Без передыху сотрясающую окоем канонаду Степан Холоша, по уличному – Куманёк, воспринимает так же равнодушно, как и накаты суховейного ветра, который испытывает на прочность затесавшийся в полезащитную полосу столетний дуб-волчару.
С какой стати, спрашивается, человека без определенного места жительства должно печалить то, в чем лично он не принимает участия?
А ведь запросто мог оказаться там, где посланцы суховея – пыльные смерчи исполняют на поле брани танец смерти. Спасибо ангелу-хранителю, надоумил податься в дезертиры.
Демонстративно использовав повестку в качестве туалетной бумаги, Степан приторочил к велосипеду два мешка. В одном – тулупчик, в другом – лопата, ножовка, топор и прочий инструмент для постройки приличного схрона.
– Решил в лесу отсидеться? спросила наблюдавшая за сборами жена Любава, которая к своим сорока пяти годам так и не стала ягодкой.– Хоть скажи, Куманёк, где тебя искать в случае чего?
Однако вопрос остался без ответа. То, что сегодня узнает Любава, завтра станет известно всей улице и сельскому голове, который ревностно следит за тем, чтобы земляки не отлынивали от воинской и прочих повинностей.
Вдобавок обиделся на «Куманька». Хоть сегодня могла бы обратиться по имени-отчеству. Всё-таки муж собрался не на рыбалку.
Впрочем, сам виноват. Не следовало признаваться Любаве, как с бодуна привиделась лягушка со стрелой-фашеттой* в зелёной лапке.
– Тебе чего надобно? – поинтересовался Степан, спихивая нахалку с подушки.
– Стрелу, которую ты, Куманёк, потерял, решила возвернуть,– ответила гостья.– И теперь жду, когда отблагодаришь жарким поцелуем.
Любаве бы на такое признание рассмеяться, а ещё лучше – посочувствовать мужу. Так нет же, выпятив губы куриной гузкой, завела старую песню:
– Допился, алкаш мелкосортный! С квакушками по ночам хороводишься! Куманёк жабий…
– Квакушка, если хочешь знать, получше иной бабы будет,– огрызнулся Степан и тут же пожалел об этом.
А всё потому, что разразилась буря, которую можно сравнить с извержением островного вулкана Стромболи, фонтанирующим дерьмецом учительским туалетом, куда двоечник Степан Холоша бросил килограммовую пачку первосортных дрожжей и сотрясающей окоем канонадой.
– Долбодятлы хреновы, – ворчит Степан, имея в виду сошедшихся на поле брани бойцов. – Любавы на нас нет. Она бы так рявкнула… Впрочем, дело ваше. Воюйте, пока не стошнит. Только сюда прошу не соваться, иначе мои труды банным тазиком накроются.
А потрудился Куманёк на славу. Будь жив Степан Бандера, он бы похвалил тезку за грамотное устройство схрона. Землянка три на четыре, перекрытие замаскировано дерном и кустиками растерявшей листву худосочной жимолости, асбестовая труба «буржуйки» выведена в кучу валежника.
Ещё уютнее схрон внутри. Керосиновая лампа с запасом горючего, ниши для харчей, рукомойник, застланное луговым сеном логово навевает греховные желания. Хоть беги в село за Любавой.
Но не для того Степан обустроился в полезащитной полосе, чтобы его координаты стали известны блюстителю законов сельскому голове. А чтобы дурь не лезла в голову, придумал себе дополнительную работенку.
Там, где полоса плавно перетекает в лесную опушку грустит брошенный пчеловодами огородишко. Если сейчас вскопать, то весной можно посадить лучок и картошку. Благо, рядом оконтуренная камышом бочажина, из которой вытекает пахнущий разнотравьем ручей.
Да и торба, за которой Куманёк ходит домой раз в неделю, сделается полегче. Не надо будет загружать её огородиной.
Конечно, он мог бы почаще наведываться в село и даже провести ноченьку под костлявым боком Любавы, однако не хотел рисковать. Обязательно сыщется преисполненная патриотизмом душа из числе соседей, которая тут же доложит сельскому голове, что Степан Холоша никуда не уехал, а хлебает сейчас сваренный Любавой вермишелевый супчик.
