Семь смертных грехов мракобесной туджмановщины

Окончание

Сокрытие свидетельств евреев о Ясеновце

Вернувшись после победы из лагеря Ясеновац в свой родной город и в свой дом, Эгон Бергер, хорватский еврей, один из выживших мучеников, в конце своей книги «44 месяца в Ясеновце»   отметил: «Я встретил нескольких знакомых, чьи дети, отцы и матери разде­лили судьбу тех несчастных, из которых остались в живых только мы. Но встретил я и тех, чьи дети отпра­вили моих родителей и братьев, и сотни других людей в лагеря, чтобы они никогда оттуда не вернулись. Эти люди ели из окровавленных тарелок и спали на окровавленных кроватях своих соседей. А сейчас они про­тягивают руки и еще имеют совесть смотреть   в глаза, как будто говоря: «Забудьте об этом!»   Но нет, это никогда не забудется и   не должно забываться!» [1] 

Эгон Бергер   не мог и предположить, что вскоре   среди историков и политиков тоже найдутся такие, кто поможет   людям   без совести    все это предавать забве­нию,   а свидетельства еврейских заключенных из Ясеновца полностью отбросить и уничтожить. Как будто свидетельства эти ложны, как будто   страданий, перенесенных ими, никог­да не было, как будто   ясеновацких мучеников вовсе не существовало. История становится функцией политики. Уже Ленин придерживался принципа: «Если факты против нас, тем хуже для фактов». Сегодня по тому же легко узнается Туджман, у которого    есть уже   готовый от­вет: «Сербы виноваты во всем».   Свидетель­ства евреев, касающиеся недавнего прошлого, должны быть отодвинуты в тень, потому что сербы сегодня используют это про­шлое против хорватов. Но Туджман на сем не остана­вливается и не довольствуется сим. Похоронив про­шлое, он обвиняет сербов в том, что они преувеличи­вают число жертв усташского геноцида, якобы, стре­мясь посадить на скамью подсудимых хорватство и католицизм вообще. Таким образом, оставшиеся в живых еврейские мученики Второй мировой войны, как очевидцы, находившиеся в стороне от сербско-хорватского столкновения, имеют здесь роль ней­тральных судей. А на основании их показаний можно убедиться, что оценки сербами ясеновацких жертв и утвер­ждение, что по ужасу мучений Ясеновац в некоторых случаях превосходил нацистские лагеря в Германии,   ближе к истине, чем теории Туджмана.

По мнению сербской стороны, число жертв Ясеновца колеблется между 500 тысячами и 1 миллионом. По Туджману, жертв было около 30 тысяч. Опираясь на сведения от выживших свидетелей-еврев, Союз Еврей­ских общин ФНР Югославии через семь лет после войны приходит к заключению, согласно которому в одном только лагере Ясеновац «истреблено около 500 000 –   600 000 человек, среди них – около 20 000 евреев. Значит, усташи   в Ясеновце самым жестоким способом уничтожили  десятую часть   населения НДХ» [2]. Мы не имели доступа ко всем свидетельствам, кото­рыми располагал Союз Еврейских общин, но,   опираясь лишь на свидетельства, содержащиеся в трех книгах, посвя­щенных этому вопросу, можем остановиться на том, что приблизительное число жертв –   около полумиллиона. Если принять во внимание три рода   свидетель­ств, которые связаны с а) общими оценками жерв истребления за   определенный период времени, б) цифрами, отражающими примерное число ежедневных истреблений,   в) время от времени   происходившие массовые убийства, то получается следующее:

– По свидетельствам Штайнера и Эгона Бергера, с сентября 1941 г. до конца февраля 1942 г. было убито 50.000 человек [3].

– В лагере   уничтожалось в среднем по 100 человек в день (по свидетельствам Саломона-Моники Мусафия); на насыпях»    по 200-300 человек в день (по свидетельствам Якова Атияса), а в бараках от болезней умирало ежедневно (по свидетельствам Яков Кабильо) около двадцати человек.

Это, если число   400 жертв в день умножить на 1090 дней (400x1090), значит, что с марта 1942 по март 1945 г. погибло в целом 436 000 человек [4].

В числе жертв многочисленных массовых убийств –   40 000 («Преступления фашистских оккупантов») или даже 45 000 (Эгон Бергер) цыган, уничтоженных за относительно корот­кий период, в основном за первую половину 1942 года; 3 000 убитых в марте 1942 года; 10 000 приведенных с Козары, а также 1 000 женщин и 1500 детей, уничтоженных в Градишке (по свидетельствам   Альберта Маэстро); а зимой – еще 1000 (по свидетельствам   Саломона-Моники Мусафия); Якица Финци и Садо Коен-Давко упоминают 15000 человек с Козары, но мы остановимся на 10 000; Финци дополнительно говорит   еще о 800 женщинах, жертвах массового убийства в Ясеновце; кроме того,   16 000 приведенных из Лепоглавы, 160   зверски замученных четников и   300 « домобранов»   из православных и мусульман (согласно Адольфу Фридриху);   наконец, 750 павших жертвами сербов и 1 000 узников, уничтоженных в последний день –   и уже складывается число не менее 500 000 [5]  .

