Я редко беру в руки фотографии – в них жизнь, и не хочется заглядывать туда, куда дороги уже нет. Ингода посмотришь на себя и ужаснешься: неужто это ты? Молодой, энергичный, любознательный и любопытный. Куда-то подевалась кудрявая шевелюра, почему-то съехали прямые плечи, из-под рубашки заметно выделяется сытенькое пузцо, по лицу разбежались во все стороны глубокие морщины. Как это у нас говорят? Укатали сивку крутые горки…
А вот совсем недавно выпала из пакета фотография, на которой меня нет, зато много знакомых и, не побоюсь этого сказать, любимых людей. Улыбающаяся Людмила Георгиевна – в расцвете сил и таланта, здоровая и притягательная. Живая. Николай Соломонович – в ту пору мэр рязанского города Сасова. Возмутитель только видимого спокойствия – ему досталось руководство в самое голодное и непонятное время девяностых годов прошлого века. Светлана Конопьяновна, которая при первом знакомстве предложила называть ее просто Света, поскольку необычное отчество не сразу язык выговаривал. Но как тут перейдешь на имя, если тебе протянула руку знаменитая профессорша академии Гнесиных? Татьяна Семушина – в ту пору еще совсем не известная московская певица, которая приехала в Сасово не просто покорять город и рязанцев, а выбирать тернистый путь исполнительницы народной песни. Светлана Бочкова – уже заслуженная артистка России, солистка Кутузовского хора всесоюзного радио и центрального телевидения, который еще жил и крепко держал заслуженную славу настоящего академического народного пения…
Было это давно – в первые года фестиваля, который задумал мэр Сасова Израйлит, фестиваля в честь памяти знаменитого заслуженного деятеля искусств России Александра Петровича Аверкина. Помнится, как он мне, почти что незнакомому человеку, сказал:
– Не сомневайся – я обязательно проведу день памяти композитора. Он же наш земляк. Только вчера вся страна пела его песни и вдруг притихла. Такого не должно быть. Хлеба не на что купить людям? Это пройдет, будь уверен, а вот песня аверкинская снова должна ожить. И это мы его родным городом должны сделать.
И что же вы думаете? Сделали сасовцы. Из первого, и совсем не робкого дня памяти своего земляка зашагал по России всероссийский фестиваль, посвященный композитору Александру Аверкину. К людям возвратились позабытые было в неразберихе и молодой моряк, и милая мама, и десятки – сотни песен, которые любили советские люди во всех республиках. А потом растерялись люди, как быть в старой-новой России, да вместе с сасовцами и опомнились: неужто код свой национальный менять надо? Он, код-то наш русский, тысячелетиями к каждому русскому сердцу прирастал, как это возможно с ним расстаться, да тут силы такой не найдется, просто должны быть люди, которые бы окликнули: куда это мы собрались?
Помню, как во второй или третий свой приезд уже на настоящий аверкинский фестиваль приехала Зыкина в деревню Шафторка – к восстановленному сасовцами родному дому Александра Петровича. Здесь он и на свет появился, здесь он первые шаги свои сделал, здесь впервые в его детских руках запела гармошка.
Вся деревня – от мала до велика – собралась посмотреть на живую Зыкину. Нарядные все – в новеньких кофтах, в черных юбках, в цветных передниках, в белоснежных платочках. Сгрудились около дома и во все глаза, здороваясь и кланяясь, смотрели на певицу.
А одна бабенка, бойкая и смелая, преградила дорогу Людмиле Георгиевне и выговаривала:
– Это что же: ты так и пройдешь мимо нас и не споешь для нас? Мы твои с Шуркиными пластинки до дыр заслушали, а живую не услышим что ли?
– А вы подпоете мне? – улыбалась Зыкина и, остановившись напротив женщины, запела про оренбургский пуховый платок.
Может, кто вспомнит, если обратил тогда внимание, как к певице, робея и смущаясь, подошел крохотный мальчик и протянул газетный кулечек с только что поспевающей в Шафторке земляникой.
– Бабушка собирала? – спросила Зыкина.
– Не, сам собирал…
Не знаю, что стало с тем мальчишкой. Вырос, наверное, ведь двадцать с лишним лет прошло. Если жив-здоров, может, откликнется, только тогда, не понимая до конца, кому ягоду собирал, был наслышан про Зыкину и про земляка своего Аверкина, и эти люди для него были небожителями. Такими, смею предположить, они таковыми и остались, только совсем-совсем родными…
Нет, не случайно выпала из пакета фотография, о которой я вам – и себе тоже – рассказал. Будто вчера это было.