По Дзержинску – все данные систематизировали, плакаты готовы, в середине месяца начинаем активную работу по поиску людей. Ждать, что обстановка улучшится не приходится, наше наступление стагнирует, превращается в позиционку. Уже давно. Пресс-службы и военкоры, которые выпускают сводки, каждый день пытаются показать динамику, что вот-вот что-то где-то посыплется, но населённые пункты превращаются в овраги, опорники, и окраины, и ясно, что мы топчемся на месте. И если взяли какое-то село, то только потому, что у ВСУ нет приоритета его защищать. Злые языки говорят в АП, (хотелось бы написать: в Ставке Главнокомандующего, но её нет), наконец поняли, что полумиллионная армия в её нынешнем состоянии: вместе с Министерством на набережной, вместе со штабами, девушками из служб с накачанными губами, с аффилированными компаниями, со снабженцами в боевых орденах, с окопами и траншеями, где фронт держат Седой и Хмурый, способна лишь дать процесс, а не результат. И говорят злые языки, что к Герасимову наконец-то возникли вопросы. Но не думаем, что что-то сильно изменится. Появление нового Жукова в византийской системе невозможно, как и вообще, популярных генералов, – пример тому Попов. Пригожин всех сильно испугал. Поэтому власть устраивали посредственные исполнители, только время всё сильнее стучит в двери. В этом году в МО по контракту пришло немногим более, чем в Добровольческий корпус, почти то же самое количество людей, что и в прошлом году, а такими силами ничего не изменить, тем более что в Корпусе люди битые, опытные, на мясо идти не хотят, хватает людей, которые знают тысячу способов, как отпетлять от передовой, и снабжение Корпуса в разы хуже, чем в МО. В общем – пока наметился тупик. Со стороны ВСУ тоже.
Ну, а для нас это значит, что надеяться на улучшение обстановки не стоит, и надо готовиться искать людей в тех условиях, которые есть, а не просто ездить по адресам.
Поиск пропавших без вести это блуждание в тумане, среди шёпота теней. Кого-то давно нет в живых, и он приходит к родным по ночам во снах, пытаясь что-то сказать, или смотрит – пристально или виновато. Как в той песне неслышный крик – «Адресок мой передай в родную сторонку: 18-й квадрат, чёрная воронка». Часто мистика – человека видели совсем недавно, описывают до мелочей, имя совпадает; с ним сидели в одном подвале, уходили, расползались в разные стороны, а на самом деле он ещё полгода назад лежал мертвым, запорошенным снегом где-нибудь на перекрёстке возле рынка. И сейчас там лежит. А бывает наоборот. Три разных человека утверждают, что человек мёртв, завален, сгорел. А потом звонок, как с того света: «Доченька, это я». – Тела забирать, вообще проблема. Помню, надо было забрать тела троих мирных в Опытном, родственники умоляли. Штурмы с собой не брали: «Сами сделаем», – а потом: «Вы вообще за кого хлопочите. Там трое 200-х ВСУшников». – Перепутали сарай или скорее всего вообще туда не пошли.
Военных понять можно, у них своих задач и возможностей умереть выше крыши, зачем им рисковать своими бойцами ради поиска людей, которые, возможно, уже призраки. Но если ситуация позволяет, и люди настоящие – идут на встречу, и рискуют, и погибают, чтобы вывести какую-нибудь бабушку. Там, на краю земли иные измерения: и приоритетов, и времени, и пространства. Тысяча разочарований и одна удача. Но она дороже всех алмазов мира. И слышишь на том конце трубки молчание, и понимаешь, что там сейчас слезы ручьём из глаз, а рука хватается за сердце. – «Жив, скоро заберем». – И на сердце тихая радость, словно сегодня выиграли войну.
* БЧ 3