ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КУМЫ
Собираться на день рождение к своей куме Ляля начала за две недели до торжества: она купила себе новую кофточку, босоножки, но всё ещё никак не могла определиться с юбкой. И чем ближе становился день рождения, тем больше нервничала Ляля.
– Начнём ли мы, когда-нибудь жить, как люди? – вопрошала она своего мужа Петю – высоченного, полного брюнета, вечно просиживавшего после работы у телевизора.
Петя никак не реагировал на истеричную патетику жены, всем своим существом погрузившись в очередной боевик. Это ещё больше бесило Лялю. Она тут же выключила телевизор, выдернув шнур из розетки, стала полураздетая перед мужем, заслонив экран. Ляля была невысокая, стройная – полная противоположность своему «увальню».
– Когда мы жить прилично начнём? – повторяла она свой вопрос.
– Всё, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению, – флегматично ответил Петя, затем лениво поднялся с кресла и вновь включил телевизор.
– Что-о? Что ты сказал?
– Я сказал, что достаточно зарабатываю, и что я почти идеальный муж, – Петя добродушно улыбнулся.
– Ты идеальный муж? Ха – ха! Поглядите на него. Ты понятия не имеешь, каким должен быть идеальный муж.
– Я сказал «почти идеальный», ибо идеальный муж – это который не пьёт, не курит, не изменяет жене и… не существует в жизни.
– А ты что, изменяешь мне?! – Ляля подошла почти вплотную к мужу с жатыми кулачками.
– Не – е, я – курю.
Петя опять заулыбался, схватил жену за талию и посадил к себе на колени. Она попыталась вырваться, но безуспешно.
– Тебе шуточки, а у меня юбки нет! Я не знаю в чём… – Ляля вновь попыталась вырваться из объятий мужа, и вновь безуспешно.
– У тебя юбок – семь штук. Вот они на диване все разложены.
– Да разве это юбки? Я в каждой из них уже не менее трёх раз в гости и на праздничные мероприятия ходила. Тебе не стыдно будет, если… – Ляле, наконец, удалось встать на ноги, – Не стыдно тебе перед людьми будет, если я в обносках на день рождения к куме приду?
– Да какие же это обноски? Я вон свои брюки больше года уже ношу и – ничего, никто с меня не смеётся.
– Ты – мужчина, свежую рубашку оденешь, галстук и никому твои штаны не нужны будут, а я… я очень расстроенная. А ты… ты – каменный! – в глазах у Ляли сверкнули слёзы.
– Не понял! Причём я, если ты себе юбку подобрать не можешь?
– Как я её могу подобрать, если у меня нет ни одной новой юбки! Как этого можно не понимать? Поэтому я и говорю, что ты – слепой и каменный.
Петя неожиданно громко засмеялся.
– Ты чего? Что я такого смешного сказала?
– Дело не в твоих словах, просто я вспомнил … Один мужик говорит своему приятелю, с которым долго не виделся, я, говорит, бросил пить, курить, ругаться матом и даже жену свою бросил.
– А жену зачем бросил? – удивился приятель.
– Потому что она не заслуживает такого мужа, как я.
Петя вновь засмеялся, но Лялю его рассказ явно не развеселил, даже наоборот.
– На тебя телевизор дурно влияет, – сказала она зло, – Ты его так часто смотришь, что тебя уже все дикторы узнают, скоро здороваться с тобой начнут.
– В основном дикторши, – уточнил Петя.
– Ну и целуйся с ними!
Ляля ушла на кухню. Петя поплёлся за ней и предложил купить новую юбку, какая ей понравится.
– Деньги я тебе дам, – сказал Петя. – У меня заначка была…
Весь вечер Ляля крутилась у зеркала, примеривая покупку. А потом позвонила кума и сообщила, что свой день рождения она решила отмечать не дома, а на природе.
– На базе химиков будем гулеванить, с директором базы. Муж уже договорился, – уточнила кума. – Добраться туда можно на маршрутном автобусе, на «семёрке», форма одежды – спортивная.