Если же   к этому прибавить, что в лагере убито 6-7 тысяч детей (согласно Эдо Долинару), из которых лишь несколько сотен учтены в вышеупомянутом списке, и что, согласно Садо Коен-Давко, печь ужасно памятного полковника Пичили поглотила тысячи жертв, –   невозможно не сделать вывода, что число в полмиллиона было пре­взойдено [6].

Как раз об этой печи Кирпичного завода Ясеновца, или крематории, по меньшей мере, десять евреев из Ясеновацкого концлагеря оставили свои ценные сви­детельства. Двое из них (Исидор Леви и Ерухам-Ерко Гаон) верили, что в этой печи сжигались трупы узников. Саломон-Моника Мусафия лично присутство­вал при сожжении сотен детских трупов, но он утверждает, что Лубурич приказал покончить с этим, «так как по окрестным селам распространились слухи, что сжигают живых детей». Леон Коэн утверждает, что после «ме­дицинского осмотра»   узников били молотом по голове, а затем бросали их в печь, а Садо Коен-Давко уточняет, что туда бросали и полуживых. Большинство свидетелей заявляют, что там сжигались   живых мужчин, женщин и детей. Бранко Балия только «слышал от усташей, что в огонь бросают и при полном сознании». Яков Атияс добавляет, что «с весны 1942 года в печь Кирпичного завода бросали изнемогших и больных, еще живыми». Адольф Фрид­рих также упоминает «Печь Пичили для сожжения убитых и живых людей». Яков Кабильо выступает в качестве очевидца: «Я сам лично пережил и видел в ту зиму, как замерзших, еще живых, людей уносили и, по приказу, бросали в печи Кирпичного завода». Эгон Бергер слы­шал крики женщин и детей, которых бросали «живыми в помещение с решетками, сквозь которые пробивалось высокое пламя». А от очевидцев –   узников и крестьян из Ясеновца — он слышал, что в Градине лагерников поливали нефтью и сжигали заживо на костре. Имея в виду эти мучения,   Бергер считает, что усташи прев­зошли нацистов [7].

Почему же Туджман выискивал примеры варварства в прошлом,   отыскал   даже английского «Черного Принца», а эти факты скрыл от своих читателей? Чью совесть он хотел усыпить?

Стоит упомянуть и о факте, на который указы­вают почти все еврейские свидетели,   что в Ясеновац многие сербы, хорваты и мусульмане потерпели из-за того, что были коммунистами и четниками. В этом случае нельзя говорить о геноциде, так как   речь идет о людях, которые в глазах властей были политичес­кими преступниками и противниками. Поэтому они должны быть отнесены к политическим жертвам, а не к жертвам геноцида. Если верить сведениям «Энцикло­педии Лексикографического Института», то за всю войну –   в военных действиях и в лагерях – погибло 50 000 членов Коммунистической партии [8]. Что   же касается   мусульманского вопроса, то здесь   не все ясно. Когда, к примеру, Эгон Бергер сви­детельствует, что в конце войны в концлагерь   пригна­ли «много мусульман из Боснии и Сараева» [9], то нет определенности, были это те, кто со временем присоеди­нился к коммунистам и четникам, или жертвы   по­следней фазы расистского истребления, когда после сербов, евреев и цыган требовалось уничтожать и все остальные нехорватские элементы.

Реанимация    усташства    и    антисемитизма

Те, кто поверил, будто усташство и антисемитизм на­всегда ушли в прошлое вместе со Второй мировой вой­ной, весьма заблуждаются. Если отталкиваться от предположения, что число жертв усташского геноци­да преувеличено и что это преувеличение –   доказа­тельство намерения сербов   обвинить во всем хорватство и католицизм, то неизбежно скатываешься к явной или скрытой защите усташства, под предлогом, что тем самым ты защищаешь хорватский народ и католическую цер­ковь. Единственное место в книге, где   Туджман признает усташские преступления, –   там где он занижает число жертв: «Но, несмотря на мифическое преувеличение жертв Ясеновца (даже если оно десятикратным было), преступление совершено. Ужасное, огромное. И по своим масштабам, и по способу исполнения. Имело оно и признаки геноци­да» [10]. Но признание свое Туджман сразу же ограничивает: «В лагере Ясеновац не пострадало и пяти процентов от числа всех военных жертв Югославии, не пострадало там и пяти процентов от числа всех сербских жертв Второй мировой войны» [11]. За исключением этого жид­коватого обвинения все усилия Туджмана направлены на смягчение, релятивизацию или оправдание пре­ступлений усташей, а тем более – ответственности   Католической церкви.

