ТЯЖЁЛЫЙ ЯЩИК
Последний год оккупации был особенно трудным. Фашистов гнали лютой зимой, снега было много так, что засыпаны были хаты по окна, а какие пониже и поплоше, вообще по самую стреху. И морозы жгучие были, что нос из дома не высунешь. А может это так просто казалось мальчонкам. И сугробы большие и морозы лютые, многое в детстве кажется огромным и непонятным.
Лёшке было тринадцать лет, Ваське – одиннадцать. Они были старшими в семье. Кроме них, в хате было ещё трое детей: ползал по полу крикливый Вовик, тыкал пальчиком в потрепанную детскую книжку четырёхлетний умник Толик, а на кухне хозяйничала шестилетняя Клавочка.
Отец их Тимофей погиб в первый месяц войны, не начав даже воевать. Грузовик, в котором он ехал на фронт, фашисты разбомбили. Никто не остался в живых. Было обидно погибнуть, даже не подержав автомат в руках. Но война иногда устраивала такие повороты, что диву даёшься.
– Может так и надо, – часто думала жена Татьяна – не гнил в окопах, не мучился от страшных ран в прифронтовом госпитале, да не страдал в немецком плену от побоев и унижений. Бог уготовал ему другую, более лёгкую, мгновенную смерть. Такая видно у него судьба, а от неё, как известно, не уйдёшь.
Плакала она часто в чулане, вытирала фартуком глаза насухо, чтобы дети не видели, но от этого глаза становились ещё более влажными, красными и воспалёнными.
Лёшка всё понимал, жалел мать, часто хотел обнять её, уткнуться носом в тёплый живот и разреветься в голос, но был от природы тихим и скромным, не способным на такой порыв. Татьяна тоже была выдержана и строга, не позволяла себе при детях плакать и причитать. Она была родом из крепкой кулацкой семьи, воспитывалась жёстко и беспощадно, без сантиментов. Детей своих тоже держала в строгости, не баловала, даже. Он служил при храме «ктитарем», как говорили в поселке.
Татьяна всегда была занята в огороде. С ранней весны до поздней осени мелькала её цветастая юбка то в картофельной ботве, то впомидорныхзарослях, то на капустных грядках. Со скотиной управлялась. Держала корову, поросят, да курочек – уточек. Её главная забота была – накормить эту ораву детишек. До оккупации и после неё бегала в госпиталь, смотреть за ранеными. Благо больница, где был расположен госпиталь, была рядом. А вот в оккупацию сидела тихо, никуда не ходила, чтобы не попадаться на глаза мадьярам да приспешникам их – полицаям.
Голодно было в эту зиму. Живность всю порезали и съели ещё в начале зимы, осталось немного картошки, сала, да молочко от коровы. Корова тоже голодала и молока было мало, вот-вот кончится. Лёшка с Васькой все понимали, терпели, как могли. А вот младшие – Толик и Клавочка, постоянно бегали на кухню и распахивали дверцы стола в надежде найти что-то съестное. Стол смастерил Тимофей перед уходом на фронт. Красивый был стол, большой и вместительный. Но сейчас, кроме мисок и кружек, в нем ничего не было. Даже пахло не едой, а свежими сосновыми стружками.
Немудрёная еда, которую мать могла приготовить из разбавленного молока с чёрным хлебом или толчёную вместе с кожурой и свёклой картошку, или похлёбку из чего-то непонятного с маленькими кусочками жареного сала, припрятанного на «чёрный день», съедали мгновенно. Долго облизывали миски и деревянные ложки. Хлеб дедушка запирал на ключ в маленьком сундучке, в чулане. Можно было и не запирать. Старшие мальчишки могли свободно открыть замок материнской шпилькой, но они никогда так не делали: не потому, что боялись строгих деда и матери, просто было стыдно воровать у себя же. Настоящий праздник был в доме, когда по большим церковным праздникам дед приносил просвирки. Их ели долго, маленькими кусочками откусывая пресное тесто. Так было вкусно!