Отключив «мобильник», Ляля заплакала.
– Я не поеду ни на какую базу, – заявила она Пети, всхлипывая. – пусть они сами там отмечают свой день рождения!
И упала ничком на диван.
– А ты думаешь, мне очень хочется? Я бы лучше дома побыл, телевизор посмотрел. Но, – Петя улыбнулся, погладил жену по спине, – у тебя ведь есть очень красивые итальянские шорты, ты в них ещё никуда не выходила. Кума знает об этом. Она может обрадоваться, если мы не приедем.
Ляля прекратила плакать, перевернулась на спину, внимательно посмотрела на мужа:
– Ты прав, – сказала она, – едем! Пусть они все там лопнут от зависти!
РЕВИЗИЯ
На одном из предприятий города директором был человек, который абсолютно не понимал текущего момента. Плохо разбирался в жизни и потому никогда не платил главе администрации городского округа мзду, которую беспрекословно платили руководители других предприятий и организаций.
Как такой недалёкий человек мог попасть в руководители столь важного для города предприятия – тайна за семью печатями. Но факт остаётся фактом и это лишний раз подтверждает тот постулат, что «умом Россию не понять».
Глава администрации данного округа был человеком не злопамятным и не жадным, но очень любил порядок и дисциплину, поэтому он был просто вынужден принимать по отношению к «нерадивому товарищу» меры, то есть он дал команду направить на предприятие ревизора.
Всякому здравомыслящему человеку понятно, что в такой ситуации абы какого ревизора к зарвавшемуся директору не пошлёшь, тут нужен прохвост и сукин сын, то есть профессионал.
Заместитель главы администрации городского округа Продувнов Станислав Кирыч, был большим докой в подобных делах, предложил для выполнения столь деликатного дела кандидатуру ревизора Бубенчикова.
– Этот сделает всё так, что комар носа не подточит, – уверил Продувнов главу, – коллеги говорят, что Бубенчиков настолько дотошный и недоверчивый, что по три раза взятки пересчитывает, которые ему дают.
– Серьёзный специалист. Думаю, он именно тот, кто нам нужен, – согласился глава администрации и дал команду выполнять задание.
Целую неделю Бубенчиков усердно копался в документах предприятия, а когда пришёл с отчётом к главе, то выглядел похудевшим, каким -то испуганным и бледным.
– Ну, как успехи? – строго спросил глава.
– Знаете ли,– пролепетал Бубенчиков, – тут такое дело…
– Не тяни кота за хвост, докладывай… Какое тебе дело было поручено я прекрасно помню.
– Сею секунду, – Бубенчиков опасливо посмотрел на закрытую входную дверь кабинета, – директор Славин оказывается креатура, – голос Бубенчикова снизился почти до шёпота, – креатура, ставленник … – и он назвал имя, при произнесении которого глава вздрогнул и по его лысой макушки градом покатились крупные капли пота.
– Ты откуда узнал? Этого не может быть! В администрации области об этом никто не говорил, а там знают…
– У меня в министерстве знакомый работает под началом его брата… Он… Он… Как на духу… Он…
– А чего ты тогда целую неделю на предприятии сидел, балду гонял?! – крикнул глава, и ударил кулаком по столу, – чего ты порядочному человеку глаза мозолил, нервы портил?
– Так ведь… я не сразу…
– Вон отсюда! Объявляю тебе строгий выговор!
Ошарашенного Бубенчикова из кабинета словно ветром выдуло. А глава посидел немного, подумал и попросил секретаря соединить его со Славиным.