В своей защите усташства Туджман не стесняется при­бегнуть даже к самому дерзкому цинизму и лицемерию:

Ясе­новац? Сербы о нем говорят лишь бы что. «Правда же   в том, что лагерь был организован как «трудовой лагерь»   со множеством сельскохозяйственных и фабрично-ремесленных трудовых подразделений» [12].

Солженицын мог бы рассказать ему, как в советских «трудовых лагерях»   со­вершалось «истребление трудом»   десятков миллионов рабов [13]. Павелич, очевидно, на этих приме­рах многому научился.

Перевод сербов в католицизм? – «Мне кажется, что цифра около ста тысяч весьма приблизительна» [14], – говорит Туджман по памяти, как будто ему все должны верить на слово, и сопровождает эти сведения замечанием: «Переход в като­лическую веру происходил не по приказу усташских властей, а по требованию самих православных верую­щих» [15]. Туджману здесь изменила память, так как уже 3 мая 1941 года правительство усташей обнародовало закон о переходе из одной веры в другую, а 11 ноября того же года министерство юстиции и религии потребовало от судебных чиновников православ­ного вероисповедания, чтобы они доказали свою принадлежно­сть к католической, протестантской или мусульман­ской вере [16]. Хотя «забыл»   об этих законодательных мерах, Тудж­ман все же вспомнил иные и отмечает, что сербы переходили в католицизм, чтобы избежать «преступлений геноцида, которые совершали над сербами усташи в соответствии с программой решения сербского вопро­са либо из чувства мести за четническо-бунтовнические деяния по отношению к хорватскому народу, либо за партизанские деяния против учреждений и органов НДХ» [17]. Последним   доводом Туджман смешал порядок событий. Четническое и партизанское восста­ния вспыхнули как ответ на геноцид, как отпор геноци­ду, а   не предшествовали ему, да и не могли предшествовать, по­скольку геноцидом сопровождался приход усташей к власти. Это очевидно   из ряда донесений немецкой разведывательной службы,   особенно из материалов Гафнера (Немачка обавештајна служба. Књ. V. Београд, 1958. С. 113).

А что говорит Туджман о создании хорватской пра­вославной церкви?   –   Что «она создана с ведома и одоб­рения сербской православной Церкви»   и что создание ее привело к «заметному улучшению»   положения православного населения: «Всему этому усташский режим придавал значение признания полного равно­правия православия в НДХ, подчеркивая, что ни доктринарно, ни практически режим ничего не имеет про­тив православия как веры, но единственно не допус­кает, чтобы оно стало инструментом чуждой, сербской, политики в хорватском государстве» [18]. Туджман мог бы заметить здесь известное сходство с отменой антиеврейского законодательства в НДХ после того, как было истреблено четыре пятых   еврейского населения. Так и с православ­ными сербами –   настало   «заметное улучше­ние»   после резни и изгнания боль­шинства православного священства и народа, после конфискаций и уничтожения свыше 400 православных храмов и окатоличивания по меньшей мере 240 000 сер­бов. Благородство Поглавника, возможно, было большим, но   проявилось оно с   существенным опозданием. По этому поводу реагировал и кардинал Тиссеран в присут­ствии Рушиновича в Ватикане: он заметил, что немцам нетрудно было признать Хорватскую православную церковь после ликвидации 350 000 сербов. Да важно здесь то, что   Сербская православная церковь –   что бы ни измышлял Туджман, – ни­коим образом не признала это искусственное и неканоническое учреждение. Ложно и утверждение, что с созданием Хорватской православной церкви полно­стью прекратилось перекрещивание православных. Известно, что обращение в католицизм продолжалось и после основания этой «церкви», о чем недвусмыс­ленно свидетельствует епископ Шимрак в одном из писем Павеличу (Документа о протународном раду и злочинима једног дијела католичког клера. Загреб, 1946. С. 241. Цит. по: Ђурић В.Ђ.Усташе и Православ­ље).

