Степь. Жара… Такая несносная и палящая, словно огонь из ствольных орудий.
На облысевших курганах ветер гоняет зной и сжигает каждую травинку дотла. Муравьи попрятались в потрескавшейся земле и с нетерпением ждут вечера.
Вдалеке, словно придушенный чей-то храп, лопаются сухие выстрелы.
Командующий армией Юго-востока слушает разведчиков и, чтобы не выдать своё волнение, жуёт стебелёк горькой травы. Гладит раненое плечо загрубевшими пальцами. Поток мыслей и чувств набрякают в одну угрюмую мысль.
– Значит, обстановка хреновая. Посёлок надо сдавать, – сказал убеждённо и ровно после длительного молчания. – Пересевать людей на сито не будем. Противник нас превосходит численностью, да и вооружением. Если отойдём без боя, мирное население, думаю, что не пострадает, не звери же они в конце-концов. Посёлок не понесёт разрушения, а мы за это время подкопим силы.
Отошли. Тихо и незаметно.
Потемнело всё вокруг, запечалилось.
И вот на хребет кургана резво выскочил танк атошника. Поднялся на дыбы, как разгорячённая лошадь. Остановился. из башни высунулось лицо комбата – милое и как будто бы застенчивое, хоть и пошловато потасканное.
Окинул взглядом расположившийся в седловине посёлок. Самодовольная улыбка примёрзла к его губам.
– Ну вот, сказал он решительно, – перед тем, как поближе познакомиться с сепаратистами, для порядка пальнём-ка по ним с десяток раз со всего гаубичного расчёта. Учёные подсчитали: в каждой войне семьдесят процентов жертв приходится на мирное население. Не будем нарушать этих традиций.
И отдал преступный, жёсткий приказ.
***
Неутешный плач стоял по всей округе.
Рьяные «освободители» вошли в посёлок.
Сначала согнали подростков в урочище, для острастки постреляли у них над головами, заперли в подвале старой больницы, оборудованном под бомбоубежище, определили цену и заставили бедных родителей выкупать своих чад. Потом расстреляли активистов референдума. Сбросили тела в урочище за старым колхозным садом, слегка присыпав землёй.
Жители посёлка попытались извлечь убитых из урочища и по-христиански похоронить на кладбище, но после того, как два старика подорвались на мине, затею эту оставили.
Когда ветер дует со стороны заросшего густым кустарником яра, тяжёлый трупный запах, похожий на жуткие мучительные стоны, распространяется по всей округе и наводит на людей гнетущую жуть.
Больше всего страдают семьи погибших.
Учительница младших классов Дарья Валерьевна всё видит перед глазами свою двадцатидвухлетнюю дочь Лиду и не может никак прийти в себя.
Тогда они сидели вдвоём в комнате, гадали, что ожидает их дальше, старались утешать друг друга надеждой: мол, украинская армия не такая уж и страшная, как об этом доходили до них слухи из соседних посёлков.
Пугающая темнота копила в углах тревогу.
Уже совсем смеркло, когда послышался резкий прерывистый стук в окно. Знакомый мужской голос пригласил Лиду выйти на улицу.
– Счас! – ответила Лида натянутым бодрым голосом. И, чтобы не вводить маму в панику, добавила. – Наверное, кто-то из женихов. – Ложись спать, не расстраивайся, я – мигом!.. Скоро вернусь! – Улыбнулась бегло и суматошно. Хлопнула дверью и… пропала.
***
… Штаб расположился в наспех брошенном прокурорском особняке.
Комбат обошёл двор, полюбовался пятиметровым жирафом, сделанным возле хозяйского колодца из камня-дикаря каким-то местным умельцем, потом – все залы и закутки особняка. Остановился в большом просторном кабинете недавнего вершителя людских судеб. Громадный аквариум с экзотическими рыбками занимал чуть ли не всю стену. Под потолком в клетке – попугай. Шкаф с увесистыми книгами в дорогом переплёте. Диван – кожаный и манящий.
– Теперь я здесь попрокурорствую, – сытно икая, погрузился в уютное дорогое кресло. Скомандовал: – Деркача комвзвода ко мне. Да так, чтоб одна нога там, а другая – здесь, в рыло ему ботинок!
Деркач явился незамедлительно.