Поэтому в поход отправлялся лишь после того, как птичка козодой объявит о наступлении ночи. Велосипед оставлял у заброшенной колхозной бани и дальше передвигался пешком, старательно избегая освещенных жидкими фонарями сельских улиц.
Во двор проскальзывал со стороны огорода, предварительно проверив, в наличии ли ленточка на межевом столбике – знак того, что засада отсутствует, а торба с харчами на прежнем месте.
При этом Степан чувствовал то же самое, что забравшаяся в курятник лиса огневка. Конечно, мех пушного зверя ценнее шкуры подавшегося в бега дезертира. Но в случае поимки обоим уготована одинаковая участь.
Спасибо небесам, наделили зверя и человека инстинктом самосохранения. Поэтому и не перевелись на просторах Дикого поля лисы огневки, а в прифронтовых селах мужики.
Обычно Степан не обращал внимание на бегающие подверстанной к посадке полевой дорогой машины. Пусть едут куда назначено. Кому – к теще в гости, кому – на войну.
Но сегодня с натужным ревом моторов пришла тревога. На всякий случай смотал натянутую между двумя кленами бельевую веревку, поправил скрывавший лаз кустик жимолости и принялся гадать: что это за штуковина ползает по вспаханному с огрехами полю?
С виду– картофелесажалка, однако ложащиеся в борозду клубни почему то имеют блинообразную форму. И вдобавок одного цвета со штанами солдат, которые граблями разравнивают оставленный картофелесажалкой след.
– Пэтро! – прокатился над округой зычный глас. – Бэрить з Хведькой тачку, та почынайтэ ставыты протыпихотни мины. В першу чэргу – саморобни, яки стрилкамы споряджэни. А мы пэрэгонымо тэхнику в лисок. Туды й пидтягуйтэсь…
Степан не стал ждать, когда его обнаружат за кустиками жимолости. Полевой мышкой нырнул в схрон и притих на ворохе лугового сена.
Вообще-то, мог бы и не прятаться. «Пэтро» и «Хвэдька» наверняка такие же, как Степан, аристократы сохи и навозных вил. Только отличаются от него тем, что побоялись использовать повестки в качестве туалетной бумаги.
А если начнут допытываться, наготове ответ: «Жена – гадюка семибатюшная из дому выгнала. Вот и живу теперь под кустиками». Глядишь, войдут в положение, поделятся табачком и тушенкой. Жратву, Степан слышал, солдатам из-за моря везут целыми пароходами.
Однако инстинкт самосохранения посоветовал Степану не казаться носу. Вдруг «Пэтро» с «Хвэдькой» доложат начальству о прячущемся в посадке подозрительном типе, а тот только об одном мечтает, где бы заполучить лишнюю пару подневольных рук.
Народ в селах, конечно, сострадательный. Убогому последний кусок сала отдаст. Но ещё больше в нём зависти.. Иной с лица спадёт, если птица счастья, миновав его двор, обоснуется в соседнем. И обязательно приложит руку к тому, чтобы выгнать её оттуда. А потом этой же самой рукой перекрестит лоб со словами: «Спасибо, Господи! Внял моей молитве!».
Наконец служивые могут просто обидеться на Степана: «Мы в обнимку со смертью по полю ползаем, а он в посадке брюхо греет». И вместо тушенки люлей выпишут. Нет, лучше уж довольствоваться салом с сухарями. Ребра целее будут.
Лежал, прислушиваясь к возне наверху. И заодно благодарил небеса, что надоумили податься в дезертиры. Иначе бы сажал, как картошку, мины, или, что ещё горше, прощался сейчас с белым светом в похожем на персональную могилу окопе.
Наконец те двое управились с делами. Перекуривают где-то рядом, через выведенный в кучу валежника дымоход каждое слово слыхать:
– Хвэдь, щось мэни не дужэ кортыть тягты тачку до самого лису…
– Покынэмо туточкы. Скажэмо – коли щаз ламалось. Ну що, ходимо?
– Зараз, тикы спорожнюсь…
– Вот суки, – шепотом выругался Степан. – Мало того, что окрестности заминировали, так ещё и какашки после них прибирай.
А «суки» тем временем удалялись в сторону леса, куда пару часов назад уползла похожая на картофелесажалку штуковина. Издали посмотреть – топают труженики хлебной нивы. Вот только обряжены в солдатское и лопаты держат так, будто это винтовки знаменитого оружейника Мосина.