Старшие братья часто пропадали на улице дотемна, несмотря на мороз и ветер. Прибегали вечером в снегу, обледенелые, мокрые, разгорячённые и бессильно падали на лавку. Часто они даже не могли сами раздеться, и, схватив кусок хлеба, жадно прожевав его, тут же засыпали. Клавочка с трудом раздевала их, снимала мокрые валенки, а мать укладывала ребят на тёплую печь.
Пронырливые мальчишки рыскали по всей округе целыми днями. Всё примечали, искали хоть какую-нибудь возможность найти для семьи пропитание. Однажды они набрели на заброшенный склад. Фашисты только ушли, ещё даже дверь не замело снегом. Дверь была не заперта, замок валялся рядом на снегу. Удирали от наших танков в ужасе и забирали, что могли унести. Может быть что-то оставили, забыли в спешке? Но склад был пуст. Кругом валялись разбитые ящики, пустые коробки, железные скобы, солома да жёлтая промасленная бумага.
Ребята ходили по заброшенному складу, пиная промёрзшим валенком все, что попадалось под ноги. И вдруг Васькина нога больно ударилась о какой– то твёрдый предмет. Хлопцы быстренько разгребли мусор… и о чудо! Деревянный ящик, скрепленный блестящими железными скобами, забытый! Они попробовали его поднять – ящик был очень тяжёлый. Что же там внутри? Из ящика торчали куски промасленной бумаги, такой бумагой обычно перекладывают железные банки, чтобы не заржавели. Склад был продовольственный, значит в ящиках точно что-то съестное. Может быть каша какая с мясом, а может тушёнка, но было бы лучше, если бы это было сгущённое молоко. Ящик был очень тщательно упакован железными скобами и забит большими гвоздями. Открыть его и узнать, что там внутри можно было только дома. Мальчишки от радости пустились в пляс. Какая удача! Радостно было не столько от того, что они, наконец, наполнят свои голодные желудки чем-то вкусным. Радовались они тому, что помогут матери, что они «добытчики» теперь!
Ящик был очень тяжёлый, но братья тащили его до двери быстро и легко. Потом силы закончились. За дверью, на улице стало труднее. Ящик утопал в снегу и совсем не хотел двигаться. Мальчишки толкали его сзади, тянули спереди за железные скобы. На месте!
– Давай возьмём сани, Лёша – предложил Васька.
– Ящик сторожи, а я сбегаю! – Лёшка метнулся к дому.
Васька засыпал ящик снегом, чтобы никто не увидел их богатство и не попытался забрать. Прыгал вокруг и приплясывал, пытаясь согреться. Леша долго не возвращался. Брат даже стал беспокоится.
– Мать задержала, велела воды принести, да выругала, что мотаемся до темна на морозе. Еле удрал!
– Ну, грузи.
Ящик с трудом погрузили на сани и поволокли во двор. Решили открыть его в сарае, чтобы мать не видела. Хотели принести одну баночку тушёнки, посмотреть, как все обрадуются, а потом уже показывать весь ящик.
Огромная, как этот ящик гордость и такая же радость распирала их маленькие сердечки. Мы добытчики! Мы кормильцы!
После часа упорных усилий доски поддались, и ящик открылся. Братья осторожно подняли промасленную бумагу…
Столько надежд и радостных ожиданий мгновенно улетучились.
В ящике сверкали в лунном свете кристаллики соли. В сарай зашла мать, увидела заплаканные глаза «добытчиков» и сразу все поняла.
– Соль тоже в хозяйстве сгодится, – крупная слеза скатилась на красные натруженные руки, – добытчики мои.
Четырехлетний умник Толик стал впоследствии моим отцом. Он рассказывал мне: «Только и помню из военного голодного детства, как открываю я дверцы нашего большого красивого стола в надежде найти хоть какой нибудь кусочек хлеба, а там кроме большого ящика соли ни-че-го ».