ССОРА
Соседи Иван Дронов и Сергей Кушнарев, несмотря на довольно серьезную разницу в возрасте – Дронов был на пятнадцать лет старше Кушнарева, долгие годы жили между собой душа в душу: если, например, одному из них удавалось найти трактор для вспашки своего огорода, то он обязательно просил чтобы и другому огород вспахали, если подходила очередь пасти «чередку» – стадо коров из частных подворий, и кому-то из них в этот день невозможно было отпроситься у начальства с производства, то можно было попросить соседа подменить, и тот никогда не отказывал. Жены Ивана и Сергея тоже не собачились, как это бывает у соседок. Между собой и не отказывали при нужде взаймы друг другу. Часто можно было видеть, как внуки Дронова играли во дворе Кушнарева с его детьми. Хорошо жили, дружно жили, что и говорить.
Возможно, такая идиллия продолжалась бы бесконечно долго, если бы на белом свете не было черных кошек. Эти ласковые на вид, но мерзопакостные по своей сути животные, пользуются любой возможностью, чтобы насолить хорошему человеку, перебежать ему дорогу. Особенно прекрасная половина рода человеческого страдает от черных кошек, которые, наверно, только для того и плодятся, чтобы сделать женщинам гадость.
Одна из таких кошек однажды теплым августовским вечером взяла и перебежала дорогу перед женами Дронова и Кушнарева.
Как было дело? Да очень просто: сидели две соседки на скамейке, что у палисадника Дронова… Кстати, у Дронова, вообще-то, и дом, и палисадник были очень большими, крепкими, красивыми. Впрочем, и у Кушнарева все это было не хуже.
Сидели, значит, женщины на скамейке, тихо, мирно беседовали между собой о делах насущных, ждали своих коров с луга. Коровы у них были не то, чтобы очень крупные, но удойные, примерно одного возраста. У Дроновых Ласточка черно-белой масти, а у Кушнаревых Зорька имела окрас, где белые пятна перемежались с коричневыми.
Вдруг Зинаида Дронова возьми и скажи без всякого на то основания:
– А моя Ласточка, пожалуй, симпатичней твоей Зорьки смотрится.
Глупость сказала, не подумавши, взяла и что попало языком ляпнула.
А Нине Кушнаревой обидно:
– Как так – твоя лучше моей?!
И пошло-поехало: слово за слово на повышенных тонах. Разругались между собой так, что когда их коровы вернулись с луга, хозяйки друг на друга смотреть не могли, и Нина Кушнарева прогнала со своего двора внуков Дроновых. Такой ее неблаговидный поступок подлил еще больше масла в и без того уже полыхавший ярким пламенем костер вражды.
Дронова, чтобы хоть как-то куснуть в отместку Кушнаревой строго настрого запретила своим внукам встречаться с детьми врагов, «оббегать их десятой дорогой» и даже мужу приказала крепко заколотить одну доску на заборе, что разделял их домовладения. Доска держалась долгие годы на одном верхнем гвозде, и служила для членов обеих семей тайным ходом друг к другу.
Муж сначала очень удивился, долго артачился — не хотел забивать ход, но потом плюнул и сделал то, о чем просила его благоверная.
Нет ничего на свете ненадежнее женской дружбы и долговечнее женской неприязни друг к другу. Как сказал однажды Иван Дронов:
– Им, бабам, если шлея под хвост попадет, то их тогда никакими вожжами не остановишь.
А он знал, что говорил: еще на заре своей туманной юности некоторое время конюхом в колхозе работал. Это потом он ветеринарный техникум закончил и стал работать по «медицинской части» – лечил животных всех мастей.
Сергей Кушнарев был с соседом полностью согласен, он как агроном, как специалист своего дела не уставал утверждать:
– Бабы злее колорадского жука, ихнюю злость никакими химикатами нельзя вытравить.
Не знаю, кто как, а я со специалистами не берусь спорить. Тем более, что и сами мужики, их дети и внуки общались втихаря от Зины и Нины между собой, дружили как прежде.
Так прошли сначала осень, затем зима. Весной в апреле рано зазеленела трава и те, у кого были коровы, во дворах готовились выгонять их на вольные пастбища. А семьи Дроновых и Кушнаревых готовились еще, кроме всего прочего, и к пополнению в своих хозяйствах: Ласточка и Зорька вот-вот должны были отелиться.