– Ладно, мужики,– молвил Степан, провожая взглядом служивых.– Будем считать, за неудобства расплатились тачкой… Вещь в хозяйстве нужная. Привез с огорода мешок картошек, обратным рейсом – сухой навозец. То-то Любава обрадуется, когда увидит во дворе мой подарочек. Глядишь, к следующему разу шкалик в торбу положит.
Однако надобность в тачке возникла чуть раньше. Вскоре после того, как опустела подверстанная к полезащитной полосе дорога. Где-то там, за лесной опушкой, хлопнул подствольник и застучали автоматы.
«Никак ловят кого, – насторожился Степан. – А может, ополченцы фронт прорвали… Впрочем, какая разница, от кого прятаться. И те, и другие одно требуют: «Бери, раб Божий, автомат, защищай родину». А на кой хрен такая родина, где меня не будет?».
И уж совсем Степану сделалось не по себе при виде диких свиней. Звери один за другим выметнулись из леса и, выхаркивая из легких горячий воздух, галопом пошли через поле.
«Чу-чу, проклятые!»,– мысленно заорал Степан, однако кабаны продолжали держать курс на схрон.
Видно, не умели читать человеческие мысли и в довершении не ведали, что «Чу-чу» аналогично «Брысь», «Пошел на» и другим посылам.
– Сегодня точно не мой день, – огорчился Степан. – Только и успевай нырять в норку.
Но лезть в схрон побоялся. Где гарантия, что идущим первым секач обратит внимание на замаскированный лаз?
Влетит в схрон сброшенной с самолета фугаской. Для начала переломает ребра, а потом смешает жалкие останки человека с луговым сеном.
Нет, если уж искать безопасное местечко, то поближе к небесам. Главное, при этом не уподобиться местному лесничему, который, спасаясь от кабана-подранка, полез на молоденький клен.
Человек вроде бы опытный, должен догадаться, что деревцо согнется под тяжестью стокилограммовой туши и кабаньи клыки получат свободный доступ к его заднице.
Слава Богу, Степан весит вполовину меньше. И дневная спутница-тень лишь чуток жирнее той, которую отбрасывает кустик худосочной жимолости.
Да и дуб-волчара, на который вскарабкался Степан понадежнее кленов, ясней и чахлого подлеска. Те уже наполовину облысели, а у этого в кроне ни одной старческой пряди.
Отсюда, с верхотуры, видна опушка леса и рысящие вспаханным полем кабаны. Идут след в след. Так выхаркивают из легких горячий воздух, что канонада отошла на второй план.
Впереди – вожак, за ним мамки с поросятами, которые только только сменили младенческий окрас шубеек. Замыкает процессию подсвинок. С каждой минутой он отстает всё больше и больше. Похоже, больной, или, что вероятнее, подранок.
– Если решил отбросить копыта,– подсказывает Степан, – то отбрасывай сейчас. Вот и славненько, вот молодец…
Нашлось благодарственной слово и секачу. Обогнув прикрытый валежником холмик, повел семейство полезащитной полосой.
Дождавшись, пока тяжелый бег зверей вновь уступит место канонаде, Степан покинул островок безопасности, не забыв перед этим оглядеть подходы к борозде, в которой исходил предсмертными судоргами кабанчик.
Однако ничего подозрительного не обнаружил. Скорее всего, солдаты заминировали поле в другом месте.
– Кто не рискует, – молвил Степан, – тот не пьет шампанское.
А рисковать было ради чего. В подсвинке килограммов семьдесят. Если его, предварительно освежевав, сегодня же переправить домой, то в следующую торбу Любава обязательно положит жаркое из дичи. Надо лишь дождаться сигнала птички козодоя.
Без особых помех погрузив кабанчика, Степан облегченно вздохнул и покатил обратно по своему следу. Но он не учел одной мелочи. Оказывается, взрыватель заряженного фашеттами самодельного фугаса может не сработать от соприкосновения с колесиком пустой тачки, однако наверняка среагирует, если в неё погрузить подсвинка.
И поэтому очень удивился, когда в глаза ударил яркий свет. Если, конечно, можно назвать удивлением то, что испытывает человек, тело которого пронзают металлические стрелки.
Фото автора
* Фашетты – металлические стрелки, которыми заряжают кассетные боеприпасы.