– Ты вот что лейтенант… – неуклюже прикурил сигарету из змеиной пасти настольной зажигалки, – Сочувствующие нам люди в посёлке принесли список активистов референдума и злостных наших врагов. Одна из них Македонова. Говорят – девка ядрёная, как спелый колос. Пока ещё не осыпалась, незамедлительно доставь-ка её ко мне. – Встал, подошёл к дивану и многозначительно утопил свою костлявую задницу в мягкой, обволакивающей ласке кожи. – Поначалу для сердечного разговора. А там посмотрим, как будет себя вести.
Деркач – двадцати четырёхлетний атошник – законопослушный и исполнительный, при фамилии: «Македонова» запнулся, невольно вытянулся во фронт и поменялся в лице.
Это была его однокурсница по строительному колледжу, с которой у него была головокружительная большая любовь. После окончания колледжа они разъехались по своим городам. Постоянно беседовали по скайпу, и в тихом ласковом замирании сердец мечтали о скорой свадьбе. Пылкие и чистые, как утренняя роса, не обминали и политической ситуации, каждый высказывал своё отношение к переменам в стране, напористо отстаивал свою точку зрения. Деркач был склонен к националистическим идеям, а Македонова – к интернациональным.
– Пойми, – убеждала Деркача девушка, – лишить Украину русского языка, значит оттолкнуть людей от той мощной культуры, которая есть в России. Оттолкнуть от Пушкина, Достоевского, Толстого, Шолохова!.. Народ превратить в манкуртов!
Но Деркач стоял на своём:
– Только национализм вернёт стране истинную свободу и процветание! У нас будет самое счастливое и заможное государство в Европе!..
Все карты смешал Майдан. Что-то в их отношениях треснуло, разладилось и рассохлось.
И вот он должен привести Лиду человеку, у которого за душой кроме грязи ничего не было. Ревность и стыд грызонули болюче и укоряюще.
«Нет!.. Я никогда этого не сделаю! Никогда!..». А ноги сами шли к дому Лиды.
«К комбату не приведу! Я не конченная скотина – совесть пока ещё не потерял. В крайнем случае, лучше убью, чем допущу такое глумление! Скажу: при попытке к бегству!.. – Ревность впилась в голову змеиным жалом. – А, может, отпустить? Но, как же тогда?.. Получается на присягу начхать! Из-за бабы стать предателем своей Родины?!».
Мысли лезли в голову одна сумбурней другой.
Вспомнилось, как шли они вечером, колдовски очарованные, по Харькову из театра в общежитие. Туман окутывал их волшебной загадочностью, а они шли, насквозь пропитанные нежностью – два влюблённых ёжика в тумане, и не было никого, кто бы без радости смотрел на них. А потом… потом, в комнате общежития вздрагивающими, плохо слушающимися пальцами, он расстегивал ей кофточку. Вспомнил, как она – бесхитростная, пахнущая женским телом, вскрикнула коротким захлёбывающимся криком. Но на этом дело и тормознулось.
– Не надо!.. Нет!.. Нет, милый, успокойся, прошу! Оставим наш самый острый, самый медовый момент свадьбе, – сказала она срывающимся шёпотом, с большим нежеланием отстраняя от себя парня. Глаза – возбуждённые, влекущие и горячие.
И вот он идёт, чтобы отдать Лиду этому недоразумению с преступной наглой улыбкой и уголовными звычками.
Шёл. Воображение болезненно обострялось и росло – щемящее и злое в своём бессилии.
Но когда постучал в окно и Лида вышла к нему из дома, растерялся, сомлел. Неосознанный страх забился в его глазах.
– Ты? – сказала она безразличным тоном, будто никого другого встретить и не мечтала. – Пришёл меня арестовывать?
– Я-а-а! – растерянно промямлил Деркач, не ожидавший такого поворота. – Я хочу тебя спасти, а не наоборот. Кругом столько смертей!.. Тут такая пурга накатывается!.. Боязно, как-то… и за тебя страшно…
– Бояться надо не смерти, а пустой жизни, – уверенно сказала Лида. – Веди. Убивай!
Деркач вдруг пришёл в ярость. В голове его словно блеснула молния. Он взбунтовался и заорал:
– Да не хочу я тебя убивать, Дура! – Вон, доведу до края улицы и беги к чёртовой матери! Больно нужна ты мне!
