Глаза России
…Да, скифы – мы!..
С раскосыми
и жадными очами!
А. Блок. «Скифы»
Наше русское летосчисление
На кровавых полях началось.
Нет, не скифы мы, и в поколениях
Не копилась в глазах наших злость.
Не сжигала их жадность дикая,
А раскосье в сраженьях пришло,
Когда целились в зло многоликое,
Что на Русь орды татей вело:
И под Калкой, в стоянье угровском,
Под Полтавой, в бородинском огне,
В Ржеве и в Сталинграде геройском,
В Курской битве и на Хингане…
Да, мы русские! Слава Спасителю,
Что мы будем с Отчизной вовек.
Вы России в глаза загляните, «воители»,
В них не скифский прищур – добрый свет.
Но когда лютый ворог приходит,
Закипают они, словно древний Рарог,
Благородною ярью.
На сражения водит
Нас в ТЕРНОВОМ венце грозно-праведный Бог.
Великодушие полей
Великодушие полей,
Небес зовущих смысл высокий –
Я припадаю к их истокам
Всё просветлённей, всё больней.
Мне возвращает этот миг
Кормящей матери раденье,
И одаряет вдохновеньем
По-новому открытый мир.
На покаяние иду
К сияющим крестам лучистым
И к вечным травам, к высям чистым,
Как шёл к ним предок мой в роду.
И наши сходятся шляхи
Крестом, что озаряет души,
И отпускают нам грехи
Поля и высь великодушно.
Свиток
В древний свиток закрутился жёлтый лист.
Что на нём октябрь прошедший написал?
Как же быстро лета звоны пролились,
Березняк молитву солнцу нашептал
Своей лаковой зелёною листвой,
Что вела с высоким небом разговор.
Лёг он памятью на свиток золотой,
Унесённый ветром в вековой простор.
Прочитают его зори, облака
И весной прольются, дождиком шурша.
Тёплой памятью пополнится река,
Где берёт начало русская душа.
Грусть
Вперевалку утицей
Ковыляет грусть –
Вековая спутница,
Приворожив Русь.
И в делах, и в праздниках
С чаркой за столом
Пахари и бражники
Душу на излом
Отдают ей запросто,
Будто под залог,
Оставляя разве что
Радости глоток –
Когда дети р´одятся,
С л´юбой хорошо,
Когда в мире Родина,
Отдохнуть душой.
Ковыляет утицей
Вековая грусть…
Улетит при случае –
Улетит и Русь.
* * *
Беседую с Небом,
к прогретому взгорку прильнув,
уже по-осеннему зябко.
Но душу тепло согревает
родных облаков,
что задумчиво пьют тишину,
как пьют молоко
с хрусткой корочкой от каравая.
О чём разговор?
Про житьё и о детях моих.
Храни их, Господь,
и судьбой надели самой доброй на свете!
Просторно душе,
хоть идти до заката всего только миг –
зарницы короче,
что всё же надеждою светит.
Летят облака,
в вечной спешке своей
устремлённые вдаль.
Ну что до того им,
кто душу, любя, изливает?
А мне их полёт –
как живая святая вода,
как Божье дыханье,
что жизнь на Земле продлевает…
* * *
Татьяне
Эту тонкую грань –
как душа закипает весною –
уловить может только
открытая зову душа.
Обнажилась земля,
мир чаруя стыдливою новью,
обнажились все чувства,
запреты и фальшь сокруша.
Я ловлю этот зов,
как счастливые звери и птицы,
как река золотая
с живой говорящей водой…
И с надеждою робкой
гляжу в просветлённые лица,
так знобяще боясь
разминуться с тобой молодой.
Иконы окон
Сколько домов в деревушках с закрытыми ставнями,
Сколько сердец неоткрытых, невидящих глаз…
Ох, на колени пред домом покинутым встану я,
Перекрещусь, как крестятся на Спас, чтобы спас.
Тихой молитвою сближусь с иконами-окнами,
Что отражали улыбки моих стариков,
Но не тревожа их души слезливыми охами –
Стон мой потерянным эхом утих далеко.
Так далеко, что душой никогда не дотянешься
И не вернёшь ничего, что сияло в очах,
Холодно как…
Угольком бы, от стужи оттаявшим,
Воспламенить, как при маме, родимый очаг.
Венец
Частицею души –
звенящий листопад,
О чём-то говорит,
срываясь, дождик.
Дождинки и слова
ложатся невпопад
И вспенивают лужи,
будто дрожжи.
Откройся мне, язык
летящих наземь крон –
Как этот перезвон
Услышал Пушкин?!
Поэта воцарил
октябрь на вечный трон,
И Болдино открыло наши души.
Но золотой венец
поэта всех времён
Не удержал
от галльских чар Наталью –
И пролилась на снег
Кленовым жаром кровь,
И принял Святогор
бессмертные печали…
Освобождение от времени
На нас раздоры смертным бременем
Легли, как иго орд раскосых.
Освобождаюсь я от времени,
Что русский люд безверьем косит.