Как защитник Степинца перед судом истории Тудж­ман   красноречивее адвоката Политэо, за­щищавшего надбискупа перед титовским судом так: «Обвине­ния Степинца имеют еще меньше оснований, чем сам миф о Ясеновце» [19]. Туджман, не колеблясь,   прибегает к отзыву о надбискупе печально известного Артуковича: «Он был святым человеком и надбискупом» [20]. Но Туждману и этого мало, он видит в Степинце настоящего бунтаря, который давал отпор режиму Павелича, неоднократно протестовал против кровопролитий и погромов, заступался за евреев и получил за это от них награду, а перед Поглавником осудил геноцид над евреями и цыганами [21]. Так не заступался ли   он и за сер­бов? Оказывается, да,   и известен его протест после убийства сер­бских заложников в Глине. К сожалению, этот протест известен стал после совершения преступления, а вот за евреев надбискуп вступался тогда, когда преступление еще можно было предотвратить. Или, может, в досье адвоката Туджмана недостает некоторых документов? Касающихся, например,   того, что сделал его подзащитный для спасения жизней сербских православных епископов в НДХ? Что бы подумали католики о православном патриархе или митрополите, если бы он равнодушно молчал, пока, скажем, в соседнем белградском квартале четни­ки уродовали бы какого-нибудь католического надбискупа, как   это делали усташи с Митрополитом Загребским Досифеем, мучеником Христовым? Сочли бы   они поведение такого право­славного   иерарха христианским? Признали бы   его   святым? Есть ли доказательства, что надбискуп хоть раз пробовал избавить кого-либо из православных священ­ников от смерти и мучений? Существуют ли документы, из которых видно, что надбискуп Степинац противостоял разрушению и сжиганию   православных храмов или захвату их католиками? Во француз­ском законодательстве существует статья, называемая «non-assistance а la persone en danger»(«непредоставление   помощи лицу, находящемуся в опасности»). Титовское право­судие не особенно интересовалось таким преступлением, и потому   надбискуп Степинац был осужден   на 16 лет ссылки, чтобы уже через 6 лет быть отпущенным и остаться жить под надзором в родном селе Крашич. Но что скажет о Степинце Бо­жье правосудие? Подобно Артуковичу, католики верят, что надбискуп был «святой человек». А мы, православ­ные, более веруем в святость четверых мученически пострадавших сербских епископов из НДХ и всех сер­бов, которые пошли по их пути, нежели в святость Загребского надбискупа, который, скрестив руки, наблю­дал, как они уходят на смерть.

Из приведенных примеров видно, что Туджман, прав он или нет, не отступает от своего плана: нападение вместо обороны;   вину за свои прегрешения искать   в других; находясь в положении обвиняемого, принимать позу обвинителя. Все это ему отлично удается, когда дело касается   сер­бов. А вот геноцид над евреями и цыганами грозит разру­шить этот план. Они ведь не несут никакой ответствен­ности за «великосербский гегемонизм», а страдали так же,   как и сербы. Как же можно в таком случае сказать, что они сами виноваты во всех бедах, которые их постигли? Перед этим камнем преткновения Туджман ни мгновения не колеблется: стремясь выгородить хорватов, он упорно защищает усташей, а потому будет вынужден   обвинить в усташском геноциде над евреями самих евреев!

Для обоснования тезиса, что у хорватов по отношению к евреям руки чисты, Туджман приводит тот «факт, что в ходе европейской истории интеграция евреев в немецкое   общество оказалась больше, чем в общноство французское или английское (по X. Майеру), а также произошла и несравнимо большая интеграция их в хорватское общес­тво, нежели в сербское» [22]. Сомнительно, чтобы это сравнение шло в ущерб сербам, так как сербы –   народ, который никогда не вступал в конфликты с еврей­ским населением и который во Второй мировой войне никак не участвовал в геноциде над евреями. Но это – второстепенное. Существенно же то, что хорваты не виновны в усташском геноциде, и что евреи, по всей видимости, сами несут ответственность за свою   судьбу. В своем комментарии по поводу нацистских гоне­ний на евреев Туджман походя замечает, что „недо­брожелательность, да и ненависть, к евреям была распространен­ным явлением в общественном сознании почти всех европейских стран» [23].

