Губернская лечебница утопала в розах. Кое-где над парком возвышались старые ели и мачтовые сосны, добавляя тень и уют месту. По парку за кованым забором больничного удела любили гулять как находящиеся на пансионном излечении, так и горожане. В тёплые дни все скамейки были заняты, и в тени раскидистых кустов розчасто можно было увидеть весьма идиллические картины губернского бытия.
С утра ворота больничного парка открывал дворовый смотритель Герасим. Почти всю жизнь был во солдатах. Семьёй не обзавёлся. И доживать при больнице было Герасиму по душе. Следил за хозяйством, убирал двор, разбивал клумбы, ухаживал. Садовничество было для дворового работника скорее увлечение, чем дополнительная обязанность. Любил он землю, а за неимением собственного земельного надела, занимался уходом за декоративными растениями. С душой и всем на радость. Давно он уже жил и работал при лечебнице. До него тут все более огороды разбивали. Да и сама лекарня в те времена ещё не была столь обширной.
Расцветом и обустройством городская больница обязана милости губернского правления. В местной «Думе» однажды прониклись череде прошений. Была выделена немалая сумма из казны, и до головного врача было доведён наказ генерал -губернатора «строго-настрого» следить за тратами.
– Герасим!!! Герасим!!!
По парку бежала одна из «сестёр милосердия», голося имя дворника.
– Почто ты кричишь? Здесь я, – Герасим вышел из зарослей азиатского шиповника. На тот момент цветение шиповника уже подходило к концу, и завязавшиеся маленькие плоды, показывая свою силу, расталкивали увядающие лепестки цветов. – Не кричи. Лучше посмотри, как ягода завязалась. Сейчас она меленькая и зелёная. Потом нальётся соком и станет алой. А к осени потемнеет. И как с первым снегом весь лист опадёт, будем собирать и сушить. Чай из шиповника шибко полезен.
Сестра милосердия, вся в белом одеянии и с медицинским красным крестом на головной косынке. Запыхалась от небольшой пробежки и сейчас стояла, держась за плечо садовника и переводя дух.
– Ты, старый, совсем не слышишь, когда тебя зовут? Тут уже все с ног сбились в заботах. А ты…
– Погоди. Не тараторь. Смотри лучше, как пчела ищет цветок. Только шиповник более не даст нектар. А я на него в том году запустил розу вьющуюся. Вот она. Вот. Гляди. Бутон уже налился. Пчела чует его. Прилетела и ждёт, когда цветок раскроется. Ей нектар – нам мёд. А ещё глазу нашему красота.
Не боясь оцарапаться о шипы розового куста, Герасим нежно прихватил пальцами зелёную ветвь, слегка потянул её, открыв уже готовые к раскрытию бутоны вьющейся розы. Он показывал будущий цветок женщине, и делал он это так, словно показывает новорождённое дитя священнику перед таинством крещения.
– Герасим. Блаженный. Все тебе цветочки. Тут новость: завтра до полудня сам генерал-губернатор к нам с инспекцией пожалует. Его соглядатаи сейчас приехали. Все проверяют, чтоб было как барину надо. Приказали тебя найти.
Герасим не боялся инспекцию, или ещё каких высоких гостей. Его парк с розами был прекрасен. Полсотни видов цветов украшали территорию больничного удела. А головной врач заведения всегда его хвалил, благодарил, и раз в месяц собственноручно давал серебряный алтынник на водку. Водку Герасим уже давно не пил, а на полученные деньги покупал новые виды роз. Добывал он их двумя способами. Заказывал привезти саженцы купцам, что проездом бывали в городе. А иной раз брал обрезки у других садовников из хозяйских садов. Одно только просило начальство, чтоб чаще стриг английский газон. Сама лужайка с газоном на европейский манер была засеяна чуть в стороне от главного здания лечебницы, и предназначалась для отдыха и ожидания лошадей особо значимых персон. Ухаживать за газоном было хлопотно. Сперва отточенной косой Герасим проходился по подросшей траве, а за тем брал большие садовые ножницы и достригал торчащие поросли. Остальная территория с островками хвойных деревьев утопала в цветах.
Герасим отмахнулся от суетливой медсестры.
– Иди, милая. Скажи, что не нашла меня. Или что занят. Иди.
Медицинская сестра в ответ тоже, махнув рукой, пошла прочь.
К вечеру Герасим по традиции обходил парк со словами, что вскоре ворота будут заперты. Находя парочки влюблённых молодых людей, садовник настоятельно выпроваживал их до ворот. Он знал, что каждый вечер такие пары старались спрятаться на территории парка и продолжать уединённые беседы на скрытых за густыми кустами роз лавочках. Порой, так они ворковали всю ночь.
Утро в лечебнице началось с необычного оживления. Больным не разрешали выходить в парк. Мужики курили в окнах палат, за что имели угрожающие окрики санитарок. Герасима заставили ещё раз подмести дорожку от самых ворот до главного здания. Головной врач сам проверил, как пострижена английская лужайка, и все равно был чем-то недоволен. Все находились в нездоровом волнении. Хотя может только Герасим смотрел на все с невозмутимым спокойствием.
Парад из карет прибыл в лечебницу как раз перед полуднем. Больших гостей встречали у парадного входаздания. Многочисленные помощники генерал-губернатора бегали между экипажами, услужливо помогая спуститься на землю располневшим вельможам свиты.