Почему-то в жизни случается так, что даже если знаешь, ждешь того или иного события, и оно происходит, как правило, неожиданно. Вот и Ласточка с Зорькой, словно сговорившись на своем коровьем языке, принесли потомство — телочек на свет Божий поздней ночью, когда в обоих домах все крепко спали и обнаружили пополнение только рано поутру. Что самое интересное: у рыжей Зорьки дочь оказалась точной копией Ласточки, а у Ласточки малышка оказалась вся в масть Зорьки.
Дети, внуки и особенно мужики Иван и Сергей радовались этому необычайно. Мужики даже по случаю «родов» два вечера подряд выпивали, «обмывали» новорожденных, а ошалевшие от неожиданного сюрприза Зина с Ниной сначала некоторое время приходили в себя, а потом помирились и даже один раз выпили с мужьями.
ШЕДЕВР
Начальник городского отдела внутренних дел подполковник Квочкин с самого начала рабочего дня был сильно не в духе. Причиной тому вновь был прапорщик Петренко, который вчера выезжал на задании и написал об этом отчёт. Кроме всего прочего, он написал следующее: «… На потерпевшем были обнаружены две раны, одна смертельная, другая, к счастью, нет…».
– Во дубина! – негодовал Квочкин, – в очередной раз такую дурь накарябал! Ему бы в юмористы податься, а он в полиции из шкуры вон лезет, пытается карьеру сделать… Да ещё почерк – будто курица лапой…
Квочкин велел дежурному, чтобы тот немедля разыскал Петренко:
– Скажи ему, пусть пулей в мой кабинет летит.
Петренко прибыл, куда ему было сказано даже раньше, чем того ожидал Квочкин. Он словно за дверью кабинета стоял и только ждал команды явиться. Был он вспотевшим и запыхавшимся.
– Тебе комик Петросян случайно не родственник? – спросил с усмешкой Квочкин, едва только Петренко доложил о прибытии.
– Никак нет, товарищ подполковник! Я уже писал в личном деле, что в моём роду не только армян, но никаких других национальностей нет.
– Но у тебя же самого национальность имеется?
– Так точно, товарищ подполковник! У меня в паспорте написано, что я русский.
Квочкин долго и внимательно смотрел на Петренко, словно первый раз его увидел, а потом подвинул ближе к краю стола бумагу:– Это ты писал?
– Так точно товарищ подполковник! Это я писал.
– Вот возьми эту филькину грамоту, сядь в своём кабинете, прочти ещё раз, посмотри, что там не так.
– Есть, товарищ подполковник поглядеть, что не так! Разрешите выполнять?
– Иди.
Петренко отсутствовал ровно два часа, а когда вновь появился в кабинете начальника отдела внутренних дел, то сразу же, с порога заявил: – Товарищ подполковник, ваше приказание выполнено!
– Положи на стол бумагу и можешь быть свободен. Я после твой шедевр прочту, сейчас мне некогда.
– Есть положить на стол, товарищ подполковник!
Прочесть «шедевр» Петренко Квочкин смог только к вечеру. Прочитанное его ввергло в ступор. Он долго сидел и размышлял, что ему делать с Петренко. А потом ещё раз прошёлся взглядом по его каракулям. К тому, что было написано ранее, Петренко добавил: «По распоряжению нашего начальника отдела внутренних дел подполковника Квочкина А.А. я съездил в морг и убедился, что состояние трупа потерпевшего сегодня в 9 часов 15 минут, как и вчера в 18 часов 25 минут стабильное».
Квочкин ещё некоторое время посидел, подумал, потом встал из-за стола, достал из холодильника начатую бутылку коньяка и налил себе пол стакана.
ЭХ, БАБЫ, БАБЫ!