Впрочем, о какой такой судьбе евреев идет речь? В Ясеновце евреи пользовались известными приви­легиями. Туджман находит подтверждение этому   в свидетельстве серба Прнятовича [24]  и, чтобы снять с себя всякую ответственность, тут же ограждается от его «антисемитских настроений» [25]. Однако   далее он ци­тирует хорвата Цилигу, на которого   уже не ставит клейма антисемитизма, а тот открыто заяв­ляет, что ясеновацким лагерем управляли евреи. И Туджман дополняет его: «То, что управление лагерем было предоставлено евреям, противоречило служеб­ному антисемитизму режима Павелича, к которому его обязывал Гитлер. А произошло это как   из-за того, что «по своей природе партия Павелича была филосемитской, именно еврейской партией среди хорватов», так и из-за того, что евреи «в Хорватии для него, Павелича, были наименее значимым и опас­ным противником». Ибо «врагом №1 счита­лись сербы, а врагом №2 –   коммунисты»   (по: Цилига Анте. Сам кроз Европу у рату. Рим, 1978). Оставшиеся в живых евреи из Ясеновца не отрицают ни того, что в лагере они имели известные привилегии (например, работали на кожевенной мастерской или в качестве гробовщиков), ни того, что среди них были предатели и сотрудничавшие с усташами. «И среди нас были шпионы», — призна­ёт Эгон Бергер [26], а Шалом-Шандор Мусафия свиде­тельствует, что еврей Шпиллер участвовал и в пытках, ставя своим жертвам печати (клейма, — И.Ч.) на лоб [27]. Садо Коэн-Давко рассказывает о двух известных еврейских истязателях: «Диамантштейн и Шпилер устроили в лагере настоя­щий ад, а до их прихода жизнь была довольно спокой­ной. Они, слепо служа усташам и   устанавливая своеобразные «зажимы»   ввели невыносимые пытки» [28].

Но это не означает, что евреи жили в Ясеновце как в гостинице и что еврейские мужчины, женщины и дети   не подвергались массовому уни­чтожению. Однако Туджман, игнорируя реальное положение дел,   хочет   опровергнуть наличие этих жертв и удивляется, как это   в такой серьезной публикации, как книга   Норы Левин, могло появиться о Ясеновце утверждение, что «из якобы   770 000 уничтоженных людей было 20 000 евреев, хотя обычно отмечается что евреи по приказу немцев были из Хорватии депортированы на восток, а часть их нашла спасение в итальян­ской зоне” [29]. Значит, если исключить депортирован­ных и беженцев, то получится, что число еврейских жертв гено­цида столь незначительно, что о нем   и говорить не стоит. В своей преувеличенной наивности Туджман не соизволил   обратить внимание на еврейскую статистику, которая учитывает и эмиграцию, и депортаци, и геноцид. А именно: что из 25 000 евреев на территории НДХ лишь 2 000 эмигрировали, 4 200   депортированы в Германию в 1943 году, оставались на свободе 1 300, из которые впоследствии часть арестована и уничтожена,   в то время как 17 000   пострадали в концлагерях. К этому нужно добавить 12 000 евреев, убитых в Боснии и Герцеговине [30]. Их не может ожи­вить даже то мастерство Туджмана, с которым   гене­рал-«ученый»   перекраивает   хор­ватскую историю по собственной мерке.

Туджман мог на этом остановиться, и тогда   его попытка приспособить историю к собственным потребностям могла быть оправдана   неправильно понятым хорватским патриотизмом. Но, вероятно, в стремлении найти поддержку у части мусульманских и большинства проусташских избирателей, он взял курс на открытый антисемитизм. Недовольный заключениями историков, которые считают, что еврейских жертв нацистского геноцида насчитывается в целом    около    6    миллионов,    он сводит это число к одному миллиону; точнее, он соглашается с теми, кто « число в шесть миллионов погибших считает крайне «преувеличенным», а миллион жертв приводит как «беспристрастную оценку»   (ссыл. на: Norbert Muhlen. Т h е return of Germany. Chicagо. 1953 )» [31]. В своем антисемитском запале Туджман задачи научные превращает в политические и принимается судить о современных внешнеполитических собы­тиях. Результат этой метаморфозы – возвра­щение Туджмана к еврейскому вопросу: «Только на сей раз уже евреи являются теми, кто совершает   геноцидные насилия над палестинцами» [32]. Дальновидность Туджмана такова, что за счет евреев он, всего несколькими сло­вами, напечатанными в 1990 году, наперед обеспечивает себе поддержку Австрии против сербов: «А происходит все это в середине восьмидесятых годов, когда мировое еврейство все еще имеет потребность напоминать о своих жертвах в «холокосте», пытаясь даже не допустить избрания бывшего генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма президентом Австрии!... И именно поэтому при­мер еврейского народа был и остается исторически поучительным во многих отношениях. После всего того, что он претерпел в истории, особенно –    ужасных страданий во Второй мировой войне,   еврей­ский народ, спустя весьма короткое историческое время,   начинает проводить по отношению к палестинскому народу такую жестокую геноцидную политику, что ее по пра­ву назвали иудеонацизмом» [33].

В чем же заключается поучительность, о которой говорит Тудж­ман? Суть ее он сам объясняет фразой, выражающей одновременно и ключевую мысль его книги: «Когда какое-либо общественное движение или народ, госу­дарство или союз государств, религия или идеология имеет перед собой противника, которого считают погибельным для своего существования или главным пре­пятствием на   пути к своему превосходству, то они сделают все возможное и употребят все доступные средства, чтобы его одолеть и уничтожить, если не удается иными способами подчинить своей во­ле» [34].