– Я должна не только сама уйти, а вместе с тобой. – Сказала она спокойно. – Неужели с глаз твоих ещё не спала полуда?! Неужели после всего того жуткого, что ты увидел вокруг, всё ёщё веришь в непогрешимость своих лукавых вождей?!
– Я-а-а не могу. Мне нельзя, – приниженно и покорно вдруг ответил Деркач – я присягу давал…
– Кому?! – невозмутимо взорвалась Лида, – проходимцам! Они набивают себе карманы миллионами, а народ захлёбывается в крови!
– Всё со временем очистится, придёт в норму. Мусор схлынет и водворится ясный солнечный день. В какой Храм попал, такому Господу и молись, – перебил Деркач, хоть и мягко, но убеждённо.
– Пока всё очистится – тебя зачистят!
В пазухах кукурузных листьев жёстко зашуршал ветер. Поток чувств менялся в Лиде резко и противоречиво: то злоба на Деркача, то жалость захватывали её полностью. Она хотела его вытащить из бездны, в которую он попал, но не знала как.
– Ты тут о Храме заговорил. Ушёл в АТО из богомольной семьи. Разве не знаешь, что, убивший безоружного становится человекоубийцей. А это самый смертный грех. – Лида вонзила в Деркача ожидающий взор, но тот стоял на своём:
– Я исполняю приказ командования!
– И руки свои заливаешь кровью людей невинных. Хочу тебе ещё раз напомнить пословицу: посеешь поступок, пожнёшь привычку, посеешь привычку, пожнёшь характер, посеешь характер, пожнёшь судьбу. Давай, решайся! Твоя судьба в твоих руках!
Вот уже предпоследний дом… Вот край улицы. Свет луны падал бесстрастно и ровно.
– Ну?!
Лида остановилась, медленно положив руку на плечо атошника. Нервный озноб колотил обоих. Застыли, словно среди обломков прошлого. Полынное душное тепло вечерней травы во рту отдавало горечью. Молчание росло, как пропасть. Но вот взгляды их встретились. Что-то чужое и ненужное друг другу блеснуло в глазах и замерло.
– Ладно, прощай! – Сказала Лида подавленным глухим голосом и подставила ему для поцелуя холодную, как будто не свою щёку.
***
Сентябрьское солнце всходило ласково и воркующе, как голубка. Внезапная тишина разбудила Дарью Валерьевну. Не было слышно ни крепкой солдатской ругани возле калитки самогонщицы Дуськи, ни грохота передвижных артиллерийских орудий, ни стрельбы.
В душу почему-то вошёл покой. Ни с того ни с сего вспомнились последние дни её беременности. Она сидела на лавочке, цветущие кусты сирени крупными бутонами нависали над ней, приятно кружили голову. Вслушивалась, как в животе вовтузится Лидка.
Подошёл сухонький, аскетического вида, как будто игрушечный старичок и сказал:
– Дамочка, какая же ты красивая! Скоро у тебя родится дочка. Назови её Лидой и она будет счастлива, вот увидишь.
Дарья Валерьевна родила дочь и назвала Лидой
Однажды кормила её грудью и задремала. Вдруг слышит: кто-то стучит в окно. Глянула, а в окне голова того старичка, что встретился ей перед родами. Вместо плеч – крылья ангела отливают золотым рассветом.
Юная мать проснулась, глядь, а Лидочка её задыхается от того, что сонная грудью своей закрыла дочурке носик.
Тогда ангел-хранитель спас Лиду. Но сейчас!.. Представила беззащитное её тело среди таких же несчастных тел там, в урочище, за старым колхозным садом. – Господи, хотя бы скорее вернулись наши!..
Сбросила с себя одеяло. Только стала ногами на прохладный пол, как на пороге – Лида вся в счастливых слезах:
– Мамочка моя, встречай! Вот я и дома! Наконец-то прогнали аспидов!..
Кинулась в объятья матери. Ахнули. Зарыдали обе, не веря в случившееся. Ощупывают друг друга, хохочут, словно блаженные.
– Лида!.. Лидочка, ты? Счастье!.. Счастье-то какое подал Господь!
… А на второй день пришли сапёры, разминировали место трагедии. Среди убитых посельчан обнаружился и военный украинской армии в офицерской форме. Извлекли документы. Стряхнули мусор с аккуратно сложенного тетрадного листа, заложенного в паспорт.
Когда раскрыли – из фотографии глянуло на них доброе, по-детски улыбающееся лицо Лиды.