила уцелела. Пусть вокруг – воронки и ржавые гильзы, но твой крест стоит нерушимо, будто ты и после смерти охраняешь нас. Мы придём к тебе с первым урожаем яблок из возрождённого сада. Ты всегда говорил: «Из праха вырастает жизнь». Так и будет.
(от имени Цукановой Н.И.)