Глазами птицы

О книге Юрия Баранова «Над островами дней»

Вы когда-нибудь видели небо из кабины самолета? Нет? Автор этой книги видел небо так, как видят его птицы, облака и еще звезды. Он смотрел на небо их глазами. Он видел землю маленькой и далекой, хрупкой, а потому, наверно, она казалась ему ранимее и беспомощнее, чем нам, твердо стоящим на ней. Там, сверху, сильнее чувствовалось ее притяжение, ведь она держала его. Давала силы лететь – и быть рядом с ней, быть около ее тепла и материнства. И может быть, поэтому так настойчиво звучит в стихах Юрия Баранова мотив сыновней любви, боль за землю-мать и благодарность ей, вместе с мелодией полета в открывшихся душе небесах.

В первом цикле стихов «Мне родину в котомку не собрать…» главное – виде­ние земли с высоты, глазами ангела и пилота, чуткое, зоркое, хранящее в себе чув­ство влюбленного в мир человека. Восхищение и растворение в земном осязаемо («Июль»). Глубинные христианские мотивы воскресения, спасения души, молит­вы за разрушителей – непонятные в современное глумливое время – определе­ны стойкостью веры автора. Мотивы пробиваются исповедальными, покаянными интонациями, проповедническими обращениями к совести, гремят колокольно. Рефрен «не привыкать» – глухой издалека набат, не столько признание и призва­ние народа к терпению, сколько свидетельство силы его духа, сохранившейся че­рез войны, беды, ненастья, преодолевшей смерть и возвращающей к жизни («Не привыкать»). Анафора звучит как утверждение, как настойчивый мотив преодо­ления, готовности к бою.

Образ ночного боя ощутим сплавом мотора и сердца, души и звезд, человека и земли, стремлением к победе над злом ради существования («Отцу»). Раскаты грома, сполохи сражения в небе, схватка огненных птиц поднимают древнейшие пласты сознания, с признанием первенства небесных сил над земными. Вводный мо­тив воскресения, полет из сожженного, из поруганного – образ души и птицы – о родине, способной возродиться. Об этом первое стихотворение цикла «Мне роди­ну в котомку не собрать…». А в завершающем – «Над островами дней и дел», ключевом для сборника, – в величии неба слышится глубокое дыхание земли, которое сберегается полетом.

Ритмы многонациональной России, бурятской культуры врываются в поэзию («Речка Кынгырга»). Удивительна звукопись стихотворения, в котором барабан­ные всплески свиваются с колыханием одежд в танце, со звоном металлических женских подвесок, перекатами реки, клекотом птиц и вскриками людей, созвуч­ными друг другу и душе поэта, оказавшегося внутри этой бурлящей стихии под впечатлением от темпераментной испанской музыки. Слияние звуков, народов, природы, жизни. Земное и небесное соединены ритмами, пением, мелодией. Свою тайну хранит «Самоцвет голубой», где образ чистого озера, образ совер­шенной природной красоты являет святость русской души, скрытую, дремлющую до поры силу.

Метафорой небесной кары открывается цикл «Крымская гроза». Мрачность грозных стихий сменяется радостью золотого утра. Единство разлученных имен и событий – Айвазовский, Грин, история русского флота – на этой встрече с солнечным днем. И снова «Гроза в Феодосии» с басовой струной грома, копьями молний, ночью-солдатом, и снова перламутр сметающего ненастье утра – смена природных стихий с верой человека в воскресение и победу света. Выразительна живопись синего моря, белого фрегата и золотых нашивок кителей, алого паруса из гриновской мелодии, живопись рождается из черноты, мрака ночи, как тишина моря – из грохота небес. Звучность имен и названий, словно из детства, в сти­хотворении «Дом Александра Грина в Феодосии» притягивает открытием дали, мечтой о странствиях. В географии раздела «Крымская гроза» – Балаклава, Фео­досия, Севастополь, здесь сквозь озорство и боевой задор, зеленые аллеи, розы и туманы проступает память о погибших русских воинах, горечь утрат.