Булин Кузьма – высокий, худой, с длинным носом – мимо двора старухи Севастьяновны прошелся два раза фертом – заложив руки в карманы черных суконных галифе и переставляя ноги вперехлест и с вывертом. Из-под заломленной на затылок – по-ленински – фуражки пот по его кирпичного цвета физиономии катился градом, из кармана, повешенного на одно плечо зеленого пиджака, торчало горлышко стеклянной поллитровой бутылки, заткнутый кочерыжкой из-под кукурузного початка.
Старуха Севастьянова сперва глазам своим не поверила, увидев Кузьму таким наряженным, да еще и в хромовых сапогах гармошкой.
– Глянькося, Катерина, чи не твой кобель возле моих окон территорию метит? – закричала она в проем кухонной двери, в котором тот час же показалась фигурка высокой, полной, пожилой женщины.
– Глянькося, глянькося, – вновь закричала Севастьяновна и чуть ли не за рукав потащила Катерину к небольшому окну.
– Явился – не запылился, – презрительно и в тоже время с явным довольством в голосе, сказала Катерина и откинулась от окна. Но потом выглянула на улицу еще разок: – И опять пьяный как зюзя.
– А убратый чисто, сукин сын. Как инженер!
Старуха Севастьяновна тоже была явно довольна неожиданным появлением непутевого супруга Катерины на своей улице.
– И чо же мы теперича делать будем? – спросила она с радостным испугом.
– Да ничего. Нехай опять бежит туда, откуда прибег.
Катерина вновь украдкой выглянула в окно.
– Да дюже же красивый! – не унималась Севастьяновна, по бабьи очень хорошо понимала состояние души Катерины.
– А глотка – гоменная! И кобель – каких поискать.
Катерина явно расстроенная ушла на кухню.
– Дык на молодца и спрос. С таким-то любой бабе сладко…
Севастьяновна не успела договорить – в сенные двери кто-то властно и громко постучал.
– Не пускай его в хату! – закричала Катерина из кухни, – Не пускай. Скажи: нема никого.
– Дык, – старуха заметалась по комнате.
– Открывай, Севастьяновна! Открывай, едрена вошь!
За дверью кто-то вопил на весь проулок широким голосом, но это был явно не Кузьма.
Старуха засеменила в сенцы.
– Ты какого лешего двери с петель снимаешь, урод? Я вот щас тебе….
Через секунду в комнату с грохотом, шумом и ругавшейся на чем свет Севастьяновной на руках, ввалился кум Катерины – огромный, как шифоньер, и лысый, как коленка, Василий Лозбень.
– Принимайте свата, бабы! – загромыхал он раскатистым басом и бережно поставил Севастьяновну посреди комнаты. Весьма скромная по размерам хоромина Севастьяновны сразу же наполнилась удушливым едким перегаром.
– Ты чи сказился? – продолжала ругаться Севастьяновна – Откуда тебя шутомольного нечистая пригнала сюды?
– На семи ветрах я прилетел с добрыми намерениями и дюже радостною вестью.
Лазбень пошарил глазами по комнате в поисках табуретки и, не обнаружив таковой, без всяких церемоний сел на старухину кровать, чем вновь ее несказанно расстроил.
– А ну-кася, поднимись сычас же! – замахала она руками. – Иш моду взял: в грязных штанах – ды на чистаю постель. Дай рушник хоть постелю…..
Лозбень и впрямь ввалился в хату к Севастьяновне с добрыми намерениями – помирить Кузьму и Катерину. О чем он сразу же и заявил, изображая из себя настоящего свата.
– У тебя, Севастьяновна, телочка имеется, а у меня, того, ну бычок в полном рассвете телесных сил и душевной приятности. Так может быть, едрена вошь, мы того, ну сделаем так штоб они на одной травке. Бог даст и мы их…..
Лозбень не договорил: в дверном проеме из кухни нарисовалась Катерина с железной кочергой в руках. Насупленный и решительный вид ее ничего доброго свалившему на их голову, словно кирпич с неба, новоявленному свату не предвещал. И он, наученный многолетним горьким опытом супружеской жизни, шустро вскочил с постели.
