От автора
Дорогой читатель! Выношу на твой строгий суд свои «Дневники и записные книжки». Конечно, эти страницы для писателя Виктора Потанина – большое волнение. Но почему? Да потому, что слова «Дневник писателя» для меня сродни исповеди и даже молитве. А наши молитвы чаще всего произносятся в тишине, в одиночестве, когда душа вершит над собой самый тяжкий суд, который как раз и называется исповедью, и потому так волнуется и страдает душа. И это правда. Как и правда то, что записные книжки любого писателя тоже чем-то напоминают дневник, и потому я объединил эти страницы в единое целое.
В гостях у Василия Белова
Недавно я снова перечитал «Привычное дело» лия Белова. И сразу вспомнилось, как я впервые открыл эту повесть. Был я тогда ещё совсем молодым человеком и, наверное, поэтому весь был наполнен мечтами, надеждами и даже сам пробовал писать. И не только пробе» вал, а даже выпустил две тоненькие книжки своих рассказов. И вот я открыл повесть «Привычное дело». Прочиню первые десять страниц, и вдруг со мной что-то случилось, – я точно бы опьянел, и время как бы остановилось для меня. Но я продолжал читать, а в душе поднималось уже что-то бесконечно родное, щемящее, и я еле сдерживал слёзы, но только отчего, почему? Впрочем, зачем гадать, если ты только что прикоснулся к великим страницам. Но самое главное, в голове поднялся очень тревожный и тяжёлый вопрос, а надо ли тебе самому что-то писать, сочинять, ведь тебе никогда так не написать, как пишет Василий Белов? И часто, отрываясь от чтения, я подходил к окну и вглядывался в родную улицу. И мне казалось, что эти люди – мои земляки – во всём, буквально во всём походили на Ивана Африкановича – ну просто одно лицо. Да и всё остальное тоже похоже – и наши переулки и наши снега. Правда, в те годы я уже как бы жил на два дома, – в те годы в городе я уже работал в областной молодёжной газете. Но в воскресные дни я всегда приезжал домой, в родную Утятку. Какая это радость, что есть на свете моя деревня! И вот приезжаешь и сразу распахиваешь в доме все створочки, – и сразу, в то же мгновение врываются к тебе с улицы все звуки, все голоса. А голоса такие родные, что родней не бывает. И слышно каждое слово, ведь прямо под окнами лавочка, а на ней сидит моя незабвенная бабушка Екатерина Егоровна, а рядом с ней сидят подруги-старушки с соседней улицы. И бабушка рассказывает им, что наша корова Буянка вдруг прибавила молока. Не ждали, не ведали, а она взяла и прибавила. Или сообщает, что у её внука, то есть у меня, разболелся палец на левой ноге. И нога теперь, как чужая. А сводили Витю в больницу, и врачи в один голос – надо отнимать палец, отнимать! Но это же просто немыслимо. И тогда она пошла в бор и там пособирала своей травки, а потом заварила её в тазике, а потом мою ногу – туда, да целый час продержала, – и сразу прошли все болячки, как не бывало. Но тут бабушку перебивают подруги-старушки и сообщают то одно, то другое. И какой язык! Какие сюжеты! Господи! И пусть продлится эти часы!..
И всё во мне замирает. А потом вдруг спохватываешься, находишь ручку и начинаешь записывать все эти, истории, всё это волнение. А волнений так много их уже хватает на целый рассказ. О, Господи, – неужели закончились все мои литературные каникулы и надо вспомнить о прозе? Конечно, мне никогда не дотянуть на своих страничках до «Привычного дела», но попробовать надо. Надо, надо! – такие мысли теснились в душе, они меня подчинили. Вот так и родились мои рассказы я новеллы тех лет – прямо у створочки, под тихие вздохи летнего вечера.
К слову сказать, что-то из моей прозы в те годы было опубликовано в журнале «Наш современник», которым руководил замечательный поэт Сергей Викулов. В этом журнале печатался и мой любимый писатель Василий Белов. И однажды он пригласил меня приехать на его родину – в Вологду.
И вот вместе со своим другом Виктором Лихоносовым я уже в Вологде. И, конечно же, отправились погостить к Василию Ивановичу. И надо ли говорить сейчас, как радовалась моя душа, ведь мы общались потом многие и многие часы. И мать писателя Анфиса Ивановна отнеслась к нам, как к самым родным, самым близким людям. А для начала сделала для нас поистине царский ужин. Столько вкусной еды – разных разносолов, варений я давно не видел. И, забыв о всех приличиях, я налегал на клюкву и мочёную морошку. Кстати, эту морошку я попробовал впервые в жизни и сразу же вспомнил о Пушкине, который перед смертью попросил этой ягоды. Правда, я не только вспомнил, но даже заговорил об этом, но никто ко мне не подговорился. Но я не удивился и не обиделся, ведь за столом уже зашел разговор о самом дорогом и о далеком для нас – о наших семьях. И сейчас я очень жалел, что не сделал никаких записей о тех часах и даже минутах. Ведь Анфиса Ивановна говорила так образно и на таком чистом русском языке, без малейшей соринки, что мне показалось, что я совсем не в Вологде, а сижу за столом в своей деревне Утятке и смотрю в глаза своей матери – нашей сельской учительницы. Да и вопросов о моей матери возникло множество. Анфису Ивановну и её сына как-то радостно удивило, что моя мама – учительница литературы – учит детей без домашних заданий. И это правда, ведь и сам я когда-то был её учеником. И она учила только на уроке, берегла наше детство. Ей хотелось, чтобы мы больше читали, больше бывали в библиотеке. А ещё – один раз в неделю мы писали на уроке творческие сочинения. И в наших тетрадках появлялись маленькие рассказы, мальчишечьи клятвы, воспоминания. А вспоминать можно было о разном, ведь весной наши уроки часто были в лесу, среди природы. Цвела сосна в канун Троицы, пахло близкими пашнями, а на поляне – наш седьмой класс…
Впрочем, не буду дальше продолжать, потому что вскоре мы перешли в другую комнату. Видимо, это был писательский кабинет. И опять сейчас я о многом жалею, просто страдаю. Ведь по воле судьбы я оказался в святая святых писателя – в его рабочем кабинете. Где-то рядом на книжных полках лежали и его рукописи, черновики, записные книжки, наброски. Как мне хотелось хоть одним глазком, хоть на секунду взглянуть на эти живые листочки, на его черновики, на его правку. Но я не решился попросить об этом, да и мешало волнение.
А за окнами уже была глубокая ночь. В ремы стучал не то дождь, не то мокрый снег, а на душе всё равно был праздник. Ведь совсем рядом, в той же комнате был он, мой любимый писатель. И я вглядывался в это лицо, в т родные, бесконечно родные глаза, – и хотелось всё эго запомнить навсегда, на всю жизнь. Так оно и случилось!