Отступники без роду-племени
Чернят Россию дёгтем скверны.
Освобождаюсь я от времени
Продажных душ и дум неверных.
Засеял бес отравой-семенем
Поля, взошедшие несчастьем.
Освобождаюсь я от времени,
В грехе и нелюбви зачатом,
Когда за проклятый сребреник
Торгуют Родиной и Верой.
Освобождаюсь я от времени
Безбожников и лицемеров.
Но не смирюсь вовеки с теми я,
Кто крылья, как знамёна, бросил.
Счастливого у Неба времени,
Колена преклонив, не просят.
* * *
Каменные бабы с маковок курганов –
Под арестом в клетке[1], словно уркаганы.
Им ли – сёстрам ветра,
им ли – жёнам вольным,
Стыть без звёзд и света
в вековой неволе?
Ведь на сечь водили дерзких савроматов,
Жрицами служили скифам и сарматам.
И детей рожали.
И вождей растили –
Римляне дрожали
пред мечом Аттилы!
Время обтесало лики-солнца статуй.
Что поникли, бабы с царственною статью?
Жар набегов буйных опалил вам щёки,
Огненные бури выжгли очи-щёлки.
Груди вислой плотью
оттянули плечи,
Но к соскам ребёнком
тянет губы Вечность.
Святые
Отчего они не улыбаются,
Строго с образов глядя на нас?
Ведь в юдоли райской пребывают все,
Где покой, любовь и вечен час.
Отчего они не улыбаются
У икономазов всех времён?
У Рублёва в «Троицу» сливаются
Боль Руси, печаль, набатный звон.
Отчего они не улыбаются,
Если даже счастлив человек?
В очи глянешь – сердце обрывается,
Но тогда откуда этот свет?
Отчего они не улыбаются?
Сотни лет печальны и тихи.
Оттого ль, что перед Богом каются,
Наши на себя беря грехи?
В храме Рождества Христова
Вифлеем сентябрём улыбается синему небу,
Но улыбки счастливые всё же ещё впереди.
Жёлтый вечер пропах палестинским
с хрустинкою хлебом,
Холодок ожиданья теплом отозвался в груди.
Я не думал, не знал, что когда-нибудь улочки эти
Приведут меня к храму святому начала начал,
Вифлеемской звездой высоко
крест рождественский светит –
Здесь я встретил святых, о которых
когда-то писал:
«…Почему они не улыбаются?
Сотни лет печальны и тихи.
Оттого ль, что перед Богом каются,
Наши на себя беря грехи…»
Вифлеемская ж Матерь улыбкой
сияет с иконы[2]!
Вся – Любовь, но с грустинкой,
с томленьем за сына Христа,
А в глазах молодых – вся судьба
Его вечным каноном
От яслей Назаретских и до вознесенья
с креста.
Ясень
Памяти брата Сергея
Давай пошепчемся,
дружище старый ясень,
ты столько лет у дома на часах!
Мой век кончается –
твой только начался,
и шум листвы, как прежде,
чист и ясен.
Что для тебя десяток быстрых лет,
когда ты жизнь укладываешь
в сотни?
Из стрел зелёных молодости соткан
твой буйный чуб,
и седины в нём нет.
За столько лет
узнал ли ты меня?
Ведь в памяти твоей живёт, наверно,
пострел вихрастый,
в радости безмерной
не знавший, где живёт тоска-змея.
Не дай вам Бог науку мук познать!
Но жизнь есть жизнь,
и беды неизбежны.
Спасибо, ясень,
служишь ты прилежно,
да кто поможет горя избежать…
Заметил ли, что многие давно
порог родимый не переступают?
Ты плачешь, когда листья облетают,
И пьёшь ли поминальное вино?
Я плачу, ясень.
Может, помянём
тех, кто ведёт нас
выстраданно к свету?
Прости мне
в детстве сломанную ветку –
вину мы слишком поздно сознаём.
Смех и слёзы
Как радостно прощанье с долгим снегом!
И всё ж печален таянья разлив:
Капели зазвенели юным смехом
И грустными слезами пролились.
Так наполняет русский смех сквозь слёзы
И жизнь, и души наши, и сердца:
Улыбкой прогоняем беды, грозы,
Смахнув украдкой соль невзгод с лица.
Чудо в Гефсимане
Я был там. Был – не вдохновляющий пейзажик,
Чтоб безоглядно рваться к Небесам.
– Не всем дано это, – сказал устало стражник, –
Святыни не открыть слепым глазам.
Но всё же и слепцы в тот день прозрели,
Когда вошли в тысячелетний сад олив.
И голос был: пророчества летели
Из Гефсимана в звёзд космический разлив,
Что освещали каждому дороги,
Спасая от невзгод, к святым крестам.
И я узнал Его –
с прищуром строгим
Вдохнул в меня Он душу,
Богом став.
* Н. Седов. «Глаза России». Издательство «Книга», 2024 г.
[1] В музеях древние статуи хранятся в решетчатых клетках.
[2] Икону улыбающейся Божьей Матери подарила храму Россия.