– Ты чего это, кума? – попытался выдавить из себя беспечность, хохотнул Лозбень. – Я ведь не по собственной тут воле, а исключительно по воле благоразумного порыва и желанием оказать вам помощь.
– Кому ты помощь пришел сюда оказать?
Катерина сделала еще два, ничего не предвещающих хорошего, шага навстречу Лозбеню.
– Так ведь кум слезно просил посодействовать в момент катастрофической ситуации в его жизни.
– В какой такой ситуации? Повтори еще раз, – Катерина улыбнулась.
Лозбень приободрился.
– Кузьма, конечно, не прав…. Был… Возможно… Я имею ввиду по отношению к тебе. Ну и ты же в положение его вникни со всей серьезностью момента: он ведь не просто ни с того ни с чего выпил, а исключительно от негативного сотрясения своей души.
– Ты што мелешь, помело?! – лицо Катерины вновь помрачнело, – выпил, говоришь? Да ты знаешь, што он беспробудно неделю хлебал? Ты знаешь, што из тех денег, што за продажу двух поросят мы выручили, он половину проссал? Знаешь?! – Катерина крепче сжала кочергу в кулаке.
Лозбень на всякий пожарный случай сделал шаг назад.
– Негативное состояние души! – кипела гневом Катерина – А есть ли она у него, у кобелюги, душа-то? Если и была, то он ее, паразит, еще в молодости черту за самогон и за чужие юбки продал.
– Кто не был молод – тот не был глуп, – осторожно вставил Лозбень и сделал еще один шаг назад.
Катерина ожгла Лозбеня презрительным взглядом.
– Он как был кобель, так кобелем до сей, поры и остался: ему через полгода пятьдесят девять стукнет, а он как кочет – ни одну мимо не пропустит.
– Талант ему такой даден: дюже жаден человек до полноценной жизненной позиции, – вновь вставил Лозбень, пытаясь пригасить пламя чувств Катерины.
– Какой такой талант? Забулдыга он и кобель – вот и все его таланты. Детей, да внуков бы постеснялся. Не – хоть плюнь в глаза, все Божья роса!
– Катерина, провалится мне на месте, если я брешу, но скажу честно: на Кузьме щас лица нету от переживаний и больших сердечных раскаяний…. Хочешь, могу даже на икону перекрестится.
Лозбень грузно повернулся к святому углу.
– Ирод, ты хоть бы Бога посовестился, не брехал, чего не след, – неожиданно накинулась на Лозбеня терпеливо молчавшая все это время старуха Севастьяновна, – видали давече с Катериной у вокно, как он переживая. Ишь, лица на ем нетути! Ды от его морды хоть прикуривай! И ходя гоголем с папироской за вухом. А поллитра зачем он у кармане таскае? Зачем?
-Так ведь человек мировую хотел с Катериной заключить! А кто же по-нынешнему времени переговоры без бутылки ведет? Вы телевизор глядите, видите што там показывают: даже президенты, когда приспичит им повстречаться, галстуки бывает одевают, бывает нет, а бутылку каждый на стол ставит. А иначе как? У всех добрых людей так положено… Кузьма это очень даже хорошо понимает.
– У его ни одно дело без бутылки не делается, – сказала устало Катерина. – Иной раз кажется, што он и работу какую-либо затевает только из-за того што -бы повод был бутылку потом взять.
Лозбень почувствовал, что напряжение спало, нервозность у Катерины прошла, тоже расслабился и осторожно сел на край постели.
– Эх, бабы, бабы, – вздохнул он, – и ничего-то вы не понимаете в быстротекущих сложностях бурной человеческой жизни. Вот взять Кузьму, к примеру. Какая у его судьба– знаете Вы или нет? Не знаете. А я скажу: трагическая! И все потому, што он как индивидуй натурно тонкий, дюже многое принимает близко к своему больному сердцу. Вот вы двое, к примеру, как отреагировали на то, што американцы интервенцию совершили в невинный Ирак?