Благодаря одному искусному повороту усташский гено­цид оправдан «иудео-нацизмом». Круг замыкается. Хорватия получила   выдающегося руководителя государства.

  Диагноз   Туджмановского   синдрома

Первый совет, который можно дать читателям книги Туджмана, –     чтобы сразу отвергли его логику и вернулись к логике Аристотеля или, вернее сказать, к здравому смыслу. Главное противоречие Туджмана в том, что его анализ сербско-хорватского конфликта («до конца –   нашего или вашего») не объясняет гено­цида усташей над евреями и цыганами, указывающего на некие более глубокие причины происшедшего. За­мечания   типа «явление геноцида в истории не ново» [35]  или «геноцид не должен   приписываться лишь одному народу» [36] не решают ничего. Если все же усташский геноцид над евреями и цыганами был только случай­ным выпадом или совершался под давлением Гитлера, как утверждает Туджман, то зачем сам он собирал   все расхожие аргументы против евреев, как будто и сам видел, что это преступление отнюдь не было связано ни с «великосербским гегемонизмом», ни с «диктатурой короля Александра»? Но даже если бы верны были все приводимые обвинения против евреев, они все-таки не   оправдывают усташского геноцида над евреями, который должен быть не­двусмысленно осужден. Ведь Гитлер в плане антисеми­тизма оказывал давление и на Италию, и на Венгрию, и на Испанию, но все же ни одна из этих фашистских стран не совершила геноцида, подобного усташскому. Евреи даже бежали из Югославии в Италию или Вен­грию, а из Франции –   в Испанию, но никто из них при   Павеличе не бежал в Хорватию. Вместо осуждения усташского режима, Туджман прибегает к минимализации страданий евреев в НДХ, имплицитно проводя   мысль, что свидетельства евреев из Ясеновца –   ложны. Поскольку такую его позицию следует понимать как опосредованное одобрение упомя­нутого геноцида,   значит,   усташские престу­пления могут быть отождествлены с хорватством, – а Тудж­ман обещал доказать нам обратное.

Каковы бы ни были его истинные цели, Туджман своей книгой пытался разрушить все мосты между хорватами и сербами, и приложил максимум уси­лий, чтобы даже свой язык «охорватить»   до крайности и сделать его как можно более отличающимся от сербского. В надежде таким образом еще больше понравиться читательской пу­блике, он напридумывал и наштамповал   столько   собственных неологизмов, что Иван Мажуранич и Петар Прерадович (хорватские писатели ХIХ в. – Примеч. переводчика) [79] смогли бы понять его только со словарем. Как можно было бы кратко изложить суть критики туджмановских «Беспутий»   на его собственном языке? В качестве заглавления постановим просуждение: «на конец кон­цов, мы не верим в воздеятельность туджманова ориса, оно бо, како грубо выверчение историчних чинников и геноцидных чинений, не ино яко   обычайная неподобщина и омерзенная заразнота».

К сожалению, Туджман продемонстрировал «воздеятельность»   своих идей среди хорватских масс уже тем, что он был избран Президентом Республики Хорватия. Но этим же одновременно показал, что не достигнута декларировавшаяся цель его книги. Ведь если большинство хорватов сегодня демо­кратическим путем выбирает человека, являющегося автором «Беспутий», несмотря на все, что эта книга в себе несет, или именно за это, то все меньше   сомнений, не отождествляется ли ненешнее хорватство   с усташством. Во всяком случае, до сих пор не было еще автора, который бы выдвинул против хорватов более тяжкое обвинение, чем сделал это Туджман, пусть даже и сам того не желая. Кроме всего, Туджман сегодня является един­ственным западным политиком,   открыто и без­наказанно проповедующим антисемитизм. На этой ниве даже Президент Соединенных Штатов Америки не пользуется такими привелегиями, ибо даже одно-единственное его заявление, подобное тем, которые делает Туджман, вызвало бы скандал в мировом общественном мнении. Такое привилегированное положение Туджмана   является верным знаком того, что он имеет чье-то весьма мощное и высокое покровительство за рубежом и что нынешний кризис в Югосла­вии провоцируют и аранжируют посторонние силы. Иначе разве поспешил бы глава Германии Гельмут Коль с такой лихорадочностью заводить дружбу с Туджманом и поддерживать отделение Республики Хорватии? Ведь нельзя даже издали предположить, что он сделал это лишь потому, что Туджман импони­рует ему своим антисемитизмом.

