В первые же дни войны папа добровольно ушел на фронт, хотя имел бронь (освобождение от мобилизации). Ушел он на пункт сбора ополченцев второпях, успев написать маме лишь коротенькую записку. Оставаться дома одним было тяжело, и мы с мамой переехали к дедушке, маминому отцу. Семья у дедушки с бабушкой была большая – в трехкомнатной квартире с ними проживали четверо их взрослых детей со своими семьями.
К зиме начались перебои с продуктами и отоплением. В квартире была печь, но не было дров. Разбирали на дрова старые бревенчатые дома. У нас в квартире лежало бревно, размеченное делениями – сколько можно было сжигать ежедневно, чтобы хватило надолго.
Помню, что меня с маленьким двоюродным братом сажали днем на кровать и укрывали одеялами, чтобы мы не замерзли. Мне, пятилетней, трудно было понять, почему меня не кормят, когда очень хочется есть. Я даже обижалась на маму – думала, что она прячет от меня еду.
В первую зиму блокады от голода и холода умер дедушка. Его похоронили, как принято, на кладбище, и родные до сих пор посещают его могилу.
С целью экономии дров вся семья перебралась жить в одну комнату, где стояла печка буржуйка. На ней же готовили и скудную еду. Из еды вспоминается тюря – сваренные в воде крошки хлеба и дуранда – жмых (выжимки из шелухи семян подсолнуха). В летнее время из травы лебеды делали котлеты.
К весне 1942 года от голода скончалась и бабушка. К этому времени у людей уже не было сил хоронить умерших – их тела грузили на спецмашины для общего захоронения.
Чтобы как-то прокормить семью, взрослые использовали все возможности. Порой удавалось выменять на хлеб какие-то личные вещи. По продовольственным карточкам иногда выдавали водку, и мама старалась поменять ее на хлеб. Однажды недалеко от дома бомбой убило лошадь, и маме удалось выменять на водку кусок конины. В семье по этому случаю был праздник.
В подвале нашего дома в начале войны было бомбоубежище. По сигналу из репродуктора о воздушной тревоге все спускались в подвал. Он был довольно просторный. Там было интересно – люди сидели в темноте со свечками, а дети могли бегать и играть друг с другом. Потом оборудовали более безопасное убежище в соседнем доме, напротив нашего. А наш подвал закрыли. Мама решила, что прятаться в новом бомбоубежище нам не безопасно – тревоги следовали одна за другой, значит, часто надо было перебегать улицу. Можно было угодить под обстрел. И мы оставались дома. Однажды соседка предложила во время очередной тревоги взять меня с собой, но мама меня не отдала. Эта женщина побежала через дорогу в укрытие, но, к несчастью, недалеко от нее взорвалась бомба, и соседка погибла. Этот случай утвердил маму в ее решении не расставаться со мной и жить дома.
Когда началась эвакуация ленинградцев по льду Ладоги, мама отказалась ехать сама и меня одну не дала увезти неизвестно куда. Она еще надеялась повидаться с папой, так как его воинская часть стояла под Ленинградом. Однажды даже их перевели в город, на Троицкое поле, для тренировочных стрельб (в их части, состоявшей из ополченцев, было много необученных бойцов, да и винтовка была не у каждого). В этот момент нам с мамой удалось повидаться с папой. Это была наша последняя встреча.
Очевидцы рассказывали, что были случаи на Ладоге, когда машины с эвакуируемыми проваливались под лед вместе с людьми. Поэтому мама не захотела уезжать из Ленинграда даже тогда, когда нам сообщили, что папа пропал без вести. Так мы и прожили всю блокаду.
Летом 1942 года маме удалось устроить меня в детский сад от завода, где она работала. В детсаду было легче – в течение дня нас кормили, давали немного хлеба. Одно время мы получали хлеб без корки, что нас огорчало – ведь корочку можно было обмакнуть в воду и долго сосать. Потом стали получать хлеб с корочкой. Оказалось, что одна воспитательница ранее срезала корочки с детских порций. Больше она у нас в саду не появлялась.
Иногда нас, детсадовцев, приводили к раненым бойцам в военный госпиталь, где мы «давали концерты». Воспитатели предупреждали нас, чтобы мы ничего не брали у раненых. Но бойцы догадывались об этом и сами тайком рассовывали нам по кармашкам разные «вкусности», порой и конфеты.
Когда я находилась в детском саду, маме было спокойнее работать на заводе. Во время артобстрелов и бомбежек нас обязательно уводили в безопасное место. Однажды бомба попала в здание детского сада, пробила все этажи, но дети не пострадали, так как были в бомбоубежище. После этого мама уже не водила меня в детсад, а стала брать с собой на завод.
Помню, что рабочим на обед готовили жидкую гороховую кашу. Мама иногда давала эту похлебку мне и я с удовольствием все съедала, не задумываясь, что мама оставалась голодной.
К 1944 году кольцо блокады, сжимавшей Ленинград, ослабло, и с продуктами стало легче. Семьям блокадников стали иногда выдавать и американскую помощь в виде консервов и чего-либо из одежды. Так мы прожили всю блокаду, более 900 дней и ночей, не покидая родной город.
Нина Вартанян (Уварова)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