КАША МАННАЯ И МАННА НЕБЕСНАЯ
Наше место на время несения службы – блокпост. Сооружение, собранное из бетонных блоков, наша крепость и защита. Блокпосты обычно устанавливаются для блокирования дороги, чтобы враги не могли использовать ее для передвижения и перемещения оружия. Наш блокпост находился в труднодоступном горно-лесном районе Чечни и на несколько месяцев стал нашим своеобразным «гостиничным комплексом». Дело было осенью 1995 года.
Жили в нем, несли службу несколько десятков наших ребят, сводного отряда милиционеров, вынужденных оторваться от родных домов, от жен и матерей и воевать здесь, в чужом краю, защищая нашу Россию-матушку от внутренних врагов.
Помещение было просторное, разделено на кухонный отсек, где повар кашеварил и ребята принимали пищу, маленькую кладовку, в которой хранились запасы и жилую зону. В жилой зоне стояли двухъярусные кровати с ватными матрасами, застеленные потертыми солдатскими одеялами. Маленькие бесформенные подушки могли бы рассказать много интересного о своих владельцах. Кто-то долгими вечерами беззвучно и неистово молился, прося защиты и покровительства у всесильного Господа нашего, а кто-то, вспоминая мамку мог и слезу пустить. А сколько снов видели эти измятые подушки! Часто снился ребятам родной дом, любимая девушка или жена. От этих приятных картинок так светло и радостно становилось на душе, что не хотелось открывать глаза, а снова и снова погружаться в это счастье. Но были сны и тревожные, даже кошмарные. Снились погибшие сослуживцы и друзья, взрывы и атаки боевиков. Но поспать любили все.
У печки-буржуйки сушились аккуратно расставленные сапоги и берцы, издавая едкий запах солдатского пота. На веревках весело серое бельё. Влажные бушлаты и плащ-палатки тоже пахли не «Красной Москвой», но бойцы уже привыкли.
Всё вокруг было чужим и вызывало тоску. И эти редкие кустики у блокпоста с алыми волчьими ягодами, и эти поросшие мхом огромные камни и даже мутные потоки горной речки – всё вызывало тревогу и постоянный страх. Казалось, что за каждым камнем сидит вражеский снайпер и ждет того мгновения, когда можно будет нажать на курок, и пуля со свистом полетит к цели. А цель-то понятно – я или мой товарищ Лёха или, скажем, Серёга. Не хотелось бы! Так что смотреть надо в оба глаза и слушать в два уха.
Поздняя осень в горах всегда очень промозглая. Не понять – толи зима уже пришла, толи осень задержалась. Небо хмурое, с серыми бесформенными тучами, бросающими иногда холодные острые капли дождя. Они так больно бьют по лицу, будто стеклянные осколки сыпятся с неба, будто разбилась на небе огромная стеклянная чаша, переполненная нашим терпением. Мы вглядываемся в это не родное серое небо – нет ли «вертушки», не чувствуя этих колючих осколков, бьющих по щекам. «Вертушечка» – вертолет по-нашему, птичка наша дорогая, везет нам продукты, письма из дома, медикаменты и другие вещи, необходимые в солдатском быту.
Осенняя распутица совсем отрезала нас от других блокпостов и комендатур. Жирная вязкая грязь не давала возможности проехать машинам, а вездеходы, танки и боевые машины пехоты тоже не всегда могли пробраться к нам из-за разливающихся от дождей горных рек. Вот и ждали мы сутками наше спасение – вертолет. Прислушивались, не стрекочет ли наша «вертушечка», не видно ли птицу нашу винтокрылую с красными звездами на боку.
Прилёту вертолета мешали сильные дожди и ветра, которые беспрестанно дули и не давали опуститься нашей птичке пониже. Седой и тяжелый туман после дождя окутывал все вокруг, ложился грязным одеялом, и в шаге не разглядеть ничего. Звук безнадежно кружащей над блокпостом машины, постепенно удалялся. Злость и досаду испытывали ребята-часовые, понимая, что сегодня опять не будет вкусной горячей пищи.