Оставим пока в стороне вопрос, действительно ли Туджман верит в то, что он говорит, или же защищает свои идеи чисто демагогически. Каков бы ни был от­вет на него, несомненно одно: туджмановщина представляет собою   явный синдром и, как все синдромы,   содержит в себе симптомы болезни, в данном случае –   психического и коллективного характера. А чтобы не оставаться на уров­не туджмановских «Беспутий», следует начать с   самокри­тики. Она у Туджмана и у всех тех, кто за него голосо­вал, полностью отсутствует. Каждый народ, заслужи­вающий называться   народом, способен к самокритике. Мы можем думать что угодно об итальянцах, но им знакома самокритика. Всякий, кто читал «Макиавелли»   Преццолини, знает, что итальянцы способны судить о самих себе строже, чем отважился бы делать это любой иностра­нец. В наш век на­циональную самокритику поднял до высот Солженицын. Да и у сербов имеются случаи подобной самокритики –   ее можно найти во многих проповедях Владыки Николая Велимировича, в неко­торых исследованиях этнографа Ёвана Цвиича, в са­тирах Радое Домановича. Звучали среди сербов голоса осуждения и тогда, когда было совершено покушение на Стиепана Радича, хорватского депутата   Народной скупщины [80].

Насколько лучше было бы, если бы Туджман, вместо «Беспутий», пошел по пути хорватской самокри­тики: тогда бы хорватские и сербские юноши не стояли сейчас   вновь, вооруженные, по разные стороны бар­рикад. Тогда бы он не возводил на русских ложных обвинений в геноциде над поляками, –   ибо чекисты-поляки Дзержинский и Менжинский, лишившие жизни миллионы человек, уничтожили русских несравнимо больше, нежели 10 000 несчастных польских офицеров в Катыни. Тогда бы Туджман даже на бумаге не создавал   «орис»   гено­цида четников над хорватами, якобы, даже большего, чем усташский, реально и конкретно имевший место в лагерях Ясеновац, Градишка, Логорбрдо, Паг и Ядовно. И тем более   не оправдывал бы уста­шский геноцид убийством в Белграде хорватского депутата Радича. Ведь если даже «око за око и зуб за зуб», то король Александр лично заплатил за это убий­ство собственной головой в Марселе, хотя и не был виновен в смерти Радича. Но усташская месть была куда хуже и свирепее мести за   Ламеха,   когда отмщалось «в семьдесят раз всемеро»   (Быт. 4:24).

О, тогда бы   Туджман не считал чужих грехов и ужасов усташского геноцида не умалял. Наобо­рот,   заметил бы, что то, о чем он пишет, является –   со времен Французской революции и до наших дней –   страшнейшим коллективным преступлением в Запад­ной Европе, наряду с преступлением нацистов. В ходе Второй мировой войны случались также массовые уничтожения сер­бов албанцами, венграми, да и болгарами, что имело также все признаки геноцида, но ни одно из них не могло сравниться с планомерным и система­тическим истреблением, которое совершали над сербами усташи целых четыре года в системе своих конц­лагерей. Если бы все это вдруг было уяснено и призна­но, то следовало бы перейти к выяснению причин, а искать    их нужно   в себе, а не в других.

Мы говорим здесь о самокритике, а потому должны избежать всякой критики, а тем более –   обвинений. Однако да будет нам позволено   упомянуть лишь один вопрос, кото­рый вырвался у Туджмана: «Почему на собственную государственность (даже расширенную) имеет право сербский народ, а   не имеет исторический хорватский народ с его тысячелетней, никогда до конца не стертой, традицией?» [81]. Здесь Туджман, пожалуй,   затронул суть проблемы, хотя вопрос этот нужно было бы задать хорватам, а не сербам. Сербский народ имеет право на собственную государственность, потому что он своею кровью отвоевал каждую пядь своей земли. Своею кровью, а не речами на Саборе или книгами в 500 стра­ниц. А подсознательное ощущение того, что «государ­ственность»   в составе Австро-Венгрии была лишь пра­вовой фикцией и мертвой буквой на бумаге, могло вы­звать у хорватов зависть по отношению к Сербии, государству небольшому, однако реальному. Под гне­том Австрии –   притягательность Сербии; в Югославии же –   ностальгия по Австрии и жалобы, что Хорватия   «вдруг оказалась политически и экономически бесправной», что в ней «отменена государственная автономия» [82] , невзирая на то, что в рамках Югославии автономию потеряла и Сербия. С другой стороны, нельзя отрицать известную нетерпимость Католической цер­кви –   намного большую, чем монгольская или турец­кая, –   которая вырывалась на поверхность всякий раз, когда у католиков была в руках власть или им грозила опасность потерять ее: инквизиция, крестовые походы, религиозные войны и Варфломеевская ночь, гоне­ния на евреев. Сплав иррациональной политической позиции и религиозной нетерпимости может привести ко взрыву, когда носители такой идеологической ком­бинации захватывают власть. Но это лишь одно из воз­можных предположений, наряду с целым множеством других. Найдется ли хоть один хорват, готовый заняться   поисками правды?

