Памяти П.Л. Проскурина
Буфетчице Гале пришел гроб из армии. Солдатик, сопровождавший «груз двести», дал от командира письмо со словами, что ее сын героически погиб при исполнении воинского долга. Галя, несмотря на запреты, упросила соседа вскрыть цинковую домовину и увидела, что кровинушка ее лежит без единой царапинки, но весь сухой и черный.
Веснушчатый сопровождающий, перед которым буфетчица рухнула на колени, расплакался и сказал, что Ванюшка не погиб, а просто умер – умер от голода, отрезанный многодневным бураном на какой-то северной островной вахте, а потом забытый там на два месяца по причине непонятной армейской путаницы. Из десятка голодавших на острове первогодков Ванюшка оказался самым слабым, остальных сейчас откармливают в лазарете.
Галя отвыла своё, и скоро снова приступила к работе. Была она женщиной простой и, как многие буфетчицы, в меру вороватой на пользу себе и службе. Съестному начальству всегда ведь нужна экономия, разные невинные обвесы, списания и недовложения, да и домой что-то нести надо, хоть Галя была и несемейная, всю молодость мать-одиночка, «одноночка» по-уличному.
Работа в толкучей забегаловке известно какая. Шаромыжка вползет за ста граммами, пальцами тряскими корку никак не ухватит, студент с копейкой щуплой тянется за бутербродом ржавым, потом бабка приезжая сельская одну-две килечки спросит да в уголку их и сосет, чуть бумажку не оближет. Обычное дело, а у Гали судороги по сердцу.
Полгода, год проходит – чует буфетчица, неладно с ней. Подает салат какой-нибудь, а у самой к плечу холод катит, того гляди рука онемеет, разожмется, блюдце книзу шмякнет. На жующих людей смотреть ей вовсе нет силы, выскочит в подсобку, слеза по глазу так и ударит.
А главное, стала Галя всем большие куски давать вместо малых. Оттого у нее начался недочет и недочет. А она то курсантам военным два кило конфет взвесит вместо одного, то школяру дорогущее пирожное вместо пирожка сунет.
Начальство видит – сильно беднягу смерть сына забрала. Перевели ее от стойки подальше, на мойку. Но там Галя вовсе в несуразицу пошла.
Возле каждой харчевни всегда и без того разная бездомная живность постоянно бродит, а здесь через месяц заклубился такой псиный парад, что даже прохожие шарахаться стали. Облезлые Бобики со всего квартала сюда сбежались, потому как Галя поминутно выходила на задний двор с объедками: «Собачки, собачки!» Бобики ненасытные друг друга от жадности за бока хавкают, а ожидая Галю, на людей наскакивают.
– Что ж ты делаешь? – мягко сказало начальство посудомойке. – Они уже наших едоков прямо у входа за штаны рвут.
– Есть всем надо. Все зло на свете от голода, – потупя взор, ответила женщина.
Что с такой сделаешь. Подумал-подумал заведующий да потихоньку и сократил Галю под каким-то предлогом. Она и не противилась.
Стала она к тому времени совсем блаженной. Про сына не говорила, будто его и не было никогда на свете, только все едящее, грызущее, глотающее мгновенно сдвигало ей мозги набок, и Галю сразу били сердечные корчи, она шарила в кармане корку, пряник, семечку и кидала встреченной птичке, кошке, и жалостливо смотрела, как, поспешно дергая головой, эти тварюшки поглощали жидкие Галины крохи.
Но, Господи, сколько же вокруг открылось голодного… Казалось, все улицы, вся вода и весь воздух постоянно и настойчиво повторяли: «Еды, еды…» Тощий грач на ветке судорожно долбил гнилую морозную требуху, мышь, осмелев от отчаяния, тащила в щель пыльный обмылок. Галя смотрела, вздыхала и потихоньку носила на рынок домашние вещи.
Вырученное шло на хлеб, хлеб шел в первые встречные отверстые пасти. Давала Галя и людям. Но они не брали. Один драный нищий с хриплым матом швырнул ломоть обратно.
– Нет, это не нищий, – радостно сказала себе Галя, подобрав краюху. – И это не голодный.
Она маленькая, жухлая, как сухой чернослив, часто стояла у продуктовых витрин и лотков, ломящихся от сочной снеди, и светло, умиротворенно бормотала:
– Как хорошо, как много у людей хлебушка.
Покупатели, тетки, дядьки с озабоченными глазами, с недоумением смотрели, как Галя им улыбается, и проходили мимо, потому что она не просила, она только улыбалась.
Просить Гале было незачем. Она ничего не ела. Она просто не могла этого делать, не хотела. Кусок не шел ей в горло. Ее сразу выворачивало, потому что мимо дома в этот момент обязательно проползала какая-либо четвероногая рвань и, казалось, заглядывала в окно. Галя ела раз в неделю, через неохоту, ей почему-то хватало, больная сила держала ее.
Крыльцо давно обсидели кошки, их уже тут прижилось десятка полтора, да еще те собаки от харчевни быстро нашли Галин след и регулярно приходили ко двору, не скандаля с кошками, но всем этим неописуемым хороводом выводя из себя окрестное человечье поголовье.
Потому не удивительно, что однажды в дверь к Гале постучал участковый.
Он вошел во двор, споткнулся о сухую искалеченную миску, переступил через валявшихся возле нее шавок и, обтираемый сразу пятью кошачьими хвостами, обозлился очень прочно. Хозяйка сидела, безучастно копаясь в тухлом месиве.
– Тут людям есть нечего, а ты псарню развела, – сказал с ходу милиционер.
Он работал недавно, посему истории Галиной не знал. Мундир на нем был скрипучий, а душа желала почтения.
Галя вытерла руки о передник и ничего не ответила, только улыбнулась – глупо и застыло, как улыбаются сумасшедшие.
– Чего лыбишься, жалуются на тебя, нарушаешь.
Женщина, не вставая, потянулась и перекрестила его:
– А ты, деточка, справненький.
Участковый, малый и впрямь довольно упитанный, округлил глаз, будто конь на взбрыке:
– Чего!.. Общественный порядок, штраф!.. Антисанитария!..
Они одновременно обвели взглядом жилище. Кошки, казалось, тоже вслед за людьми удивленно глянули на горки плесневых корок по углам.
– Завтра вызову живодеров, пусть переловят тут все, – сказал кошкам гость, направляясь к выходу.
Галя совсем по-старушечьи хлипнула и сказала ему в спину.
– Ты, деточка, постой, у меня чего есть…
Встала, торопливо шаркнула за шторку и через минуту вынесла что-то в тряпице, сунула участковому:
– Сынок мой перед службой карпика поймал и затаранил. Сколький год висит.
Милиционер развернул тряпку – внутри вместо сухого карпа лежал в желтом ломаном крошеве истлевший рыбий скелет.
Вконец оскорбленный, молодец плюнул, бросил карпа и вышел. Кошки прыснули с крыльца.
Галя, как когда-то после нищего, подобрала свой непринятый дар и горестно сказала:
– Все зло на земле от сытостей…
г. Орел