Бывало, что мешки и ящики с провизией срывались в пропасть и не долетали до адресата. Обидно было, когда мешки с хлебом, крупой, ящики с тушёнкой летели прямо в бездну, безжалостно разбивались и разрывались, ударяясь об острые выступы в скалах. И, конечно, продовольствия часто не хватало, приходилось жить впроголодь, ожидая следующего прилёта.
Наипервейшее дело для солдата, особенно на войне, хорошее питание.
Такие нечеловеческие силы требуются, такое моральное напряжение на войне, что только разве хорошая весточка из дома, да вкусная солдатская каша могут согреть сердце бойца ОМОНа.
Вот и в тот раз, ждали очередной прилет вертолета. Продукты были на исходе, пустые мешки в кухонном отсеке блокпоста сиротливо валялись в углу, ящики из-под тушёнки использовались уже не по назначению, а для складирования разных вещей.
– Ребята, вертолет! – закричал Лёха. – Ловите провизию!
Вертолет кружил над блокпостом. Несколько мешков, оторвавшись упали в пропасть, но ящики с тушёнкой, мешки с крупой, плюхнулись прямо под ноги счастливым милиционерам.
Втащили всё добро в кухню, повар суетливо разрезал веревку на мешке.
– Манка, хлопцы! Живем! Как наварю сейчас каши, да с тушёночкой! Сразу забудете, где вы есть!
– А я люблю мамкину кашу манную на свежем молоке, с масляной жёлтой пеночкой, сладкуююю! – закрыв глаза, мечтательно произнёс Серёга.
– А я с малиновым вареньем!
– А я с клубничным!
– А я! А я! – веселый гул полетел над горами. Каждый вспоминал свою манную кашу.
Каша у повара получилась отменная! Густая, с большими кусками тушёнки, с блестящими ручейками свиного жира. Наелись все досыта и улеглись по топчанам довольно поглаживая животы. Во всех мешках была только манка. Тушёнка таяла на глазах, и в каше её становилось всё меньше и меньше. А вертолет прилетит не скоро.
– Будем экономить, хлопцы! – грустно сказал повар.
Вскоре тушёнки почти не осталось. Приходилось есть пустую, на воде, полужидкую кашицу. Вездесущие полевые мыши проникали на склад, шарили по мешкам, шуршали по ночам и вели себя, как хозяева. После их ночного посещения крупа приобретала серый оттенок. А уж какой запах от неё шел, не передать никакими словами.
Как повар ни старался, а улучшить качество продукта он не мог. Все понимали это и молча, с грустью в глазах, жевали ненавистную серую жижу. Часто попадались серые комки неразварившейся манки, их выбрасывали, но от этого каша не становилась лучше. Как ненавидели они в этот момент манку!
Выйдя на улицу, всюду мерещилась эта каша. Серый подтаявший снег, клоками разбросанный везде, такие же серые тучи на грустном свинцовом небе. Везде – каша, каша, каша!
Опять спустились тяжелые туманы, зарядили проливные дожди. Было очень тоскливо и безнадежно. Недели шли за неделями, но ничего не менялось. Уже заканчивалась манная крупа, были съедены все сухари, припрятанные добрым поваром на «черный день», а погода не устанавливалась.
Ребята лежали на своих затёртых топчанах, охая и вздыхая, пытаясь заглушить бурчание желудков.
– Сейчас бы манной кашки! – невесело пошутил кто-то из дальнего угла, и внезапный хохот взорвал тишину.
Утро неожиданно ворвалось ярким солнцем, неся такую непомерную радость, а самое главное – надежду!
К обеду послышался шум вертолета. Ребята высыпали на площадку перед блокпостом, забыв об осторожности.
Все протягивали руки вверх, к небу, туда, откуда по верёвкам спускались ящики с долгожданной тушёнкой, мешки с крупой, хлебом.
Вдруг высоко в небе один из мешков разорвался и, неожиданно посыпалась с неба манная крупа.
– Боже! Манна, манна небесная – запричитал, падая на колени повар.
– Ур-а-а-а! – раздалось вокруг и горное эхо подхватило этот возглас.