Если он еще не появился на горизонте, есть ли кто-нибудь, кто напомнил бы Туджману предостережение Премудрого Соломона:

«Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его:
Глаза гордые, язык лживый и руки, 
                            проливаю­щие кровь невинную,
Сердце, кующее злые замыслы, ноги, 
                          быстро бегущие к злодейству,
Лжесвидетель, наговаривающий ложь 
           и посевающий раздор между братьями»?

    (Притчи Соломоновы, 6:16-19)

 2   Злочини фашистичких окупатора и њихових помагача против Јевреја у Југославији.   Београд:   Изд. Јеврејских општина ФНР Југославије,1952. С. 107.

 3   Там же. С. 99.

 4   Сећања Јевреја на логор Јасеновац. Београд, изд. Савез Јеврејских општина Југославије, 1972. С. 19,75,96,100.

 5   Там же.С. 40,49,52,99,131,133,171,192,251,280. См. также: Злочини фашистичких окупатора. С. 97-106.

 6 Там же. С. 171; Злочини. С. 109.

 7 Эгон Бергер. Указ. соч. С. 56.

 8   Енциклопедија Лексикографског Завода. Т.4. Загреб, 1959. С. 310.

 9   Эгон Бергер. Указ. соч. С. 82.

 10   Туђман Ф. Указ, соч. С. 465.

 11   Там жею С. 465.

 12   Там же. С. 316.

 13   Soljenitsyne А.   Аrchiреl   du Goulag. T.2, Ра ris: Seuil, 1974   ( III, L’ extermination par le travail. С. 9 -444).

 14   Туђман Ф. Указ. соч. С. 403.

 15 Там же. С. 402.

 16   Lаuriиre Неrvй. Убице у Божjе име. Београд: Филип Вишњић, 1987. С. 103 (с фотографией документа).

 17   Туђман Ф. Указ. соч. С. 402.

 18   Там же. С. 374.

 19   Там же. С. 374.

 20   Там же.

 21   Там же.

 22   Там же. С. 292.

 23   Там же. С. 293.

 24   Там же. С. 316,317.

 25   Там же. С. 318.

 26   Эгон Бергер.   Указ, соч. С. 73.

 27   Сећања Јевреја на логор Јасеновац. С. 260.

 28   Там же. С. 169.

 29 Туђман Ф. Указ, соч. С. 156.

 30   Злочини фашистичких окупатора. С. 61,64.

 31   Туђман Ф. Указ. соч. С. 156.

 32   Там же. С. 158.

 33   Там же. С. 160.

 34   Там же. С. 161.

 35   Там же, с. 148.

 36   Там же, с. 295.

 79   Недовольный тем, что название немецкое произведения «Аussenseiter» на хорватский язык переведено как «Аутсайдеры», Туджман использует возможность продемонствировать богатство своего хорватского языка: «Тем более, что ф хорватском языке мы имеем множество примерных слов. Аussenseiter или оutsider по-нашему могут быть, если переводить буквально, изванци (извнешники – прим. перев.), а если передавать смысл, то –прозванци, постранци, успутници и узгредници, а значит и мимогредници, а также крајпутници и заплотници, в отличие от крајпуташа (крижних) и заплотњака (свакојаких) как посторонние – обычно несудионици, отвергаемые – иноприпадници   или неприпадници одстрањеници, тогда как отуђеници, ожигосаници и исопћеници чаще всего – дрзници паче и стеклиши. А разве о   проворном   ненужном пришельце-аутсайдере не достаточнм было бы старохорватское слово зашлац - ногозначное название, которое мы в хорватской литературе имели для еретиков и кривоверных еще в эпоху реформации?   Стародавним словом зашлац     может обозначаться человек, который не только отошел, вышел и сошел с известный путей беспутья, но и зашел на новые, к другим далекоглядам, чтобы взойти. Особенно я склоняюсь к обобщенному названию узгредници    из-за содержательно-звукового обозначения: те, которые грядут как   изгрядники на беспутьях духовных путей, не обращая   внимания на дорожно-упорядочивающие знаки» (Там же. С. 273).

 80   Марко С. Марковић. Наше национално питање // Амерички Србобран, 13. Новембар, 1978; Писмо уредништву // Глас Канадских Срба, 14. јуни, 1979; Десет обмана једног емигрантског надри-историчара, 20. новембар, 1979. («Глас Канадских Срба» отказался напечатать этот текст).

 81   Туђман Ф. Указ. соч. с. 422.

 82   Там же. С. 426-427.

Марко Маркович, 1991. Перевод Ивана Чароты

 
Ссылки по теме:
 

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"