Катерина отмахнулась:
– Никак мы не отреагировали. Дюже своего горя выше крыши: детям нужно помогать, внукам…
– Вот в том-то все и дело! – Лозбень повысил голос до громкого и вскинул указательный палец кверху – Вам, бабам, все нипочем, Вы в мелких мещанских делах, а Кузьма, он того, ну… Эх, не поймете вы! Ну, как вот, например вы восприняли поражение нашей футбольной сборной от португальцев со счетом один/семь?
– А Кузьме на кой лад эти сборная сдалась? Он и футбол то сроду никогда не гонял. И вообще: если наши в футбол проиграли, то что, обязательно нужно нажираться как зюзику и бежать чужим бабам юбки задирать?
– Так душа же у мужика горит! Тонкая душа. В момент сгореть может, ежели вовремя не принять меры.
Катерина нервно постучала кочергой по полу.
-Короче так, сваток новоявленный, и ты же кум в придачу, – сказала она абсолютно спокойно, – слушай меня внимательно: сейчас ты пойдешь к Кузьме и передашь мои условия. Понял?
-Ясное дело!
– Ну так вот: передай, што сроку ему на исправление я даю две недели, за это время он должен ни взять ни грамма в рот и каждый вечер чтобы был как штык тут с молоком и еще с тем, што я ему буду писать в записке. Записки ему будет передавать Севастьяновна. А через две недели поглядим.
– Кума, да ты то ли одурела на старости лет! – возмутился Лозбень,– Шутка ли мужику каждый вечер из соседнего села два километра пешим ходом, да два обратно. Он ведь, чай, не мальчик.
– Ничего с ним не случится, у него ноги кобелиные: вот и пусть нам каждый день свежих продуктов носит. Права я, Севастьяновна?
– Истинный Бог права…
Через полчаса после всего происшедшего два несчастных кума Василий Лозбень и Кузьма Думин сидели в здании местного клуба, которым Лозбень заведовал чуть ли не всю свою жизнь, отпивали по очереди из горлышка самогон, и рядили как быть дальше.
– А может, ты тут и заночуешь? – предложил Лозбень. – У тебя же ноги не казенные. А мы бы еще достали выпить.. Пойми, я бы тебя и домой с дорогой душой пригласил, но ты же знаешь, какая овчарка у меня дома непривязанная сидит… Она ведь твою историю хорошо знает: увидит нас вдвоем – хлебальник откроет – рады ни чему не будем.
– Не, я домой пойду, – твердо сказал Кузьма, – нельзя мне дома отсутствовать: свинья с часу на час должна опороситься, да и на работу завтра рано просыпаться.
– А ты што по-прежнему токарем в мехмастерской? На машину не думаешь садится?
– Не-е. Отвык я от машины. Как пять лет назад права отняли у меня за пьянку, так я с тех пор за руль ни разу и не садился. Отвык.
– Слушай, а чего это Катерина твоя у тетки своей двоюродной кантуется, а не у старшей дочери в Белгороде?
– Стыдно ей перед детьми и внуками, вот она…, – Кузьма поскреб ногтями щеку, – да и далеко, а от Севастьяновны до нашего дома чуть больше двух километров, вот она и…
– А корову вашу кто теперь доит?
– Соседка наша – бабка Лиза Каштанкова. Ты должен ее знать.
– Знаю.
Кузьма вновь крепко поскреб пятерней по щеке, поднялся с скрипучего стула.
– Так ты кажешь, Катерина две недели сроку дала?
– Две! – охотно подтвердил Лозбень. – Как я ее только не обхаживал – она ни в какую. Кремень у тебя баба. Да ты и сам все хорошо понимаешь: уже ежели на мои уговоры она не поддалась, то ни на чьи другие в мире она не поддаться. У меня к бабам подход имеется тонкий.
Кузьма печально покачал головой и пожал куму на прощание руку.