Какой же это народец – лакеи! В крови у них лизоблюдами быть. Меж собой турнир устраивают, кто ближе к барину встанет. Кто ручку подаст. Кто пред начальством скатёрку поправит. Высшим же проявлением показать своё рвение к службе было устроить выволочку какому подвернувшемуся бедолаге-работяге. Но нужно было делать это так, чтоб начальство видело ту самую экзекуцию. И чтоб прям перчаткой да по щекам отшлёпать нерадивого. А завидев начальство своё, низко кланяются, извиняются, гонят прочь только что обиженную чернь. И все норовят спинку выгнуть в знаке услужливой готовности. Мелкий народец. Есть среди нас такие во все времена. Только все они вокруг начальства, как мухи кружат. Вовек были они и будут.
Инспекция высокого начальства изволили для приличия обедать. Накрывали обед им в общем зале для собраний. Откушав, первым из-за стола встал сам Генерал-губернатор. Евграф Степанович. Росту он был не самого богатырского, но взглядом обладал тяжёлым. Любил он вызвать к себе оного, поставить пред собой и молча смотреть на него. Иные от того ожидания сами и в обморок падали, и рассказывали такое, что лучше бы стоилоутаить на своё благо. Губернский начальник в таких случая только вердикт оглашал, без суда, но скорого к исполнению. Кого в кутузку, или платой немалой обложит. А кого в солдаты, или пороть на конюшне.
До Евграфа Степановича никто и встать из-за стола не смел. Но раз уж «Сам» отобедал, так и прочим не следует с разносолами засиживать. Народ без команды, но дружно начал вставать и тянуться к выходу.
Сам же генерал-губернатор уже всю инспекцию и провёл. Что надо ему ещё вчера доложили. Подношение от головного врача при аудиенции получены. Обед съеден. Можно для проформы по территории пройтись. Уж неописуемо дивный был в эти дни больничный парк.
Вся делегация суетливо толкалась у парадного. Все ждали куда пойдёт губернский начальник. Больничное начальство тихонько жалось в стороне. И лишь главный управляющий делами города Косьян Абрамович Прилежный всячески танцевал вокруг своего благодетеля.
– Ах, Евграф Степанович. Вы же посмотрите, какую мы городскую лечебницу организовали. Все под моим руководством. Каждый гвоздик. Каждое оконце. А сколько хвалебных отзывов довелось мне прочитать в наших газетах. Там все и вас хвалят. Мол, наш Евграф Степанович щедростью своей великое благо городу делает. И ремонт какой, и сад. Травинка к травинке. Кустик к кустику.
Губернский начальник сурово посмотрел на городского голову. В городе немало слухов ходило о мздоимстве последнего. Но как-то все руки у начальства не доходили отвезти Прилежного на конюшню, да спросить о делах его. Хотя Евграфу Степановичу и так все было известно до мелочей.
– Что говоришь, Косьяшка? Гвоздик к гвоздику? Кустик к кустику? На этот ли парк с английскими газонами ты из казны полтыщи списал?
Косьян Прилежный забыл, как дышать. Страшно ему становилось в моменты такие. Знал, что конюшней пахнет. А то и острогом. Повинный стоял пред начальником, но знал, в час сей лучше ни слова не говорить без приказа.
– Ладно. Отомри пока. Гвозди. Кусты. Цветы. – Губернатор оглядел парк. – Красиво. А английский газон то где?
– … – Косьян уже открыл рот для речи.
– Молчи. Знаю, что сейчас побежишь показывать ту лужайку, где извозчики стоят. Все руки до тебя не доходят.
С этими словами Евграф Степанович, ни с кем не прощаясь, направился в сторону ворот.
– В собрание, – прозвучала его последняя команда на территории лечебницы.
Экипажи подали быстро. Первым выехал губернский начальник, и, никого не дожидаясь, бодрой рысцой пара лошадей понесла его прочь вдоль кованого забора.
В то время, как гости рассаживались и уезжали, Герасим уже прибирал навоз по двору. После высоких гостей на экипажах всегда оставались следы. Но им был рад садовник. Все шло под корни садовых растений.
Суета завершилась. Больничное начальство раздавало указания. Жизнь возвращалась в свой ритм, как неожиданно возле главных ворот остановился последний экипаж и из него выскочил управляющий хозяйством города Косьян Абрамович Прилежный. Выскочил и побежал обратно к парадной. Застав там головного врача, взял его под локоть и почти силой отвёл в сторону.
– Что ж ты, гад ползучий, мне такую свинью подложил? Ты ж должен был английский газон делать, а не этот сад-огород. Или забыл, кто твой благодетель? Или запамятовал, кто тебе субсидии подписывал на эту богадельню. А?
– Косьян Абрамович. Добрый ты человек. Да я ж, как и уговорено, газон под лошадей отвёл. А про розарий и разговора не было. Розы то не из бюджета высажены. То все Герасим наш.
– Герасим, говоришь? Чтоб завтра здесь газон был. Или ты из головного врача в головного садовника у меня станешь. Понял? Эскулап ты эдакий.
Не дождавшись ответа, Косьян Прилежный быстрым шагом вернулся в свой экипаж.
Через час двое дюжих санитара в белых халатах и зимних варежках корчевали розовые кусты по всему саду.
Головной врач, дав Герасиму целый рубль, приказал два дня в лекарне не появляться. Вечером Герасима видели в местном кабаке. Они сидел за дальним столом один. Пил водку и тихо плакал.