Мотив неизвестного открывается в первом стихотворении цикла «Тайные знаки природы». Скрытое сплавлено с судьбой и мужеством человека, преодо­левающего перекаты. Метафоры смены времен года, непогоды, движений волн воспринимаются как изломы человеческой жизни, как творящая стихия мелодий, метафор, рифм. В стихах – тайна жизни и творчества, их неразделимая сущ­ность. Ею связаны человек и осень («Задержалась осень»). Старый человек, при­севший отдохнуть под рябиной, плачет слезами-дождем о прожитом, а его душа уже неслышно спешит по облакам. О себе ли он плачет? И не о тех ли, кто остался ждать зимы? Вопросы возникают, тают, и остаются без ответа. Человек становит­ся природой, а природа человеком. Он плачет дождями осенью, струится ручьями весной, в душе тают снега и прорастают сквозь них стрелки зелени – неразга­данное слияние человека и мира вокруг, неодолимая тяга души к звездам, дождю, небу, и каждый дорожит этим союзом. Молодая женщина-весна по-женски счаст­лива участием в вечном деянии природы.

Неизмеримость и неисчерпаемость человеческой грусти в стихотворении «Грусть осталась». Диалектика череды настроений человека как смены времен года с неразличимыми ветками и косами, вуалями, шляпами и осенними наряда­ми, росой и звездами, любовью («Прощай, и здравствуй»). Сменяемость как те­чение жизни в природе, чувствах, судьбе: движение в полете снежинок, рождение нового дня – ожидание обновления. Искрится снегом «Морозная ночь», плачет звездным колокольчиком, поет небесными хорами, манит несбывшимися снами. Слышать звездные голоса – значит ощущать в себе силы богатыря. И буйные разбойные вихри врываются молодостью («Багульник»), и разгул весны сметает тишину зимнего сна, дремоты. Весна дарит другие мотивы, другие мелодии – игривые, озорные, бунтарские. Молодые запахи дразнят, обещают, зовут. Стихи цикла о природе окунают читателя в таинственные потоки рождения дня и ночи, осени и зимы, потоки рождения чувств, мыслей, слов и мелодий. И внутри этого чудотворного потока их контуры почти неразличимы. Не отпускает вопрос: как можно существовать сразу в двух мирах, слышать сквозь уличные грохоты, гудки, трамвайные скрипы, механические голоса диктофонов, автоответчиков, светофо­ров звездный хор? Наверно, такой дар – счастье.

Тайна прихода слова, образа, рифмы в невыразимости чувств, боли и мук пре­ображается в сознании автора в сказочную шкатулку, спрятанную на дне моря-океана, и образ поэта, идущего по берегу. Он всматривается в раковины – может быть, поэтому так много перламутра в его стихах – вслушивается в шумы и созвучия прибоя, ощущает на лице брызги слов, и даже бирюза воды улыбается ему рифма­ми. А перламутр, как потаенное присутствие всех красок в одном, близок немоте, хранящей в себе красоту слова. Так внутренний сюжет первого стихотворения в цикле «Что я хотел сказать сквозь немоту?» возникает из сплетений, узлов ме­тафор и видимого мира. Всепоглощающая сила поэзии, звучащая дождем, зеле­нью, занавеской в окне подчиняет себе человека. Поэт чувствует себя стихами, журавлиной стаей над синей рекой, пылающим закатом («Владеет он»), каплей росы, спадающей с листа, зерном, ожидающим в земле пробуждения («Дрожащей каплей…»), поэт кричит ветром и вьюгой («Как нотные знаки»). Но и ветер тоже дышит стихами, а васильки синеют словами («Любимой»). Слияние человека с природой, неотделимость от нее души – особенность поэзии Юрия Баранова – странны для бегущего современного человека, отчужденного от самого себя. Поэт ощущает стихи как способ связи с природой, возможность быть в ней, как радость и муку видеть, слышать, осязать стихами. Звуковой ритмический облик мира, гу­стота метафор обнаруживают незримое и невидимое в очевидном. Поэтический образ раскрывает сущность происходящего и живого.

