Я оказался один на один с зимой на незнакомой просёлочной дорогой. Беглый осмотр нагромождения железа под капотом не дал ничего. А ночёвка в промороженном авто обещала простуду или даже смерть. Я чертыхнулся, запер дверки на ключ и пошёл по направлению движения в поисках населённого пункта.
В спину дуло и погоняло. Как там у Рубцова? «Я сильным был. Но ветер был сильней, и я нигде не мог остановиться».
Какое-то время была надежда, что нагонит или встретится какой-нибудь автомобиль. Но заснеженное пространство, зажатое между отдалёнными лесозащитными посадками, отливало белым равнодушием и пустотой. Ни птиц, ни зверей.
Но вот со взгорка отрылась деревня. Скособоченная чёрная деревянная церковь без креста. Там и сям не улицами, а кустами разбросаны дома. Под белыми снежными шапками, с темными пятнами стен. Вдруг резко и весело в селе брызнуло стекло, отразившее из-за моей спины узкий солнечный луч.
Я прибавил шагу. Странное дело – на взгляд деревня казалась рядом, но чем быстрее я припускал, тем она как бы отдалялась. Мне стоило трудов и одышки добраться до первой калитки на окраине.
Но радовался я зря. Калитка и всё подворье были наглухо забиты нетронутым слежавшимся снегом. В доме явно никого не было всю зиму.
Что ж, согреемся у соседей. Но и соседняя калитка оказалась столь же недоступной. Я сдвинул шапку с потного лба и вдруг понял, что мне не хватает собачьего лая. И хотя бы птичьих следов на снегу. И все подходы к воротам на этой улочке оказались засыпанными снегом. Тут давно никто не живёт. А солнце уже предательски наладилось свалиться за горизонт.
Я кинулся дальше. Благо здесь недавно расчищена сама дорога. Очевидно, через деревню проходит тракт между городами. Потому идти между домами можно без особого труда.
Но все постройки засыпаны снегом. Тщетно я искал хоть одну тропку к калитке, хоть один человеческий след. Деревня была пустой, нежилой, мёртвой.
И тогда я сам протянул след к голубой калитке у добротного пятистенка. Перебраться через ворота было трудно, но у меня получилось. Поднялся на крыльцо и, как говорят в деревнях,– поцеловал пробой.
Кто не знает, пробой – это такая дырка в опалубке вокруг дверного проёма. В эту дырку вставляется особый ключ – металлический штырь со свободно висящим железным же язычком. Когда такой ключ оказывается в отверстии, то язычок с той стороны дырки падает и попадает в паз задвижки с насечками. Ключ поворачивается, язычок отодвигает задвижку – и добро пожаловать.
На дубовой двери мелом было написано «Негодяй, чтоб ты провалился. Если ты заберёшься в дом, то будешь вором. А если ты покупатель, то позвони по телефону…» И ряд циферок.
Я был не покупатель, а негодяй. И у меня не было выбора. По наитию, руководимый детской памятью, я окинул глазом двор и безошибочно протянул следы, проваливаясь по самую вилку, к столбу у ворот. За ним, разгребая снег, нащупал тот самый ключ с язычком. Вернулся на крыльцо и минут пять колдовал с задвижкой, ловя её вслепую с той стороны притолоки.
Дверь отворилась без скрипа, словно она привыкла это делать каждый день. Внутри оказалось просторно, сумеречно и холодно. В большой комнате всё было так, как будто хозяева отлучились на пять минут. Абажур, шкаф с книгами, большой диван и огромный мягкий палас. На этажерке телефон, в углу на тумбочке большой цветной телевизор, каких давно уже не делают.
Но холодрыга, черт возьми. Я прошёл на кухню. И здесь неведомая хозяйка всё оставила в полном порядке. Чашки и фужеры в шкафу, набор ножей и вилок в столе, газовый котёл…
…А что, если? Не веря себе, взял со стола коробку спичек. Тяжёлые, отсырели. Но на пятой или шестой штуке одна вспыхнула с шипением, серно ударила в нос, и я… запустил котёл!
Живём, как говорится.
Уже не удивляясь, повернул выключатель в зале. Абажур ожил и мягко засветился, разливая уют до самых уголков комнаты. Я поднял трубку телефона. Телефон работал.
На ладони после трубки остался густой пыльный след. Тут ни к чему без последствий прикасаться нельзя. Веник и тряпка оказались на месте. Снявши куртку, я принялся наводить порядок в своём случайном жилище. Согреюсь, освоюсь, переночую, а там можно и летучку вызывать. Тепло пришло быстрее, чем я ждал. Я включил телевизор, смахнув с экрана серый налёт, и принялся перебирать книги, не обращая внимания на синий экран.
Набор книг оказался интересный. Наверное, в этом доме жили муж – полицейский, жена – учительница и двое детей. Уголовно-процессуальный кодекс с пометками, «Педагогическая поэма», стихи Гумилёва и Рубцова…
Что же согнало этих людей с места? И почему посередине огромной России вымерла эта деревня? И не есть ли здесь зародыш смерти в самом сердце державы? Неужели я – единственная русская живая душа на пространстве сотни километров между городами?
Не сказать, чтобы я был робкого десятка, но от этой мысли мне стало не по себе. А вдруг сейчас в окно постучат?! Деревня открытая, тут для мародёров самое раздолье. Не случайно и меня хозяева предварительно обозвали негодяем. Негодяй и есть.
Я улёгся на диван и укрылся хозяйским пледом. Утро вечера мудрёнее.
…Разбудил меня резкий и непрерывный телефонный звонок. Так раньше звонили с междугородной станции. Я скинул ноги на пол и едва не задохнулся.
В комнате стоял плотный удушливый запах газа. Очевидно, я не открыл на кухне отдушин. В миг я сообразил, что выключателя трогать нельзя, а нужно немедля уносить ноги. Краем мысли зацепил, что с вечера хотел прихватить с собой Рубцова, что и сделал, нашарив томик у изголовья. Руки в рукава засовывал уже в сенях, шапку нахлобучивал на себя на улице. Через ворота перелетел обратным порядком.
И когда выскочил на середину дороги – оно и рвануло. Мне показалось, что взрыв озарил всю поднебесную. Я увидел деревню от края до края, убегающую прочь дорогу, свою машину далеко на ней, черные линии лесополос и огромную чистую луну, по которой уже бегали блики земного пожара.
Я бежал прочь, но спиной, накалом жара чувствовал, как занимаются и другие дома. И когда я взбежал на знакомый пригорок и оглянулся, деревня пылала весело и вся. А церковь, отчаянно сопротивлялась, черным поплавком ещё долго ныряла в огненных волнах.
Но до жути, до озноба был страшен не пожар,а то, что по всему поднебесью, и даже от луны до земли, не было на этот огонь никакого движения. Не звонили пожарные колокола, не сновали красные машины, не блестел медный шлем брандмайора, не слышалось бабьего воя и коровьего рёва.
Пустая деревня горела при полном равнодушии мира. Она была никому не нужна, она сделала своё дело, она исчезала в огне, как отжившая своё империя. А я, подобно Нерону, стоял над морем огня и понимал, что ничего мне за этот пожар тоже не будет. Некому судить негодяя.
Я вернулся к брошенной машине. С трудом отодрал примёрзшую дверцу, втиснулся в сидение, кинув перед собой на панель прихваченный томик.
После всего я не удивился, что мотор завёлся от первого поворота ключа. Грея его и салон, я потянулся к книге. И лишь приблизив её к плафону, с досадой понял, что это никакой не Рубцов, а Уголовно-процессуальный кодекс.
Владимир Калуцкий
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