Осень в образе старого рыжего кота, пришедшего откуда-то на веранду, несет в себе завершение стихотворного года, отмечает чувство творческой исполненно­сти и ожидание нового («Осенний кот»). Ощущение домашнего уюта и тишины продолжается в такой нежданной встрече с пылающим окрасом котом, идущим на людское тепло и заботу, но и сам он несет людям тепло. И внезапность прихода осени, и желание завершения трудов сливаются в этом непривычном сравнении. Стихи Юрия Баранова отличаются цельной образностью, ясностью, легкой и зыб­кой динамичностью, они возникают и растворяются в окружающем воздушном пространстве, проявляясь по чьей-то доброй воле. Словно наблюдаешь, как че­ловеческое чувство пытается получить овеществленность, облечься в материю звука, слова, ритма. И ты где-то внутри этого потока с ощущением шероховатости густеющей материи.

Следующий цикл стихов «Было когда-то крыльцо золотое…» несет читателю мотивы уходящего времени, присутствующего в настоящем и вплетенного в тай­ны вечности. Соприсутствие прошлого в нынешнем, как и неразделимое слияние поэта и природы, тоже особенность поэзии Юрия Баранова. Время слито само с собой, едино, неделимо на прошлое-настоящее-будущее, и позволяет быть лю­бой субстанции, по словам Августина Блаженного о единстве времени и вечности в «Исповеди». Время переплавляется и, проявляясь из прошлого, сквозь звеня­щую морось серебряных дождинок, сияние неведомого золотого крыльца, аква­рельность луж и растаявшего сна, приостанавливается в точке бытия − «жить» («Было»). Ускользающая материя времени определяет текучесть стихов, увлекает за неведомым, вслед порыву ветра, воздушной волне, тянет вперед. В стихах мно­го золотого – в крыльце, в осенних листьях, в закатах, которые на фоне синего неба особенно выразительны («Осенний вечер»), в наплывах воспоминаний, в образе теплого южного города («Воспоминание»), в золоте Богородичных икон, негласно присутствующих рядом с синевой глаз («Дороги»). Охра счастливо сосу­ществует с лазурью, запечатлевая древнейшую связь земного и небесного. Земное проявляется в небесной красоте, и жар-птица – все еще там, в заоблачной дали, а не в руках («Юность»). Золото неразделимо с синевой глаз, неба, звезд, моря.

Песни в цикле «Стальные стрелы» возвращают стихам контурность и стро­гость военной дисциплины. Строчки, ритмы, образы идут, строго чеканя шаг, создавая ощущение прочности, упругости, боеспособности, надежной защиты, готовности отразить удар. В них мощь, энергия, уверенность. Величие родины, ее славной истории, героизм русских воинов в душе автора рождает мужественный отклик – призыв к подвигу. Поэт становится стальной птицей, чтобы уберечь тишину родины, его сердце вбирает гул турбин, зов ветра. И серая бетонка взлет­ной полосы, как указатель пути к солнечным брызгам, к золоту врат Господа, она ведет к Богу.

Топография «островов»-циклов в сборнике Юрия Баранова «Над островами дней и дел» определена широтой взгляда поэта – родина, Крым, красота приро­ды, тайна творчества, защита неба и земли – темы, открывающие панорамное видение мира, полноту чувств и осмысленность прожитого. Вместе с удивлением красотой жизни и любованием ею. Искренность, чистота, прозрачность интона­ций поэта – где-то внутри, за словом, вне его материи. Чувства, рождаемые сти­хами, словно извлечены из воздуха. И чтобы попасть в незримые его потоки нуж­но читать и читать стихи, не отрываясь, набирая ускорение, и вслед за нитью слов, запятых, предложений взмыть ввысь. Словно планер на фанерных, укрепленных веревками и клеем крыльях. Но это тоже полет. Это тоже возможность пролететь над островами своих дней и дел, увидеть небо глазами птицы…

Небо дало поэту голос. Оно дало ему крылья. У него они стальные, и с этим надо согласиться. В его стихах проявляется нежность воина, хранителя родного, близкого, в ней утверждается вековая сила русской души и высота ее святости. И, видимо, в том призвание поэта, чтобы беречь покой родины, чтобы стоять на защите земных и небесных ее рубежей.

Валентина Иванова, доцент Иркутского государственного университета

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"